ре,
Да и Король внимает им с улыбкой.
Но как же быть теперь? Чего мне ждать?
Король ли что сказал? Иль сами вы,
Моею службой тяготясь, решили
Вновь сблизиться с безгрешным вашим мужем?»
В ответ Гиньевра грустно усмехнулась:
«Да, мой Артур безгрешен, безупречен.
Да, совершенство он. Да, это правда.
Но можно ли глядеть на солнце в небе?
Ни разу он меня не упрекнул,
На мой обман не намекнул ни разу,
Во мне уверен он. И лишь сегодня
В его глазах догадка промелькнула.
Один мерзавец рассказать про нас
Решил ему, который, как и прежде,
Фантазиями о своем Столе
Обуреваем и людей связует
Обетами такими (чтоб их сделать
Подобными себе), какие просто
Нельзя исполнить. Но во всем, мой друг,
Он виноват, хоть не виновен вовсе.
Коль любит, так коснулся бы земли:
Лишь опустившись, солнце обретает
Окраску… Ваша я, а не Артура,
Во всем за исключеньем брачных уз.
Прошу вас, отправляйтесь на турнир.
Комар, пищащий тоненько, способен
Нарушить сладкий сон наш. Мелкота
Жужжит так громко! Мы их презираем,
Но на беду они пребольно жалят».
Тогда сказал ей Ланселот Озерный:
«Как после моего отказа я
Могу явиться в Камелот к Артуру,
Который сам столь верен слову, словно
То слово – Божье?»[150]
А ему – Гиньевра:
«Ребенок чистый, от интриг далекий,
Он потому меня и потерял.
Бог с ним!.. Вот что мне в голову пришло:
Я от людей слыхала, что едва
Касаетесь вы рыцаря копьем,
Как тут же падает он, ибо знает,
Что Ланселот пред ним. Всех побеждает
Одно лишь ваше имя. Посему
Явитесь неизвестным на турнир.
Над всеми верх возьмите. Я на счастье
Вас поцелую. А Король наш добрый
Тогда простит уловку вам, мой рыцарь,
За ваш триумф. А правда – ни к чему!
Вы ж знаете – бывает он добрей
Охотника после охоты славной.
Победы его рыцарей ему
Своих дороже. Говорят они,
Что не напрасен труд его. Скачите.
Скачите и с победой возвращайтесь».
И оседлал коня сэр Ланселот,
Сам на себя сердясь, и в путь пустился.
Но узнанным быть не желая, он
Покинул оживленную дорогу
И поскакал неезженной тропой,
Бегущей по холмам уединенным,
И там в свои так часто погружался
Фантазии, что тропку потерял.
Плутал довольно долго рыцарь прежде,
Чем снова отыскать сумел тропу,
Которая, петляя меж оврагов,
До замка в Астолате доходила.
И увидал он на холме далеком,
На западе, пылающие башни.
Туда и поскакал, и дунул в рог,
Что у ворот висел. И вскоре вышел
К нему немой и сгорбленный старик.
Он Ланселота в гостевой покой
Провел и снять помог ему доспехи.
И удивлялся Ланселот тому,
Что не сказал ему старик ни слова.
Затем увидел он владельца замка,
Который шел ему навстречу вместе
С могучими своими сыновьями,
Чьи имена – сэр Торр и сэр Лавейн.
За ними дочь хозяина ступала,
Элейн – лилея замка Астолат,
Но не было нигде хозяйки дома.
Они еще чему-то своему
Смеялись все, когда великий рыцарь
Увидел их. Сказал хозяин замка:
«Откуда вы пришли, мой гость, и кто вы?[151]
По вашему наряду и осанке
Подумать мог бы я, что вы – первейший
Из королевских рыцарей, из тех,
Кто за столом Артура ест. Его
Я видел. О других я только слышал,
И ни с одним, признаться, не знаком».
Ему ответил Ланселот великий:
«Да, я известен в замке Короля,
И щит мой, что я в спешке взял, известен.
Но неизвестным в Камелот хочу
Я на турнир брильянтовый явиться.
А потому не спрашивайте, кто я.
Час не пришел для этого пока,
А щит – молю я – дайте мне другой,
Коли такой найдется. Без герба
Или с чужим гербом, по крайней мере…»
«У Торра есть, – сказал хозяин замка, —
Торр в первом же своем бою был ранен,
И без герба остался щит его.
Возьмите этот щит». А Торр добавил:
«Раз не по мне он, так и быть, берите».
Его отец, услышав речь такую,
Залился смехом: «Стыдно, сэр Невежа!
Так отвечает рыцарь благородный?
Бог с ним!.. Зато Лавейн, мой младший сын,
Уверен, не жалея сил поскачет,
Брильянты на турнире завоюет
И, возвратясь сюда, украсит ими
Златые волосы вот этой девы,
Чтоб стала она втрое своенравней…»
«Отец мой добрый, не позорь меня
Пред благородным рыцарем, – воскликнул
Младой Лавейн. – Моей вины в том нет:
Хотел я Торра лишь поддеть слегка…
И сам он горевал, что не поехал.
То было только шуткой! Знайте ж, рыцарь,
Привиделось девице нашей[152], будто
Брильянт ей положили на ладонь,
Но выскользнул он и в поток упал
Или в колодец. И тогда сказал я,
Что если б я добыл брильянт в бою —
Поверьте мне, мы просто так шутили! —
То я бы попросил ее держать
Брильянт покрепче. Это ж просто шутка!
И все-таки позволь, отец, уехать,
Коль разрешит мне рыцарь благородный,
С ним в Камелот. И пусть меня победа
Не ждет, но приложу я все старанья,
Чтоб победить. Да, я, конечно, молод,
Но сделаю я все, что в моих силах».
«Я буду счастлив, – молвил Ланселот, —
Такого провожатого иметь
Среди холмов, где заблудился я.
И буду рад считать своим вас другом!
И может быть – кто знает? – вам удастся
Брильянт завоевать для этой девы.
Слыхал я, он прекрасен и велик».
«Он столь прекрасен и велик, – вмешался
Сэр Торр, – что королеве лишь пристало
Носить такой, а не простой девице».
Тогда Элейн – она при разговоре
Стояла очи долу опустив —
Услышав, что о ней с пренебреженьем
При незнакомом рыцаре сказали,
Вся краской залилась. А Ланселот,
Заметив это, вежливо, но честно
Ответил: «Коль прекрасное подходит
Только тому, что и само прекрасно,
И коль прекрасными считаться могут
Лишь королевы, значит был неправ я,
Подумав, что девице этой впору
Носить брильянт, прекраснейший на свете:
Подобья узы нарушать не должно».
Он замолчал. И только тут Элейн,
Плененная густым, красивым басом,
Подняв глаза, черты его узрела:
Огромная, преступная любовь,
Которую питал он к королеве,
Боролась в нем с любовью к Королю,
И это на лице его читалось.
Как и еще один читался грех,
Казавшийся в сравнении с любовью
К цветку, какого нет прекрасней в мире,
Второстепенным: в душу Ланселота
В иные дни словно вселялся дьявол
И гнал безумца в чащи и пустыни,
Чтобы могла душа хоть там забыться.
И все же, грешник и страдалец, он
Был самым благородным и красивым
Из всех, кто появлялся в Астолате.
Во всяком случае, таким его
Увидела в тот миг лилея-дева.
Да, был ее в два раза старше он,
А на щеках обветренных его
Рубцы виднелись, но, его увидев,
Она в него влюбилась той любовью,
Которая ее судьбою стала.
А между тем сей рыцарь благородный,
Двора любимец, чья любовь была
Прекраснейшей из женщин отдана,
Направился изящною походкой
В их небогатый замок. И куда-то
Исчез его надменный вид. И он
Роднее сразу стал всему семейству.
Его старались ублажить едой,
Вином отменным, пеньем менестреля,
И кучею засыпали вопросов
Про двор Артура и про Круглый Стол.
И он охотно им на все ответил.
И лишь когда спросили про Гиньевру,
Вдруг перевел беседу на немого,
Которого он встретил у ворот,
И услыхал тотчас же от барона,
Что десять эдак лет тому назад
Язычники поймали бедолагу
И языка лишили. «Он, узнав
О плане их – на замок мой напасть,
Меня предупредил. Его за это
Они потом и били, и пытали.
А я, и дочь, и сыновья – спаслись
От смерти иль оков и в лес ушли,
И там в лачуге лодочника жили
На берегу реки, покуда вновь
Артур наш славный не разбил орду
Язычников на Бейдонском холме»[153].
«Вы, господин, сражались там, конечно,
Сказал Лавейн, и в голосе его
Сквозило молодое восхищенье, —
Так, может, нам, живущим на отшибе,
Расскажете о войнах Короля?»
И Ланселот подробно рассказал
Ему о том, как был он с Королем
В сражении, гремевшем целый день
У белой пасти яростного Глема,
И в четырех баталиях великих
На бреге Дугласа, в бою при Бассе,
И в битве той, которая велась
В краю, где мрачный Селидонский лес
Находится, и в Гернионском замке,
Где на кирасе Короля Артура
Он видел лик Пречистой нашей Девы
Из изумрудов в самом центре солнца,
Которое лучилось серебром
При каждом легком вздохе Короля.
Он рассказал о том, как в Карлеоне
Помог Артуру в час, когда раздался
Громовый голос Белого Коня,
От коего ограды покачнулись.
Был с ним он на Агнед-Кафрегоньоне,
И на брегах песчаных Трес-Треройта,
Где полегло язычников немало.
«Я видел как на Бейдонском холме
Свой Круглый Стол Король повел в атаку,
И с именем Христовым на устах
Его войска язычников разбили.
И позже видел я его: Король
Стоял на груде тел, и был он весь
В крови врагов, от шпор и до плюмажа.
И, увидав меня, Король воскликнул:
«Они разбиты!» Дома он – другой,
Со всеми мягок и не слишком жаждет
Побед в ненастоящих наших войнах —
В турнирах. Если рыцарем своим
Повержен он на землю, то смеется
И говорит, что рыцари его —
Мужи, сильней, чем он. Но в той войне
С язычниками весь он – Божье пламя.
Нет лучшего вождя!»