Холмы с дубравами, покуда мгла,
Идущая вослед вращенью мира,
Тропу не скрыла. Он поводья дергал
И заставлял коня, который знал
Дорогу лучше, чем его хозяин,
Сворачивать туда либо сюда.
Ну а когда узрел он достающий
До неба замок – Мерлина творенье,
Чернеющий средь мертвенно-зеленых
Полосок вечера, то простонал:
«Ты, черное крысиное гнездо,
Построено уж очень высоко!»
Чуть погодя из городских ворот
Сэр Ланселот на боевом коне
В веселом настроенье появился.
После прощанья теплого с Гиньеврой
В его душе царил покой. Он ехал,
Глаз не спуская со звезды, и думал:
«Что это, интересно, за звезда?»
По тихим травам луговым промчавшись,
С ним юноша столкнулся. Ланселот
Спросил его: «Как ваше имя, рыцарь,
С такой слепою яростью летящий?»
«Нет имени, – тот крикнул, – у меня.
Я рыщу по дорогам и сражаюсь
С изменниками Круглого Стола!»
«И все же, как зовут вас?» – «Да моих
Не перечесть имен. Я – стыд и ярость,
Я – ненависть, и я – дурная слава.
Я как свирепый вихорь проношусь
По всей земле, клеймя и проклиная
Преступных Ланселота и Гиньевру».
«Сначала пронесись мимо меня», —
Промолвил Ланселот. «Так защищайся!» —
Воскликнул юный рыцарь. Поначалу
Два воина разъехались немного,
Когда же снова начали сближаться,
Нежданно конь усталый Пеллеаса,
Споткнувшись, сбросил юношу на землю.
И крикнул тот: «Ты, лживый демон ада!
Убей меня! Нет у меня меча!»
А Ланселот: «Есть. Между губ. И острый…
Но смерть его сумеет притупить».
«Тогда скорей убей. Я жажду смерти!» —
Взмолился Пеллеас. Но Ланселот
Пяту свою поставил в раздраженье
На павшего, миг обождал и молвил:
«Встань, слабый человек. Я – Ланселот.
Скажи свое, коли сумеешь, слово».
И неспеша поехал Ланселот
Обратно в Камелот. Сэр Пеллеас
После того, как цел и невредим
С земли поднялся, тоже вслед за ним
Поехал в город. И случилось так,
Что вместе в замок въехали они,
Уставшие и бледные. И там
Средь рыцарей и дам была Гиньевра.
И с изумлением она взглянула
На Ланселота, слишком скоро к ней
Вернувшегося, и на Пеллеаса,
Который, не приветствовав ее,
Сел, задыхаясь, на скамью. «Вы бились?» —
Спросила королева Ланселота.
«Да, королева», – тот ответил ей.
«И выиграли бой?» – «Да, королева».
Тогда она спросила Пеллеаса:
«О юноша! Ужели вам настолько
Дух рыцарства великий изменил,
Что вы стерпеть не можете без злости
Всего лишь пораженье от него?»
И продолжала, не дождясь ответа:
«Иль что другое мучит вас? Скажите.
Вам помогу я, ежели смогу».
Но Пеллеас взглянул с такою злобой,
Что королева вздрогнула. А он
Вдруг прохрипел: «Нет у меня меча!»
И бросился за двери в темноту.
Переглянулась хмуро королева
С возлюбленным своим, и стало ясно
Обоим, что уж близок день печали.
И умер разговор, как пенье в роще
Под тенью налетевшей хищной птицы,
И наступило долгое молчанье,
И понял Модред: «Скоро быть беде».
ПОСЛЕДНИЙ ТУРНИР [191]
Шут Дагонет[192], которого Гавейн
Из прихоти своей когда-то сделал
Потешным рыцарем Стола Артура,
Кружился, словно лист сухой, у замка
Над золотою рощей в Камелоте.
И тут из замка, с арфою в руках,
Рубиновым обвитой ожерельем,
Качающимся взад-вперед, – наградой,
Добытой на турнире день назад,
Тристрам вдруг вышел и спросил его:
«Ну что вы так летаете, сэр Шут?»
Король Артур и Ланселот однажды
Скакали под высокою скалой
И услыхали сверху детский крик.
Там, уцепившись за скалу корнями,
Похожими на кольца черных змей,
Полузасохший возвышался дуб.
На нем гнездо орлиное виднелось.
Ненастный ветер древо обдувал,
И слышался сквозь ветер крик ребенка.
Взобравшись на скалу, затем на древо,
Сэр Ланселот из страшного гнезда
Достал малютку-девочку. Она
Не пострадала вовсе от когтей
И клюва. А младенческая шейка
Рубиновым трехрядным ожерельем
Украшена была. Король Артур
Малютку пожалел и королеве
На воспитанье отдал. Неохотно
Гиньевра в белы руки приняла
Дитя, но вскоре нежно полюбила
И называла пташкою своей[193],
И забывала с нею о себе
И о своих заботах. Но угасла
Жизнь юная, еще в гнезде орлином
Поражена смертельною болезнью.
Невыносимо было королеве
Глядеть на ожерелье, ибо в ней
Оно будило память о ребенке.
И отдала она его Артуру,
Сказав при том: «Король мой, вот рубины
Невинности усопшей. В вашей воле
Наградою их сделать на турнире».
Король в ответ: «Мир да пребудет с ней —
С малюткой мертвой, дочерью орлицы!
Пускай живет и после смерти память
О девочке, коль так вы пожелали.
Однако, Королева, почему вы
Не носите на поясе своем,
На шее иль руке брильянты те,
Которые из озера я спас,
А Ланселот завоевал затем лишь,
Мне кажется, чтоб вы носили их».
«Уж лучше бы вы дали утонуть
И сгинуть им, – промолвила Гиньевра, —
Брильянты эти не дали мне счастья!
Изумлены? Так знайте, их лишилась
Я в тот же миг, как только получила.
Они с моих ладоней соскользнули,
Когда я наклонилась над рекой,
Где барка с мертвой девою плыла.
Так пусть прекрасные рубины эти
Ждет лучшая судьба, ибо они
Наследство не костей братоубийцы,
А тела нежного невинной крошки.
Кто знает, может быть, добудет их
Из ваших рыцарей – наичистейший
Для самой чистой из придворных дев».
Она замолкла. И по всем дорогам,
Бегущим среди выцветших полей
От Камелота к дальним крепостям,
Весть о турнире раструбили трубы.
И стали рыцари по всей стране
Оружие готовить, дабы славу
Добыть себе пред ликом Короля.
А утром перед громким тем турниром
Явился к Королю простолюдин.
Шрам от кнута рассек его лицо
От уха и до уха. Сломан был
Нос у него, и выбит глаз. Одна
Рука была отрублена, другая —
С раздробленными пальцами – болталась.
И возмущенно вымолвил Король:
«Мой подданный, из-за кого на смерть
Пошел Господь наш, что за лютый зверь
Твое лицо клыками искромсал?
То дьявол был? А может, человек
Тебя – подобье Божье – изувечил?»
Плюясь сквозь частокол зубов разбитых —
Чужих навеки языку, и черной
Культей болтая, произнес калека:
«Он отнял их и в замок свой угнал —
Он, кажется, из рыцарей Стола…
Угнал всю сотню Красный этот Рыцарь.
Я пас свиней, а этот Рыцарь Красный[194]
Напал на нас и в замок их погнал.
Когда же к вам воззвал я, как к тому,
Кто справедлив и с бедным, и с богатым,
Меня он изувечил и убил бы…
Спасло меня лишь то, что он надумал
С посланьем в Камелот меня отправить.
«Ты передай, – сказал он, – Королю
И всем его лгунам, что создал я
Свой Круглый Стол на севере страны.
В чем ни клялись бы рыцари его,
Мои клянутся в противоположном.
Скажи, что, как и двор его, мой замок
Наполнен шлюхами, и все ж мои
Достойней будут, ибо никогда
Себя не выдавали за других.
Скажи, что, как и рыцари его,
Мои – все своим женам изменяют,
И все ж мои честнее, ведь они
Другими не желают и казаться.
Скажи, что час его пришел: уж близко —
Язычники, копье его сломалось,
И стал соломинкой Экскалибур».
Артур взглянул на Кея, сенешаля:
«Ходите за беднягою, сэр Кей,
Как будто он наследный принц, покуда
Не заживут все раны у него.
Язычники – те вздыбленные волны,
Что, отступив однажды в клочьях пены,
Годами ждали часа своего, —
Предатели, разбойники, убийцы
И прочие отбросы, от кого вы,
Друзья, смогли очистить королевство,
Ибо верны мне были и отважны,
На севере, подобно Сатане,
Вновь поднимают голову свою[195].
К вам, рыцарям из тех, кто помоложе,
К вам, новопосвященным, чьи цветы
Стать жаждут полновесными плодами
Великих подвигов, я обращаюсь!
За мной! Раздавим нечисть! И тогда
Дороги, даже самые глухие,
По всей стране вновь будут безопасны.
Вы ж, Ланселот, на этот трон садитесь,
Чтоб быть судьей на завтрашнем турнире.
К чему вам в нем участвовать? Хотите
Вручить ее же собственность Гиньевре?
Что же от вас не слышу я ответа?
Скажите, хорошо ли я придумал?»
«Да, хорошо, – ответил Ланселот. —
Но лучше бы Король не уезжал
И во главе юнцов меня поставил.
Однако, коль он хочет, хорошо…»
Тут поднялся Артур, и Ланселот
Последовал за ним. Когда они
За двери зала вышли, обернулся
Король к нему: «И вправду, хорошо ли?
Иль можно упрекнуть меня за то,
Что я кажусь нередко человеком,
О ком сказать возможно: «Бог обидел»[196]?
Велю идти, стоят на месте. Взоры
Отводят, повинуются лишь с виду.
Не так учтивы, как в былом, манеры…
Иль мнится мне, что рыцарей поступки
Все меньше говорят об их отваге?
А страх откуда мой, что королевство,
Благодаря благим делам и клятвам
Ушедшее от смут и от насилья,
Вновь к зверству возвратится и падет?»
Так молвил он и, взяв с собою тех
Из рыцарей, что были помоложе,
По улице под горку поскакал
И к северным затем свернул воротам.
Гиньевра, в башне ткущая шпалеру,
Подняв глаза, оттуда наблюдала,
Как уезжает господин ее,