Которое она продиктовала,
А после подписала и свернула.
И молвила Элейн: «Отец, любимый,
Ты – добрый. Ты ни разу в жизни мне
Ни в чем не отказал. Так сделай милость,
Исполни и последнюю мою
Причуду. Положи письмо мне в руку,
Пред тем, как я умру. И пальцы сжав,
Я, мертвая, письму охраной буду.
Потом, когда мое остынет сердце,
Сними меня с постели, на которой
Умру я от любви, постель укрась
Как ложе королевы, а меня,
В наряд мой самый лучший облачив,
Вновь уложи. И прикажи поставить
Постель на колесницу, и свези
К реке, где барка ждать уже должна,
Затянутая черным. И отправь
Торжественно ту барку ко двору
Для встречи с королевой. Уж поверь,
Сама я за себя ей все скажу,
Как ни один из вас сказать не сможет.
А посему пускай сопровожадет
Меня один лишь наш немой слуга.
Умеет он и править, и грести.
Он и доставит ко двору меня».
Тут дева замолчала. И отец
Пообещал: «Исполню все, что просишь».
Тогда она вдруг так развеселилась,
Что братья и отец решили: «Нет,
Она не умирает. Это все —
Игра ее фантазии богатой».
Но миновало десять долгих дней,
А на одиннадцатый день, с утра,
Отец ей в руку положил письмо
И пальцы сжал. Так дева умерла.
И был тот день днем скорби в Астолате.
А следующим утром, на рассвете,
Едва лишь солнце осветило землю,
Торр и Лавейн с поникшими главами
Пошли вослед печальной колеснице,
Как тени, по сверкающему лугу
В разгаре лета, к той реке, где барка
Ждала, затянутая черным шелком.
На барке той уже давно сидел,
Оглядываясь и от солнца жмурясь,
Их старый, преданный, немой слуга.
Два брата ложе с мертвою сестрой
Перенесли на барку с колесницы
И лилию вложили в руку девы,
И шелковый, эмблемами расшитый,
Над ней установили балдахин,
И, в лоб сестру поцеловав, сказали:
«Сестра, навек прощай!» и, повторив:
«Прощай навек, сестра!» ушли в слезах.
Тут встал немой слуга, и поплыла
Покойница под верною охраной
Вверх по реке. И лилия была
В одной ее руке, а во второй —
Письмо. И волосы ее лились
Потоком золотым на покрывало —
Элейн была по пояс им укрыта —
Сама же дева в белоснежной ризе
Лежала, и чистейший лик ее
Прекрасным был. Она живой казалась
И улыбалась будто бы во сне.
Как раз в тот день сэр Ланселот просил
Аудиенции у королевы,
Чтоб наконец-то дар ей передать
Ценой в полкоролевства, за который
Так трудно бился он: убил немало
Других, но чуть было и сам не пал
В борьбе девятилетней за брильянты.
Он обратился с просьбой к королеве
Через ее слугу – согласье дать
На встречу. Королева пред слугой,
С таким величьем каменным стояла,
Что собственною статуей казалась.
Слуга, склонившись низко и почти что
Целуя ноги ей, изображая
Священный трепет, зреньем боковым
Заметил, как слегка заколыхалась
Тень тюлевой вуали на стене,
И, уходя, смеялся в сердце льстивом.
И на террасе, диким виноградом
Увитой с летней стороны дворца,
С которой открывался вид на реку,
Они увиделись, и Ланселот
Сказал, встав перед нею на колени:
«О королева! Госпожа моя!
Прошу, примите в дар брильянты эти, —
За них не стал бы я в турнирах биться,
Когда б не вы, – и осчастливьте друга,
Желающего видеть их браслетом
На самой нежной ручке на земле
Иль ожерельем на прекрасной шее,
В сравнении с которой и лебяжья
Почти что серой кажется. Но это —
Слова всего лишь… Грешен, не дано
Красу мне вашу описать словами.
И все ж дозвольте мне слова любви
Излить, как изливают слезы горя.
Быть может, этот грех простится мне.
Да, кстати, слышал я, что при дворе
Гуляют слухи. В них – ни слова правды.
Мы с вами не супруги, так что нужно
Нам полностью друг другу доверять.
Пускай гуляют… Было ли когда,
Чтоб их не разносили? Не могу
Поверить я, что верите вы им.
Святая, вы всегда мне доверяли!»
Пока он это говорил, Гиньевра,
К нему вполоборота встав, срывала
Цветы и листья с виноградных лоз,
Которые террасу обвивали,
И до тех пор их пред собой бросала,
Пока весь пол вокруг не стал зеленым.
Затем, когда он замолчал, взяла
Холодной и безжизненной рукой
Брильянты, положила тотчас их
На стол, стоящий рядом, и сказала:
«Быть может, Ланселот Озерный, я
Вам верю больше, нежели вы мне.
Связь наша – не супружеская связь,
И хорошо в ней то, что связь такую
Разрушить легче, как сие ни больно.
Уже так много лет я из-за вас
Была недоброй и несправедливой
К тому, кого всегда в душе считала
Всех благородней. Что теперь мне эти
Брильянты? Втрое были бы они
Дороже мне, останься прежним вы…
Для любящих сердец подарок ценен
Лишь верностью того, кто его сделал.
Они – не для меня, а для нее,
Для вашей новой пассии! Один лишь
Вы можете подарок сделать мне —
Жить в радости. Но только не со мной.
Не сомневаюсь, хоть и изменились
По отношению ко мне вы, но
Останетесь по-прежнему учтивым.
Я и сама разрушить избегаю
Учтивости границы, в коих я
Как королева и жена Артура
Живу и властвую. А посему
Не вправе я сказать вам ничего.
И кончено об этом! Что за странный
Вы человек! Пусть будет все, как есть.
И я прошу вас, присоедините
Мои брильянты к жемчугам ее,
Украсьте ими деву и скажите,
Что красотой она меня затмила,
Что по сравнению с ее рукой
Моя – худа излишне; и что шея
Ее – во много раз моей прекрасней.
Поэтому браслет иль ожерелье
Пойдут настолько больше этой деве,
Чем мне, насколько верность королевы
Дороже, лучше всех этих брильянтов.
Нет, Божьей Матерью клянусь, что ими
Ни ей, ни мне уж больше не владеть!»
И тут же, со стола схватив брильянты,
Она швырнула их во гневе вниз,
С террасы. И в поток они, сверкая,
Упали, и взметнулись кверху брызги,
Которые блеснули, как брильянты,
И вслед за ними в бездне вод исчезли.
Сэр Ланселот оперся на перила,
Почти что презирая жизнь, любовь
И все на свете, и увидел вдруг,
Что рядом с местом, где упали камни,
Проходит тихо барка, а на ней
Лежит лилея замка Астолат
С улыбкой на лице, – лежит, похожа
На звездочку в кромешной темноте.
Но, взбешена, Гиньевра убежала,
На реку не взглянув, и причитала,
И плакала, таясь от всех. А барка
Причалила у лестницы дворцовой.
Два часовых пред входом во дворец
И на ступенях мраморных зеваки
Стояли, рты раскрыв от изумленья,
И спрашивали, глядя вниз на барку:
«Что это?» Изможденное лицо
Гребца, своей суровостью застывшей
Похожее на лица те, что люди
В своем воображении рисуют,
Когда глядят на каменные глыбы,
Их испугало, и они сказали:
«Он околдован, говорить не может,
А дева – спящей кажется. Она
Прекрасна, словно Королева Фей!
Но как бледна! Да кто ж они такие?
И живы ли они? А может быть,
Они пришли за Королем, чтоб взять
Его с собой в Волшебную Страну?
Ибо слыхали мы, что суждено
Не умереть Артуру, а уйти
В далекую Волшебную Страну».
Пока они про Короля болтали,
И сам Король явился в окруженье
Придворных рыцарей. Тогда немой,
Поворотясь к нему лицом, поднялся
И показал на деву и на двери.
Артур, поняв, тотчас же повелел
Двум рыцарям достойным: Персивалю
И целомудренному Галахаду
Перенести девицу в зал дворцовый.
И вышел в зал прекрасный сэр Гавейн
И с изумленьем увидал ее.
И Ланселот чуть позже подошел
И на нее задумчиво взглянул.
И, наконец, явилась королева
И пожалела бедное дитя.
Но тут Артур письмо в руке девицы
Заметил, взял его, сломал печать
И прочитал. Вот что письмо гласило:
«О благороднейший из благородных,
О господин мой, Ланселот Озерный,
Который, не простясь, меня покинул!
Я, звавшаяся девой Астолата,
Сюда пришла навек проститься с вами.
Я вас любила, только безответно.
Любовь такая обернулась смертью.
И потому теперь я обращаюсь
С мольбою к нашей госпоже Гиньевре
И к каждой из ее придворных дам:
С молитвою меня похороните.
И вы, сэр Ланселот, мой несравненный —
Вы тоже о душе моей молитесь».
Вот что прочел он. А пока читал,
Все плакали – и господа, и дамы,
И часто взгляд они переводили
С лица читающего на нее,
Лежащую спокойно. И все время
Им, тронутым безмерно, представлялось,
Что губы девы вместе с ним читают.
И вот тогда собранью Ланселот
Со всею откровенностью сказал:
«Мой господин, Король, и все, кто ныне,
Моим речам внимает, все узнайте,
Сколь тяжело мне из-за этой смерти
Прекраснейшей из дев. Она была
Добра ко мне, привязана ко мне.
А уж любила так, как ни одна
Из женщин, коих знал я, не любила.
Но я ответить тем же ей не мог:
В мои года уж нет порывов юных.
Я честью рыцарской клянусь, что не дал
Ей никакого повода влюбиться.
Я не имел намеренья такого.
Свидетели тому – мои друзья,
Два брата девы и отец, который
Сам упросил меня быть грубым с ней,
Чтоб страсть в ней погасить, быть неучтивым,
Что принципам моим противоречит.
И все ж ему пошел я на уступку:
Уехал, не сказав ей слов прощальных.
Ах, если бы я мог предположить,
Что дева из-за этого умрет.