Двор Екатерины Медичи и Карла IX (1560–1574)
§ 1. Дамский двор и его место в системе большого двора
О доме французской королевы XVI в. мы знаем много больше, чем о домах предшествующего времени, поскольку его документация, более или менее фрагментарная для XIII–XV вв., с рубежа XV и XVI вв. сохранилась без существенных лакун. Организационно оформленное куриальное окружение королевы Франции — служащие, обеспечивающие ее жизнедеятельность, — существовало во все времена французской монархии, однако окончательно выделилось в самостоятельное структурное образование только в конце XV в. при Анне Бретонской (1477–1514), супруге Карла VIII и Людовика XII, дважды королеве Франции, создавшей «дом или двор королевы» (maison de la reine), с постоянным почетным персоналом, счетами и церемониалом[458].
Суверенная герцогиня Бретани, пользуясь своим особым положением при дворе, впервые ввела в его состав знатных девушек и дам из лучших домов Франции, которые стали получать жалование за свою службу. Брантом в своем жизнеописании королевы писал: «Она была первой, кто начал формировать большой дамский двор, который существует и по сей день, поскольку обзавелась значительной свитой из дам и девиц, и никому не отказывала в службе. С этой целью она спрашивала дворян, их отцов, пребывавших при дворе, есть ли у них дочери, и у кого они были, требовала их к себе […]. Двор королевы стал самой прекрасной школой для дам, ибо она их воспитывала и содержала, делая мудрыми и благодетельными»[459]. Постепенно штат дома королевы стал состоять из больших и малых служб, где были заняты лица благородного и неблагородного происхождения (в зависимости от выполняемых функций), которые обеспечивали поддержание ее частной и публичной жизни.
Формирование дома королевы в конце XV — начале XVI в. шло одновременно с ростом и реорганизацией французского двора в целом, когда к королевскому месту пребывания стекалось дворянство, жаждущее обретения должностей, назначений и пенсионов. Несмотря на постоянное совершенствование структуры двора и едва ли не ежегодный пересмотр придворного штата в сторону его увеличения, удовлетворить всех желающих обрести место подле короля не представлялось возможным. Уже при Франциске I эту проблему стали решать за счет дамского двора: персонал королевы стал по преимуществу мужским (примерно две трети от общего числа служащих). Эта служба при королеве зачастую проходила после трех- четырехмесячной придворной смены в доме короля, и являлась важным материальным подспорьем для дворян, которые, таким образом, с согласия монарха, могли числиться одновременно в двух (но не более) домах членов королевской семьи, получать жалование и право столоваться.
Конечно, дом французской королевы рассматривался как младший по отношению к дому короля и комплектовался, как мы покажем ниже, менее знатными по происхождению и более скромными по положению и достатку дворянами. Однако политическая активность дамского двора, в том числе связанная с развитием института фаворитизма, не уступала активности мужского, вызывая понятную ревность и желание свести ее на нет[460]. Борьба мужского и женского начал стала отличительной чертой французского двора в XVI–XVIII вв., и шире — иных европейских дворов, что наглядно демонстрирует книга О.В. Дмитриевой о Елизавете I Тюдор[461].
1.1. Изменения в положении королевы Франции
Конечно, в эпоху Ренессанса, как и в Средние века, королевский двор был прежде всего обществом мужчин. Совершенно очевидно, что даже знатная придворная дама XVI века рассматривалась представителями противоположного пола как объект приятного и престижного времяпровождения, выгодного брака, наряду с интересом к объектам искусства, играм, охоте и дуэлям[462]. Короли сами задавали тон, обзаведясь фаворитками и придав им официальный статус при дворе, начиная с Агнессы Сорель (ок. 1422–1450), возлюбленной Карла VII[463]. Однако это же шестнадцатое столетие стало периодом заметной трансформации реального социально-политического положения и усиления влияния французских королев, а вместе с ними — их дамского окружения. Попытки занять свое, особое место при дворе, и играть политическую роль были характерны для многих средневековых королев Франции, однако, начиная с XIV века, все они сталкивались с конкретным «конституционным» ограничением — социально-политическим лимитом, отстраняющим женщин от наследования трона и, таким образом, принижающим их статус, — Салическим законом, логика которого отрицала их право на непосредственное управление королевством в случае необходимости[464].
Речь идет об одном из фундаментальных законов французского королевства, окончательно закрепившемся в правовой практике в XV столетии. Этот закон отстранял женщин и их потомков от наследования французского трона и не мог не отражаться на положении королевы. Французские легисты апеллировали к франкскому Lex Salica, который, правда, регулировал только поземельные отношения, но соответствующие толкования и комментарии к нему юристов XV–XVI вв. позволили королевской власти исключить даже возможность обсуждения на политическом уровне о допущении женщин к трону лилий[465]. Салический закон был основан также на представлении о женском непостоянстве, которому были подвержены женщины любого ранга и положения, а также на опасении возможной перспективы иностранного правления в случае, если корона перейдет в слабые женские руки (tombe en quenouille). Новозаветные строки «Послания к Коринфянам» апостола Павла всегда помогали средневековым теологам обосновывать власть мужа над женой: «Хочу также, чтобы вы знали, что всякому мужу глава Христос, жене глава — муж, а Христу глава — Бог»[466]. Соответственно, знатоки римского права с легкостью могли доказать, что в юридических текстах прошлого, в частности, в Кодексе Юстиниана, римские и византийские императрицы именовались только как жены императора, Августы, их первые подданные, не имея четких фиксированных властных и распорядительных прав и обязанностей, а главное — законодательных полномочий[467]. Но при этом мало кто отрицал реальную власть и влияние, которыми потенциально могли обладать эти государыни. Тем не менее, всякий раз, когда царствующей или вдовствующей королеве приходилось принимать на себя регентские обязанности, находились силы, главным образом, в лице принцев крови, которые оспаривали ее власть и полномочия. История Франция богата подобными примерами[468].
Ренессансная эпоха, сопровождавшаяся реформационными и секуляризационными процессами, окончательно закрепила рецепцию римского права и вызвала к жизни огромное количество античных текстов и соответствующих примеров прошлого, где женщины во власти проявляли разумную и мудрую самостоятельность. Высказывания гуманистов, благосклонных к дамам вообще (например, Эразма Роттердамского), также добавили свою лепту и способствовали переосмыслению отношения к супруге монарха и ее роли в публичном управлении, отведя ей более значимое место, а сложные политические ситуации, с которыми столкнулись практически все королевы Франции XVI в., окончательно вывели их на государственную сцену, и зачастую — на ключевые позиции[469].
Несмотря на исчезновение рыцарского культа прекрасной дамы, и, как одно из следствий, рост антифеминизма в клерикальных кругах и отчасти среди дворянства мантии, продолжавшего считать жен своей собственностью, в том числе с целью полного контроля над их природным непостоянством (о чем не без доли цинизма писал Мишель Монтень[470]), равно как приданым и материальными возможностями, постепенно утверждалось более приземленное почитание женщины, в ренессансном духе, где брак рассматривался как духовный и телесный союз, где, помимо супружеских обязанностей, за женщиной признавалось право овладевать интеллектуальным и моральным знанием, ранее закрепленным только за мужчинами[471]. Впервые об этом открыто заявила уже упомянутая Кристина Пизанская в своей книге «О Граде Женском», а ее мысли были подхвачены гуманистами последующих времен[472]. Королевский двор был идеальным пространством, где сходились главные политические и культурные нити королевства и которое давало свободу для женской реализации, поскольку этого желали сами короли. Более того, в XVI в. двор Франции стал ассоциироваться часто с королевами и знатными дамами, «Градом женским».
Король Франциск I, как никто иной, способствовал возникновению при дворе не столько нового культа, сколько настоящего «царства женщин», «règne des femmes»[473]. Так или иначе, в процессы государственного управления были активно вовлечены его мать Луиза Савойская, сестра Маргарита Наваррская, фаворитки — баронесса де Шатобриан и герцогиня д'Этамп. По свидетельству венецианского посла Марино Джустиниано (1535), король тратил на подарки, пенсионы и драгоценности дамам сотни тысяч экю в год — больше, чем ассигновалось на строительство дворцов[474]. В XVI столетии, вслед за изменениями в положении женщин, утвердилась также модель идеальной королевы — той, которая прежде всего полностью разделяла dignité супруга, и в силу этого претендовала на аналогичные почести, была бы предана его интересам во время и после его жизни, и при этом, будучи его главной советницей, держала бы свои мысли и эмоции при себе, не выражая их публично. Во всяком случае, именно в таком духе давала наставления своей дочери Сюзанне регентша Франции Анна де Боже[475]. Французский историк Тьерри Ванегфелен считал такую модель следствием заключения негласного «абсолютистского пакта» между королем и королевой, появившегося во времена Карла VIII и Анны Бретонской (с 1491), гарантирующего социальный и политический порядок при дворе и в королевстве, устанавливающего четкий алгоритм монархической преемственности, одновременно определяющего иерархию женщин королевской фамилии, защищающего привилегии и собственность привилегированных семей и сословий[476].
Королевы и правительницы Франции, как показало недавнее исследование Элиан Вьенно, смогли обеспечить преемственность женской власти, используя и создавая разные формы солидарности. Речь идет об организации ими процесса образования и воспитания при дворе знатных девочек, в том числе иностранных, как потенциальных будущих королевских невест, а также регулярных дарах, подарках, рентах и всем, что могло приносить достойный их статуса доход, создании дамских должностей за счет функций, ранее зарезервированных для мужчин, их прямом вмешательстве в изменение большого церемониала двора, наконец, о разных проявлениях регулярного покровительства самих монархов[477]. Утверждение правил наследования трона, предполагающее безусловное исключение женщин, и усиление личной власти королей позволяло им использовать женский фактор в политике более утилитарно и продуктивно, чем ранее. Дамская часть двора во главе с королевами прочно встраивалась в королевскую систему публичного управления и репрезентации власти, превращаясь в обязательную часть государственного механизма. Особая роль при этом была присвоена себе королевами-матерями Франции.
1.2. Королева-мать и ее полномочия
Пример регентства и активного участия в государственных делах Екатерины Медичи (1519–1589), матери последних королей династии Валуа, хорошо демонстрирует прецедентные возможности использования женской власти в условиях процесса ослабления монархии[478]. Играя роль хранительницы семьи и гаранта безопасного взросления своих сыновей в эпоху Религиозных войн, Екатерина, вслед за своими предшественницами, использовала делегированное ей божественное и династическое право принимать решения, закрепленное только за королями. Так, Брантом сообщает нам, что «в бытность мою при дворе слышал я историю о том, как королева-мать однажды приказала обыскать в Лувре все спальни и сундуки, даже принадлежавшие дамам и девицам, желая проверить, не прячут ли там пистолетов или другого оружия, поскольку время было смутное»[479]. Ни один член королевской семьи, даже будучи совершеннолетним, не мог покинуть резиденцию без ее позволения или уведомления ее о своих намерениях. Маргарита де Валуа в своих мемуарах особенно подчеркивала: «Я всегда соблюдала этикет в отношении королевы моей матери, и если сопровождала ее в поездках, будучи незамужней девушкой или замужней дамой, никуда не отправлялась, не уведомив ее об этом»[480]. Колоссальная деловая переписка, оставшаяся после Екатерины Медичи (10 томов in-folio), многократно превосходящая корреспонденцию остальных королев Франции, демонстрирует ее непременное участие в различных вопросах внутренней и внешней политики, на основе беспрецедентного доверия и полномочий, дарованных ей ее мужем, и затем, сыновьями[481].
Вообще, все королевы Франции XVI в. были иностранками, и происходили из стран, где не действовал Салический закон, поэтому потенциально обладали определенными суверенными правами или, как минимум, претензиями на эти права. Можно привести в связи с этим борьбу той же Екатерины Медичи за трон Португалии в 1580 г.[482] Соответственно, они прибывали во Францию со своими иностранными свитами и собственными представлениями о правах и прерогативах, равно как о должном при их положении церемониале. Большая часть этих принцесс не видела себя покорными и безликими женами короля, предназначение которых ограничивается рождением детей и участием в редких государственных церемониях и регентских советах. Ренессансная эпоха окончательно признала за женщинами право на самовыражение, в том числе в сфере принятия политических решений[483]. Уже упомянутая Анна Бретонская не только призвала в свое окружение знатных дам и девушек, но, в отличие от своих предшественниц, приняла именно организационно-политическое решение, сделав из них профессиональных придворных, поскольку впервые наделила их официальными должностями и обязанностями, статусом при дворе, и соответствующим ежегодным жалованием[484].
Вместе с тем, влияние при дворе царствующей королевы-иностранки во многом зависело от значимости для французской короны ее наследственных и суверенных прав и, соответственно, от роли, которую ей доверял король, поскольку, в зависимости от обстоятельств, эта роль могла быть сведена к нулю. Так, Карл IX и его брат Генрих III не предоставили своим женам, Елизавете Австрийской и Луизе Лотарингской, какой-либо возможности принимать политические решения, полагаясь более на женщин своей крови — мать, Екатерину Медичи, и сестру, Маргариту де Валуа, выполнявших многочисленные королевские поручения в 1570–1580-х гг. В свою очередь, бесприданница (во всех смыслах, и политическом, и материальном) Екатерина Медичи поначалу совершенно игнорировалась при дворе 1530–1540-хх гг., даже будучи дофиной, супругой наследника трона. Логика королевской политики заключалась в том, что французская традиция не придавала сакральное значение женской иностранной крови, даже если это была «благородная кровь Цезарей», как в случае с принцессами из дома Габсбургов. Главным предназначением иностранных принцесс на французском троне было поддержать благородную, с божественным началом, королевскую кровь Франции — родить наследников мужского пола. Совсем не случайно, уже в XVII в., Людовик XIII, после появления долгожданного сына — Людовика Богоданного, — посвятит свое королевство Пресвятой Богородице, а идеологи королевства будут проводить параллели между Девой Марией и королевами Франции[485].
С другой стороны, статус королевы-матери, особенно вдовствующей, совершенно изменял ее положение и позволял претендовать на регентские полномочия и публичную власть, даже в случае совершеннолетия короля[486]. На заседания lis de justice в Парижском парламенте Карл IX, уже будучи совершеннолетним, регулярно приезжал вместе с матерью, Екатериной Медичи, чей трон располагался справа от трона короля[487]. В этом случае все решения, исходящие от королевы, страстно критиковались, особенно в период государственных трудностей, вместе с оспариванием ее авторитета и права говорить от имени всего королевства[488]. Одним из главных механизмов урегулирования внутриполитической ситуации по-прежнему являлся институт королевского двора и его церемониал.
1.3. Церемониал двора королевы
Смешение старинных французских и вновь привнесенных правил, традиций и представлений о церемониале дамского двора, профессионализация службы в доме государыни, со временем сформировали новое церемониальное пространство королевы Франции, которое было законодательно закреплено при Генрихе III в 1585 г.
Как отмечалось выше, помимо большого государственного церемониала, которому должны были следовать все короли, во имя поддержания традиции и основ своего политического тела, существовал также отдельный церемониал увеселительных праздников и спектаклей, равно как повседневные церемонии королевского двора и составляющих его малых дворов — т. е. дворов королевы и ближайших родственников монарха; нормы этих церемоний со временем стали частью публичного права Франции[489]. Что представлял собой этот повседневный церемониал при дворе королевы, каким образом он сочетался с церемониалом в доме короля, и какое это имело значение для развития самого куриального института?
Речь идет о ежедневных придворных церемониях, в которых принимала участие и которые часто организовывала королева Франции, младший венценосец, о чем мы знаем очень немного и, как правило, в отрывочном виде. Причина такого положения вещей заключается в особенностях источников: дело в том, что королевское законодательство очень немного говорит о королеве вообще, а королевские ордонансы и регламенты, касающиеся двора, главным образом определяют положение и обязанности мужчин из ее окружения[490].
Основы придворного церемониала, бесспорно, лежат в глубинах Капетингской монархии. Первые королевские ордонансы — акты, регулирующие деятельность придворных служб королевы — и организацию повседневной жизни в королевской резиденции — появились в середине XIII в., во времена Людовика Святого. Именно они говорят об отдельных службах (точнее говоря, отдельных служащих), обеспечивающих потребности королевы Франции, которые, надо полагать, действовали по особому распорядку дня[491]. Во время Столетней войны (1337–1453) церемониальную инициативу перехватил родственный бургундский двор, чья блестящая организация, бесспорно, производная от двора французского, получила значительное развитие и оказала затем огромное влияние на европейские дворы, в том числе на «материнский», французский[492]. Хорошо известны воспоминания знатной бургундской дамы Алиеноры (Элеоноры) де Пуатье (1480-е гг.), которые рассказывают нам о сложной и детализированной организации повседневной жизни герцогини Бургундии, множестве придворных служб, обслуживающих дамскую часть двора, и, что не менее важно, обязательном поведении придворных дам и кавалеров — этикете (étiquette)[493]. С исчезновением бургундского двора церемониальным законодателем стала Испания, и в целом, Габсбурги, наследники Бургундской династии. Бургундское культурно-политическое влияние, включая придворные церемониальные нормы, как уже отмечалось, оказало определенное воздействие на государственный церемониал Франции, но в гораздо меньшей мере — на повседневный церемониал французского двора, в том числе дамского. Хотя не стоит забывать, что две представительницы семьи Габсбургов были женами королей Франции в XVI столетии — Элеонора и Елизавета Австрийские[494].
Королевы Франции издавна были обязательными участницами больших государственных церемоний, хотя и нечастых. Историограф Андре Дюшен, говоря о правах и полномочиях государынь, пишет в числе прочего, что королевы участвуют в торжественных въездах и публичных празднествах, коронуются, участвуют в заседаниях Генеральных штатов королевства и заседаниях Парижского парламента с участием короля, принимают послов «с большим или меньшим почетом, в зависимости от ранга (dignité) государя, их пославшего»[495]. Нужно отметить, что все эти церемонии, вместе с тем, демонстрировали существенное различие между достоинством короля и достоинством королевы, подчеркивая превосходство первого: так, Ж. Дю Тийе отмечал, что королевы короновались в аббатстве Сен-Дени, а не в Реймсском соборе, получая при этом специальное кольцо, символизирующее Св. Троицу и налагающее обязанность бороться с ересью и проявлять заботу о бедных; во время церемонии корону королевы держали бароны, в то время как корону короля — пэры Франции, к числу которых, кстати, относилась и сама королева; церемония помазания осуществлялась специальным елеем, который отличался от реймсского елея из Священной склянки, и был призван способствовать плодовитости — чудотворная способность исцелять золотуху признавалась только за мужчинами[496]; трон королевы, корона и королевские инсигнии были меньшими по размеру; в торжественных процессиях государыня никогда не следовала рядом, а только позади монарха[497]. Вместе с тем специальным решением в октябре 1548 г. Генрих II закрепил правило, согласно которому ни одно должностное лицо или носитель наивысшего ранга — принц крови или пэр Франции, не может предшествовать на церемониях королеве Франции[498].
Вслед за королем, персона младшего венценосца признавалась «священной»[499]; королева могла титуловаться Христианнейшей королевой Франции, имела право, вслед за супругом, на обращение «Ваше Величество»[500], могла составлять и подписывать грамоты от своего имени и по распоряжению короля, принимать решения по государственным делам в случае необходимости, освобождать заключенных при торжественных въездах в города[501]. Такие общегосударственные церемонии, подчеркнем, не очень частые, имевшие в основе литургические и публично-правовые начала, свидетельствовали о семейно-политическом характере статуса, соответствующих обязанностях и полномочиях королевы Франции, равно как о постепенном формировании представления о «двух телах» государыни XVI в.[502].
Большой государственный церемониал всегда был тесно связан с церемониалом двора. Эволюция последнего, прослеженная Р. Гизи и Ф. Козандей, свидетельствует, что придворные ритуалы, ежедневно повторяющиеся с участием монарха и членов его семьи, постепенно становились частью публично-правового пространства Франции, и при Людовике XIV поглотили остальные виды церемониала, превратившись в единое церемониальное поле[503]. Однако именно в правление Генриха III королевскими решениями впервые была регламентирована церемониальная жизнь двора королевы, вписанная в куриальный и государственный церемониал и закрепившая церемониальные практики, складывавшиеся на протяжении всего XVI в.
Формализованный законодательно придворный церемониал и производный от него этикет стали главным административным и управленческим инструментом, позволившим создать собственное, весьма автономное, политическое и церемониальное пространство королевам Франции, которое полностью подчинило себе женский мир двора, а через его посредство, повлияло на мир мужской. Церемониал стал главным представительским спектаклем, который сыграли эти королевы, отчасти имитируя церемониал мужского двора короля, отчасти находя свою собственную нишу церемониального престижа, заставив придворных, и мужчин и женщин, в итоге искать покровительства и фавора не только короля, но также королевы[504]. Именно Екатерина Медичи сумела максимально раздвинуть границы церемониального пространства королевы. При этом она нисколько не нарушила «абсолютистский пакт», а благодаря использованию этого пространства только укрепила церемониальную и институциональную конструкцию двора, заодно подчеркнув претензии французской монархии на исключительность: так, в одном из писем французскому послу в Риме, Анри де Вильпаризи, она просит его дать ясно понять папе Пию IV (1564), что никакая юрисдикция, включая папскую, не распространяется на тех, кто носит титул короля и королевы, поскольку не из папских рук монархи Франции получают корону и скипетр[505].
1.4. Структура дома королевы/дамские должности
Большая обзорная статья Каролин цум Кольк, посвященная структуре и функциям дома королевы XVI в., насчитывает десять основных подразделений, составлявших почетное окружение и обеспечивающих жизнедеятельность французской государыни. Часть должностей, по мнению этой исследовательницы, было привнесено ко французскому двору из двора бургундского[506]. Не оспаривая поначалу это утверждение, рассмотрим структуру дома Екатерины Медичи в 1560–1580-х гг., во время апогея политической активности и влияния королевы-матери, равно как всего дамского двора. В Национальной библиотеке Франции в Париже хранится рукопись «Служащие дома королевы Екатерины Медичи, супруги короля Генриха II, с 1 июля 1547 по [1585] гг.», или Положение о доме королевы, с подробной росписью занятых на службе лиц благородного и неблагородного происхождения[507]. Рассмотрим его должностную структуру.
Список открывает дамская часть двора. Первую позицию в нем занимает Гофмейстерина королевы (Dame d'honneur), которая выполняла роль главной распорядительницы дамского двора. Эта должность впервые появилась в 1387 г. под названием Первая гофмейстерина, учрежденная Карлом VI для своей жены Изабеллы Баварской, а держащая это место дама находилась во главе остальных придворных женщин[508]. Замужние или вдовствующие, знатные придворные дамы на службе королевы с начала XIV в. именовались dames d'honneur, дамы почетной свиты (12 женщин в 1326 г.). Согласно Наставлениям Анны де Боже своей дочери, гофмейстерина может принадлежать только к дамам «наивысшего ранга»; ее главной обязанностью является контроль за соблюдением должного поведения всего персонала, особенно дам и девушек, равно как за исполнением должностных обязанностей, куриальной иерархией рангов[509].
В 1523 г., желая закрепить исключительное положение гофмейстерины в доме своей первой супруги, Клотильды Бретонской, Франциск I велел убрать из штатного расписания — Положения о доме королевы — приставку Первая к названию этой должности, оставив только Dame d'honneur, но при этом упразднив одноименные должности остальных придворных дам, дав им иные названия. В конце XVI в. в доме Луизы Лотарингской на этом посту числилось уже две дамы, служившие по полугоду каждая[510]. Должность гофмейстерины предполагала жалованье в 1200 турских ливров в год, что было соотносимо с жалованьем камер-юнкеров в доме короля, т. е. одной из самых привилегированных его служб. Со временем, вместе с численным ростом и социально-политическим значением дамского двора, пост гофмейстерины приобрел значительные распорядительные функции, поскольку она выполняла ответственную организационную работу, руководила всеми повседневными церемониями в доме королевы, управляла персоналом, связанным с обслуживанием дамской составляющей дома королевы, следила за тратами и состоянием счетов, наряду с финансовыми контролерами, и др.[511].
Второе положение в иерархии двора занимали свитские дамы (dames de palais), которые подразделялись на две категории, в зависимости от степени знатности и происхождения. Сразу за гофмейстериной шли дамы (Dames), представителей высшей титулованной аристократии, чьи мужья занимали ключевые посты при дворе, армии или администрации. По подсчетам К. цум Кольк, в окружении Екатерины Медичи их было 5 в 1560 г., 10 — в 1568 г., 8 — в 1585 г. В 1570-е эта цифра колебалась от 2 до 6, что было связано с начавшейся борьбой короны с мятежной аристократией и враждебными дворянскими кланами во время Религиозных войн[512]. Всего — 23 дамы высшего ранга, как правило, герцогини или принцессы, были заняты на службе королевы-матери за рассматриваемый период времени (с 1547), с ежегодным жалованьем в 800 турских ливров. Английский дипломат Ричард Кук писал в 1584 г., что эти дамы принимают участие только в торжественных и праздничных церемониях с участием королевы[513].
Дамы, представительницы среднего родовитого дворянства, чьи мужья были заняты в различных службах двора, являлись основным и самым многочисленным окружением королевы-матери, и значились в Положении как «Остальные дамы» (Autres dames)[514]. Им выделялось по 400 турских ливров в год, при гарантированном столовании при королеве и разного рода дарах и подарках. Причем, число дам этой категории неизменно возрастало со временем: в 1560 г. их было 18, в 1568 г. — 34, 1578 — 53, 1583 — 81. Совершенно очевидно, что Екатерина Медичи целенаправленно наращивала свое дамское окружение, добиваясь от короля учреждения новых штатных мест, отчасти из-за отсутствия царствующей королевы в 1560–1571 гг., когда король был юн, отчасти из-за усложняющихся политических условий и обострения гражданского и религиозного противостояния. Для поддержания власти и королевского авторитета регентши-итальянки и малолетнего Карла IX было необходимо укреплять королевскую клиентелу вместе с куриальным институтом. Дамы служили при королеве на смене, как правило, совпадающей со службой их мужей — 3 или 4 месяца в году, в зависимости от рода деятельности последних, после чего могли не покидать двор, продолжая пребывать в свите. Р. Кук называет их dames affectionné de vivre en court, «предпочитающие жить при дворе[515].
Среди дам этой категории выделялась Дама, отвечающая за гардероб и драгоценности королевы (Dame d'atour) — должность, учрежденная в 1534 г. и со временем, уже в XVII в., занявшая вторую позицию в иерархии дамских должностей при дворе. Впрочем, во времена Екатерины Медичи, судя по Положению ее дома, хранительница гардероба упоминается в списке только наряду с другими дамами и с таким же жалованьем (400 т.л.); видимо, она отличалась от остальных особенными почетными обязанностями: руководила процессом одевания королевы камеристками[516].
Следующая, третья позиция в иерархии дома королевы принадлежала фрейлинам королевы во главе с их гувернантками, наставницами. В штате дома Екатерины Медичи значатся всего 4 наставницы за разные годы, т. е. на смене была одна дама (Gouvernante des filles) со своей помощницей (sous-gouvernante), с жалованьем, соответственно, в 600 и 300 т.л. К. цум Кольк предполагает, что эта должность появилась при дворе Франции вместе с приездом Элеоноры Австрийской, второй супруги Франциска I (1531) и носительницы бургундских порядков[517]. Действительно, при бургундском дворе существовала аналогичная должность под названием «мать фрейлин» (mère des filles)[518]. Однако автор большой и хорошо документированной статьи о дворе Элеоноры Австрийской, Алин Рош, не говорит ни о каком бургундском влиянии, показывая, что появление должности наставницы в 1530-е гг. было связано с общим развитием дамского двора, когда свиту королевы-иностранки, прибывшей со своими дамами, намеренно пополнили пятнадцатью французскими девушками, которых так и называли — «filles françaises». Гофмейстерине, постоянно пребывающей при Элеоноре с ее испанскими дамами, уже было сложно напрямую руководить французскими фрейлинами, поэтому возникла необходимость учреждения новой должности для их попечения, название которой не совпало с бургундским[519]. Наконец, в Положении о доме Екатерины Медичи нет никакого упоминания, когда именно появилась должность наставницы: известно только, что некто мадам Катрин де Сент-Обен, госпожа д'Аллас, представительница среднего дворянства, занимала ее в 1550-х гг.[520]
Фрейлины Екатерины Медичи, судя по списку, также делились на две категории: фрейлины при спальне королевы (filles de chambre), более привилегированное и высокооплачиваемое место (400 т.л. в год), занимаемое, соответственно, дочерьми титулованной знати, и остальные фрейлины (filles demoiselles) (200 т.л.), представительницы среднего дворянства. Первых было всего 6 в 1568 г., и только 3 — в 1578 г. Вторая категория, получившая свое название с легкой руки писателей XVII–XIX вв. — escadron volant — «летучий эскадрон»[521], была более многочисленной: 14 девушек в 1564 г., 15 — в 1576 г., 25 — в 1585 г.[522] Р. Кук писал о фрейлинах, что они служат, «составляя основной двор и повсюду сопровождают королеву-мать»[523]. Название «летучий эскадрон» не имеет никакого отношения ни к самой Екатерине Медичи, ни к писателю Брантому, которым его до сих пор приписывают историки[524], однако, как отмечает Ж.-Ф. Сольнон, это не означает, что отряда фрейлин с особым предназначением не было вообще[525]. Королева-мать активно использовала своих незамужних девушек — а именно таково было условие пребывания в статусе фрейлины — для решения многих политических задач дипломатического, шпионского, посреднического характера[526]. Впрочем, замужние дамы также выполняли ее деликатные поручения: пример мадам де Сов, урожденной Шарлотты де Бон де Самблансе (1551–1617), жены государственного секретаря Франции Физеса, которая была возлюбленной одновременно сына Екатерины, герцога Франсуа Анжуйского, и ее зятя, Генриха Наваррского, весьма показателен в этом контексте[527]. Кто-то из историков видит в этом проявление политического неоплатонизма королевы-матери, верившей, что посредством женских чар удастся погасить ссоры мужчин, занятых войнами на религиозной почве, сделав их более куртуазными и вернув изначальное предназначение двора — быть эталоном благородства и высокой культуры; кто-то полагает, что речь идет о простом прагматизме Екатерины Медичи, готовой пойти на любые меры по спасению своей семьи, третьи думают, что причина — в особенностях «парадоксального» мышления и сознания королевы-матери[528].
Вот что писал Брантом о дворе Екатерины, вспоминая былые времена: «Ее двор был настоящим раем для всех и школой вежливости, благородства, украшением Франции, о чем хорошо знали иностранцы, потому что там им оказывали радушный прием; по их прибытии она приказывала своим дамам и фрейлинам принарядиться, так, чтобы все они выглядели как богини, и при этом вели бы себя сдержанно. В противном случае она их хорошо отчитывала»[529]. Впрочем, мемуарист приукрашивает: скандалов с фрейлинами было предостаточно, и примеры м-ль де Лимей (родившей вне брака в апартаментах королевы-матери) и м-ль де Шатонеф (убившей из ревности в Лувре своего мужа) весьма показательны, впрочем, как показательно последующее наказание — удаление от двора и погубленная репутация[530].
Неблагородный состав дамского двора Екатерины Медичи был представлен камеристками (femmes de chambre) и служанками фрейлин (femmes des filles) — т. е. теми, кто непосредственно жил и ночевал в королевской резиденции. Как правило, за редким исключением, большая часть придворного мужского персонала снимала или имела жилье в месте пребывания монарха, соответственно, их жены — члены дома Екатерины, дамы, жили вне дворца или замка, в отличие от фрейлин, пребывавших в специальных помещениях возле апартаментов королевы[531].
Камеристки, как правило, всю жизнь находившиеся при своей госпоже, принадлежали к хорошим городским фамилиям, поскольку речь шла об их обязанностях, связанных с физическим контактом с царствующей особой. Из мемуаров Маргариты де Валуа, дочери Екатерины, мы знаем, например, что эти служанки волей-неволей были посвящены во все секреты своей госпожи, вовлекались в политические интриги и авантюры, служили курьерами и посредницами при доставке важной корреспонденции. Так, в 1578 г. именно камеристки королевы Наваррской помогли бежать герцогу Анжуйскому из Лувра после его ссоры с королем[532].
Разница в их жалованьи — от 20 до 200 турских ливров — позволяет судить об их разном статусе и обязанностях. К сожалению, Положение о доме королевы ничего об этом не говорит, за исключением двух моментов: среди камеристок числятся кормилицы королевских детей (у каждого своя, причем, жалование кормилицы короля — самое высокое), а также королевская повитуха. Р. Кук писал о камеристках, что они «прислуживают при пробуждении и отходе ко сну королевы, заправляют ее кровать и делают еще бесчисленное число дел»[533]. К последнему относилось также одевание королевы перед публичным выходом. Судя по мемуарам Маргариты, дежурные камеристки ночевали в комнате королевы и отворяли дверь апартаментов, в случае необходимости ночного выхода своей госпожи[534]. Среди камеристок Екатерины Медичи числились не только француженки, но также как минимум, одна итальянка, три или четыре гречанки, две польки, две англичанки. Всего на службе состояло 12 женщин в 1564 г., 28 — в 1577 г., 44 — в 1585 г.[535] Очевидный рост неблагородного обслуживающего штата также свидетельствовал в пользу укрепления позиций дамского двора, выполнявшего важные функции регулирования социального пространства, принимая в свои ряды представителей третьего сословия, особенно парижских буржуа, стремившихся пристроить своих жен и дочерей на куриальную службу.
Женщины-служанки при фрейлинах также должны были помогать утром одеваться девушкам — дежурным на смене, с тем, чтобы те успевали к утреннему пробуждению королевы, вечером — соответственно, раздеваться, и следить за порядком в спальнях фрейлин. Таковых было 3–4 на смене[536]. Надо полагать, фрейлины также приглашали к себе дополнительный персонал (парикмахеров и пр.) за свой счет. Наконец, в неблагородном штате числилась кастелянша, отвечающая за смену белья, и прачки (по 4 на смене)[537].
Дамский двор царствующей королевы Франции функционально был устроен совершенно аналогичным образом; единственное, уступал двору королевы-матери по числу занятых на службе дам, например, если сравнивать последний с Положением дома королевы Франции Марии Стюарт, супруги Франциска II, в 1560 г.[538]
Таким образом, дамские службы при королеве (королевах) были самыми многочисленными и функционально превосходили мужские службы ее (их) дома. Несколько десятков дам и женщин (112, согласно подсчетам К. цум Кольк)[539] ежедневно приступали к своим служебным обязанностям при королеве-матери, чуть меньше — при царствующей королеве и принцессах королевской семьи, и еще несколько сот дам — жен занятых на куриальной службе мужчин — составляли служащим дамам острую конкуренцию, дожидаясь своего часа. Многие из них имели право доступа и нахождения при дворе, поэтому иностранным посланникам постоянно казалось, что двор Франции — это толпы людей, представляющих собой «мир беспорядка» (венецианский посланник Маркантонио Барбаро, 1563 г.).
1.5. Структура дома королевы/мужские должности
Несмотря на то, что службы дома королевы, зарезервированные для мужчин, были, против дамских служб, относительно немногочисленны (так, по нашим подсчетам, максимум 40 человек пребывало в штате под началом первого гофмейстера, по 10 персон на смене), общая численность мужчин, служащих королеве, подчеркнем вновь, более чем в два раза превосходила численность женщин. Подобное положение дел не изменится и при первых Бурбонах: именно благородных мужчин дома королевы упоминают королевские регламенты Генриха III (о чем пойдет речь в 3 главе), регулируя повседневный церемониал. Мужские должности были созданы не только для отправления почетных обязанностей при супруге короля, обеспечивая ее охрану и жизнедеятельность, но в равной степени были призваны поддержать и обеспечить службой среднее и мелкое дворянство, которому не досталось доходного места в доме короля[540]. Исключение представляли только носители ключевых постов в доме королевы, прежде всего, глава самого почетного из них — капитан, Глава ее почетной свиты (Chevalier d'honneur).
Впервые это должностное лицо, под началом которого находился почетный отряд дворян свиты королевы, появилось в доме Анны Бретонской в 1496 г.[541]. В генеральном обзоре эволюции государственных и куриальных должностей Французского королевства (1786), который был составлен известными предреволюционными юристами, относительно поста капитана свиты сказано следующее: «Председатель [Парижского парламента] Фоше [Claude Fauchet, 1530–1602], который опубликовал в 1600 г. любопытные изыскания о происхождении достоинств (dignités)[542], говорит, что в списках всех главных должностей при королевах Франции, начиная с периода первой династии [Меровингов], нет упоминания о капитане ее почетной свиты»[543].
К. цум Кольк предположила, что, возможно, на учреждение этой службы при французском дворе повлиял бургундский двор, хотя оговорилась в примечании, что уже при Изабелле Баварской счета дома королевы впервые зафиксировали должность ее почетного рыцаря (1380-е гг.)[544]. Алиенора де Пуатье, описывая структуру мужского окружения герцогини Бургундской XV в., называет в первую очередь seigneur chevalier, chevalier d'honneur, явно имея в виду должностное лицо более высокого, первостепенного положения, чем почетный рыцарь[545]. Между тем в доме королевы Франции XIV–XV вв. всеми службами руководил Главный гофмейтер (Souverain maître d'Hôtel), — должность, по названию и функциям весьма схожая с должностью Главного распорядителя двора, и окончательно упраздненная, по политическим соображениям, во время куриальных преобразований Франциска I в 1523 г.[546]. Таким образом, существует соблазн согласиться с версией мадам цум Кольк о бургундском воздействии на формирование структуры дома королевы Франции в конце XV в., и признать, что должность капитана почетной свиты, самый почетный пост при государыне, соперничающий по влиянию с должностью гофмейстерины, и, кстати, схожий по названию (в обоих случаях есть приставка d'honneur), был намеренно учрежден, чтобы подчеркнуть высочайший статус коронованной особы. Заодно хозяйственно-организационные функции были изъяты из непосредственного ведения капитана свиты, оставшись у первого гофмейстера и прочих служб.
Однако Жан Дю Тийе дает нам совершенно иное объяснение. По его версии, эта должность существовала в доме герцогини Анны Бретонской еще до ее замужества и вместе с ней вновь появилась при французском дворе, наряду с иными, которые были учреждены заново, когда кардинально пересматривался штат царствующей королевы в 1490-е гг. Этот авторитетный придворный юрист настаивает, что капитан почетной свиты появился во Франции, поскольку Анна Бретонская считалась иностранной принцессой и претендовала на особые почести[547]. Вполне возможно, что бретонские герцогини брали пример с бургундских, но мы располагаем только косвенными доказательствами[548]. Таким образом, не отрицая бургундские элементы в структуре и церемониале двора Франции, нужно говорить о них с известными оговорками.
Екатерине Медичи должность капитана ее почетной свиты досталась, таким образом, по наследству от предшественниц, и в рассматриваемый период времени, 1547–1585 гг., ее занимали, следуя друг за другом (выбывая со службы в связи с кончиной) четыре знатных дворянина, с жалованьем в 1200 турских ливров — той же суммой, что была предназначена гофмейстерине. Т. е. дом королевы был четко разделен на мужскую и женскую половины с совершенно независимой субординацией и равным положением. Если от гофмейстерины фактически зависели все штатные дамы двора, и она имела право распоряжаться финансами, то аналогичными обязанностями и соответствующими полномочиями обладал капитан свиты королевы, выполняя не только охранные и представительские функции: он руководил всей мужской частью двора. Англичанин Р. Кук писал о нем следующее: «При этих двух дворах [королевы-матери и царствующей королевы] первое место закреплено за капитаном почетной свиты, который является суперинтендантом всего их двора и признается его главой. Каждый раз ежемесячно все гофмейстеры Отеля и иные служащие лица отдают ему отчет о произведенных расходах. В обязанность капитанов свиты входит постоянно и повсеместно сопровождать королев, подавать им руку при входе и сходе с лестниц, в неудобных проходах, а также при посадке и выходе из кареты; помогать в случае надобности, быть всегда рядом»[549]. В его непосредственном подчинении пребывали дворяне почетной свиты королевы (gentilshommes d'honneur), каковых было 15 в 1585 г.[550].
Если при Анне Бретонской вторую по значимости позицию в доме королевы занимал ее Главный шталмейстер (Grand ecuyer), ответственный за конюшни, выезды и перемещения, — пост, также введенный этой королевой, то при Франциске I и его потомках он был низведен до уровня Первого шталмейстера, очевидно, чтобы не путать с коронной должностью Главного шталмейстера Франции. Судя по Положению дома Екатерины Медичи, равно как ее невестки Марии Стюарт, первый шталмейстер с жалованьем в 800 т.л. занимал третье по значимости положение при королеве. Последнее подтверждают и наблюдения Р. Кука в 1585 г.: «Первый шталмейстер — это ординарный служащий, и его обязанностью является оказывать помощь при посадке в карету, в носилки или на лошадь. Одновременно под его началом находятся пажи и лакеи, равно как иные шталмейстеры, которые служат по-квартально, как в доме короля»[551]. Если в 1560 г. шталмейстеров в штате было всего 3, то в 1583 г. числилось 6[552]. Их жалованье в 400 т.л. соответствовало аналогичному шталмейстеров дома короля; вообще, это должностное разделение среди шталмейстеров двора было условным: королевская конюшня была едина, и практически все лица совмещали должности[553].
Самой многочисленной среди мужских служб была старинная служба, возглавляемая Первым гофмейстером (Premier maître d'Hôtel), с жалованьем, аналогичным жалованию Первого шталмейстера, занявшая в 1523 г. вторую строчку в куриальной иерархии. Конечно, во многом это было связано с тем обстоятельством, что когда-то гофмейстер возглавлял дом королевы, и на нем лежала ответственность за функционирование основных служб жизнеобеспечения всего ее двора. В подчинении Первого гофмейстера находились остальные гофмейстеры, с таким же жалованьем, что и их сослуживцы по должности в доме короля (600 т.л.). Таковых было 6 дворян в 1560 г., 9 — в 1577 г., 12 — в 1585 г.[554]. Их главной обязанностью было следить за состоянием и уборкой апартаментов королевы, равно как подготовкой к обеденным и прочим мероприятиям, руководить обслуживающим персоналом из числа неблагородного состава двора.
Во время трапезы королевы, которая обычно проходила отдельно от трапезы короля (за исключением двух дней в неделю, когда королевская семья обедала вместе, или праздничных мероприятий), гофмейстерина была обязана первой пробовать напитки и пищу своей госпожи, а после — подавать ей чашу с вином[555]. Дежурные дворяне — хлебодары королевы (5 человек в 1560 г., 13 — в 1584 г.), виночерпии (4 человека в 1560 г., 19 — в 1583 г.) и стольники-форшнейдеры, разрезатели кушаний (écuyers tranchants) (4 человека в 1560 г., 8 — в 1585 г.), а также прочие дворяне при королевском столе (autres gentilshommes servans) (2 человека в 1576 г.) прислуживали при этой церемонии[556]. Первые три службы имели своих руководителей с приставкой Первый (Первый хлебодар королевы, и т. д.), подчинялись капитану свиты. Их положение в иерархии дома королевы было на ступень ниже, чем служба гофмейстера, с жалованием 500 т.л. руководителю, и 400 — всем остальным. Специальное подразделение королевской кухни (cuisine bouche) дома короля готовило пищу для членов королевской семьи, поэтому его нет в Положении дома королевы.
Замыкала светскую часть служб королевы служба квартирмейстеров (maréchaux des logis), в обязанности которых входило размещение ее придворных, в том числе во время переездов в другие королевские резиденции или временные пристанища. Таковых было 4 дворянина в 1560 г., и 3 — в 1585 г., т. е. по одному на смене[557].
Неблагородный состав мужской части двора подчинялся напрямую капитану свиты и/или гофмейстерине и относился к служащим королевских апартаментов, Палате. Мы располагаем только косвенными данными, как на деле осуществлялось практическое руководство в его отношении. Дело в том, что королевские акты и регламенты почти не говорят об этом, и главным источником по-прежнему остается номенклатура, порядок расположения и оплата этих должностей в штатном расписании — Положении о доме королевы.
На первом месте находились королевские медики, ординарные врачи, судя по именам, французы, итальянцы и испанцы по происхождению. Всего — 11 человек, с 1547 г. При королеве-матери постоянно пребывало по 1–2 дежурных врача, причем, только трое из одиннадцати состояли на постоянном жаловании в 600 т.л., что означает, что остальные специалисты были приходящими, имели свою постоянную практику или преподавали на факультете медицины, т. е. работали во внешнем по отношению ко двору учреждении. К медицинскому персоналу также относились аптекари (3 человека в 1585 г.) и хирурги (6 — в 1585 г.)[558].
Следующим в списке неблагородного состава значится гардеробмейстер (maître de garde-robe), видимо, следивший и хранивший сундуки со служебной одеждой (ливреями) персонала, вместе с двумя помощниками[559].
Камердинеры королевы (valets de la chambre), комнатные слуги, во главе с первым камердинером, и жалованьем в 180 т.л. представляли довольно многочисленную группу служащих (7 человек в 1560 г., 23 — в 1583 г.), делившуюся на две подгруппы. Первая была вхожа в королевские апартаменты и выполняла различные разовые поручения королевы (оказание помощи во время перестановки мебели и предметов, выполнение курьерских поездок, и др.)[560]. Вторую группу составляли т. н. остальные камердинеры (autres valets de la chambre), в количестве 17 человек в 1585 г., обслуживавшие остальную часть дамского двора. Первый камердинер отчитывался за деятельность своего подразделения перед капитаном свиты[561].
После камердинеров в списке находились привратники при Палате (huissiers de chambre) и привратники в присутственной зале (huissiers de salle); первых, соответственно, было 7 человек, а вторых — 6 (в 1585 г.), с размером жалованья и статусом как у камердинеров[562]. Их деятельность курировали дежурные гофмейстеры. Последние также руководили работой ответственных за состояние ковров и шпалер (tapissiers), художников (6 человек в 1585 г.), равно как gens de métier — работников т. н. механических профессий (10 человек в 1585 г.)[563]. Положение не расписывает их профессиональное назначение, но из иных источников нам известно, что речь идет о золотых дел мастере, столяре, мастере по починке каркасов для женского платья, каретных дел мастере, и др.[564]
Совет королевы (gens de conseil), как внутренняя структура ее двора, возник при Анне Бретонской (не позже 1499 г.), и, подобно разного рода советам при короле, выполнял функции внекуриального, публичного назначения, поскольку представлял ее юридические (статусные, имущественные, пр.) и финансовые интересы[565]. Он состоял из юристов и знатоков права, духовных и светских; в последнем случае, как правило, речь шла о членах Парижского и провинциальных парламентов. В совете также присутствовали финансисты — представители Счетной палаты дома королевы (Chambre des Comptes de la reine), и реже — члены административного и судебного аппарата; возглавлял совет королевы канцлер, всегда — лицо духовного звания. В 1560 г. совет Екатерины Медичи насчитывал 10 человек, а в 1583 г. уже 58[566].
Финансовые вопросы, в частности, приход и расход дома королевы, курировал особый член совета королевы, генеральный контролер (contrôleur général), отчитывающийся о результатах своей деятельности перед капитаном свиты и самой Екатериной, которая любила часто проверять счета своего двора. Впрочем, королева-мать явно не соизмеряла производимые ею траты с реальными возможностями бюджета своего двора и личными доходами. Ее долги к моменту смерти (1589), по разным сведениям, колебались от 450 до 800 тысяч т.л., для погашения которых Генриху IV и Маргарите де Валуа пришлось согласиться на продажу королевского имущества — трех королевских замков, в том числе знаменитого Шенонсо[567].
Огромное число королевских секретарей (9 человек в 1560 г., 33 — в 1579 г., 108 — в 1585 г.) и подручных клерков (6 человек) были наготове, чтобы писать письма королевы, которая, как уже подчеркивалось выше, оставила после себя самые содержательные, зачастую многостраничные, письма, инструкции, отчеты, реляции государственного и личного содержания[568]. Объем ее переписки — 5958 писем только опубликованных и известных, из которых на период царствования Карла IX пришлось 3030, и почти столько же на правление Генриха III. Эту переписку, беспрецедентную по объему для королевы Франции, можно сравнить только с объемом писем, оставшихся от Генриха III (примерно 6300) и Генриха IV (примерно 8000)[569].
Наконец, существовал также самостоятельный церковный двор королевы-матери, глава которого, Главный раздатчик милостыни ее дома, пребывал в ранге кардинала, подчиняясь лично королеве, и одновременно зависел от Главного раздатчика милостыни Франции. Церковный двор, как отмечалось, был реорганизован при Анне Бретонской в 1496 г., получив дальнейшее, прежде всего численное развитие при Екатерине Медичи. Первый раздатчик милостыни, подобно положению в доме короля, являлся теологом из Сорбонны, замещая Главного в случае его отсутствия при дворе. Под их началом находилось шесть ординарных альмонариев в 1560 г., и уже 32 — в 1585 г. Третья позиция, как и при церковном дворе короля, была закреплена за духовником королевы, в ранге епископа. При дворе также числились исповедник, священники (4 человека в 1576 г.), органист, певчие королевской часовни (7 человек), церковные служки (4 мальчика в 1576 г.)[570].
Любопытно отметить, что ни Главный, ни первый раздатчики милостыни не получали жалования, поскольку являлись прежде всего церковными иерархами, довольствуясь доходами со своих церковных бенефициев. Ординарным альмонариям, а это, главным образом аббаты и каноники, в свою очередь, полагалось по 5 т.л. ежегодно, т. е. символическое вознаграждение, по той же причине, что и руководителям церковного двора. А вот духовник и прочие постоянно пребывающие при дворе церковные служащие, без иных постоянных доходов, уже отмечались короной: размер жалованья колебался от 120 до 500 т.л.
Положение о доме королевы-матери не фиксирует каких-либо других служб, однако остается вопрос, каким образом была организована охрана ее персоны. Конечно, небольшой отряд ее дворян почетной свиты и капитан свиты постоянно находились при ней, но этого явно было недостаточно, чтобы обеспечить круглосуточную защиту королевы и ее служащих, а также обеспечить должный порядок при проведении публичных мероприятий. В связи с этим ценным является свидетельство Р. Кука: «Королева, мать короля, имеет в своем распоряжении постоянный отряд швейцарцев, которые ее сопровождают и охраняют ее приемную, а также — роту аркебузиров во главе с капитаном гвардии королевы-матери (capitaine de la garde de la reine mère), который командует как первыми, так и вторыми. Подобная же должность существует и в доме [царствующей] королевы… — то, чего не было у предыдущих королев [Франции]»[571]. Судя по всему, уже при Генрихе III был организован небольшой военный дом для обеих королев, в связи с нарастающими угрозами безопасности королевской семьи в разгар гражданских войн. До этого их охраняли соответствующие подразделения военного дома короля.
Мы не можем точно сказать, сколько именно человек служило в доме Екатерины Медичи ежегодно, поскольку, как видно из рассматриваемого Положения, оно не дает полную картину. С уверенностью можно утверждать, что речь идет не менее чем о 400 персонах в 1560 г., и 600 — в 1585 г., из которых треть составляли женщины[572]. На дежурной смене, соответственно, пребывала четвертая часть из них — т. е. примерно 100 человек в 1560 г. и 150 — в 1585 г. Однако на деле свита королевы была много больше, поскольку, подчеркнем вновь, члены дома королевы имели право находиться при дворе, даже не будучи на дежурстве. Даже с учетом того, что многие должности при дворе совмещались, о чем будет сказано ниже, постоянное окружение Екатерины измерялось несколькими сотнями человек ежедневно.
Название должностей дома королевы-матери показывает, что мужская составляющая ее дома в этом отношении была идентична номенклатуре в доме короля, причем, размер жалованья, установленный в отношении конкретной должности дома короля, полностью соответствовал аналогичной в доме королевы. Структура дома королевы с разделением на службу при королевских апартаментах, обслуживающие службы, духовную и военную составляющую совершенно повторяла структуру дома короля. Дамская составляющая, несмотря на свое отдельное функционирование и относительную малочисленность, являлась организационным ядром дома королевы и во многом определяла правила его функционирования. Именно с перечисления дамских служб начинается Положение о доме королевы, именно для обслуживания и жизнеобеспечения, почетного окружения дам двора организуются мужские службы королевы. Нельзя не заметить также увеличение численности всех без исключения — благородных и неблагородных, женских и мужских служб дома королевы, что также повторяло общую тенденцию роста французского двора. Несмотря на то, что двор королевы представлял примерно третью часть от численности большого двора и комплектовался менее знатными мужчинами, этого нельзя сказать о благородных дамах.
1.6 Персональное окружение Екатерины Медичи
Дамы
Благородные дамы, подобно королеве, разделявшей прерогативы и полномочия своего коронованного супруга, также напрямую зависели от ранга и статуса, знатности своих мужей или отцов, а зачастую и матерей.
Именно мужская куриальная иерархия формировала соответствующую женскую. Начиная с Анны Бретонской, при дворе стали служить целые семьи, и, судя по повторяющимся родовым именам и титулам в штатных росписях XVI в., в течение не одного поколения. Мы уже цитировали слова Брантома, из которых становится ясным, что дворянин на куриальной службе просто не мог не представить при дворе свою жену и своих детей, поскольку он привозил их с собой, возвращаясь на многомесячную дежурную смену. Корона, надо полагать, сама поощряла семейную службу, теснейшим образом привязывая к себе дворянство, укрепляя институт двора, свою власть и свое величие. Однако при этом пользовалась правом выбора, создавая конкуренцию в борьбе за должности, а в условиях социальных катаклизмов второй половины XVI в. — манипулируя целыми родственными кланами. Несмотря на ежегодный пересмотр штатного расписания всех домов королевского двора в сторону увеличения, мест для всех желавших служить при дворе не хватало. Выбор придворных, особенно высокого происхождения, всегда был тесно связан с политическими обстоятельствами и желанием королей создать при дворе систему управляемого социального баланса. Окружение Екатерины Медичи в 1560-х — начале 1570-х гг. наглядно свидетельствует об этом.
Брантом в своем жизнеописании Екатерины Медичи, восхищаясь ее двором и прекрасными женщинами ее окружения, перечисляет ее дам и фрейлин, когда-либо состоявших на ее службе или пребывавших в ее свите, начиная с ее дочерей и принцесс крови, однако признается с сожалением, что не может вспомнить всех поименно. Тем не менее, приведенный им список придворных дам (более 170 имен!) совершенно не противоречит Положению ее двора, хотя не является полным; вместе с тем он содержит краткие, но важные замечания по характеристике положения при королеве отдельных дам: «родственница и доверенное лицо», ее «большая фаворитка/любимица», и т. д.[573]
Ключевой пост дамского двора Екатерины — гофмейстерины — занимали последовательно три герцогини и одна графиня. До 1560 г. таковой являлась старшая дочь Дианы де Пуатье, фаворитки Генриха II, Франсуаза де Брезе (Françoise de Brezé, duchesse de Bouillon) (1515–1577), жена маршала Франции Робера IV де Ла Марка, герцога Буйонского, принца Седана. В 1556 г., после смерти мужа, она часто пребывала в своем княжестве Седанском, а в 1560 г. Екатерина заставила ее отказаться от должности в пользу герцогини де Монпансье и запретила появляться при дворе[574].
Судя по списку дам свиты королевы, еще раньше, в 1559 г., сразу после смерти короля, из дома Екатерины были изгнаны (с принудительным отказом от должности) сама Диана де Пуатье (ум. 1566), занимавшая вторую строчку почетного списка (сразу после герцогини де Монморанси, Мадлены Савойской, иностранной принцессы), а также ее младшая дочь Луиза де Брезе, герцогиня Омальская (1521–1577), член клана герцогов Гизов. Королева-мать, уничтожая все следы влияния своей соперницы Дианы де Пуатье, пользуясь регентскими полномочиями, убрала из своего дома даже свекровь своей гофмейстерины, Гильметту Саарбрюккенскую (фр. Guillemette de Sarrebruck) (1490–1571), служившую при французском дворе еще фрейлиной Анны Бретонской, равно как дочь гофмейстерины, м-ль Антуанетту де Ла Марк (Antoinette de La Marck) (1542–1591), соответственно, внучку Дианы де Пуатье, будущую герцогиню де Монморанси, числившуюся среди autres dames[575]. Все пять дам — Диана, две ее дочери и внучка, равно как ее сватья, были вынуждены отказаться от своих должностей в силу личного и политического решения королевы-матери. Четверо из них никогда более не появлялись в ее доме; в какой-то момент, в штате 1567 г. снова мелькнет имя Антуанетты, как жены маршала Дамвиля (с 1579 г. герцога де Монморанси), но также быстро исчезнет из списков[576].
Екатерина Медичи, расправившись сначала с Дианой де Пуатье, и немного позже, после смерти Франциска II, удалив от двора ее союзников и прежних правителей, герцогов Гизов, в 1560/1561 гг., приблизила к трону Бурбонов, сделав своими гофмейстеринами жен принцев крови: сначала таковой стала одна из дам почетной свиты королевы-матери, племянница Франциска I, Жаклин де Лонгви, герцогиня де Монпансье (Jacqueline de Longwy, duchesse de Montpensier), жена Людовика III де Бурбона, герцога де Монпансье, представителя младшей ветви этого дома[577]; после ее неожиданной смерти в 1561 г., это место досталось другой даме свиты, соответственно, супруге иного принца крови, Шарля де Бурбона, принца де Ла Рош-сюр-Йон, Филиппе де Монтеспедон (Philippe de Montespedon, princesse de La Roche-sur-Yon) (ум. 1577), обладавшей при дворе большим моральным авторитетом[578]. Наконец, последней гофмейстериной королевы была назначена иная родственница королевской семьи, также прежде числившаяся среди дам свиты — итальянка Альфонсина Строцци (фр. Alphonsine Strozzi), графиня де Фиеск (Fiesque), приходившаяся двоюродной племянницей Екатерине, дочерью ее кузины Магдалены Медичи. Ее мужем был граф Сципион де Фиеск, капитан почетной свиты Луизы Лотарингской, супруги Генриха III[579].
Таким образом, все четыре дамы являлись родственницами королевской семьи (Диана де Пуатье приходилась троюродной сестрой Екатерине Медичи по линии Ла Тур д'Овернь), причем, две из них являлись женами принцев крови, одна — иностранного принца с суверенными правами. Только граф де Фиеск, итальянец без политических претензий и суверенных прав, занимал высокую придворную должность; остальных принцев корона использовала главным образом как военных капитанов и губернаторов областей. Политическая ангажированность поста гофмейстерины вместе с тем была тесно связана с должностной позицией дам свиты королевы-матери.
В основном таковыми являлись также герцогини, супруги принцев крови, иностранных принцев, высших должностных функционеров государства. Во многом королева была вынуждена их держать в своей свите, несмотря на личные предпочтения, поскольку речь шла о соблюдении политического баланса сил при дворе, гарантии союза короны с высшим дворянством, наконец, самом почетном окружении. У этих дам, в отличие от всех остальных, не было прямых обязанностей, кроме представительского сопровождения своей госпожи во время куриальных и общегосударственных церемоний[580]. Взяв на себя функции регентства и присвоив право распоряжаться своим двором, без оглядки на десятилетнего короля Карла IX, Екатерина Медичи, судя по Положению ее дома, также заставила удалиться от двора дам — родственниц Гизов, отстраненных от управления, что было логично, поскольку мужчины из дома Гиз-Лотарингских также покинули двор, хотя и не отказались от своих куриальных должностей, две из которых были коронными и несменяемыми. Так, своего места (но не должности) в свите лишилась Антуанетта де Бурбон, вдовствующая герцогиня де Гиз, несмотря на то, что являлась бабушкой королевы Франции и Шотландии Марии Стюарт, а также уже упоминавшаяся герцогиня Омальская, Луиза де Брезе (лишившаяся именно должности). Супруга герцога Франсуа де Гиза, Анна д'Эсте (Anne d'Este) (1531–1607), внучка Людовика XII, также была отстранена от придворных обязанностей, но в силу своего высокого происхождения (являясь дочерью Рене Французской и сестрой царствующего герцога Феррарского) получила предписание только покинуть двор. Мы увидим ее вновь при дворе на той же должности в 1568 г., уже в статусе герцогини Немурской[581]. Екатерина Медичи никогда не сжигала за собой мосты, и, удаляя на время влиятельную герцогиню, не прерывала с ней переписки, используя ее как посредницу для отношений с Гизами[582].
Положение дома королевы показывает, что в 1560-е гг. Екатерина Медичи оставила при себе всех дам, так или иначе связанных родством с королевской семьей и домом Бурбонов, или чьи мужья доказали свою лояльность правительству регентши. Среди прочих — Мадлена Савойская (Madeleine de Savoie, duchesse de Montmorency) (1510–1586), двоюродная сестра Франциска I, супруга коннетабля и герцога де Монморанси, бравшая на себя функции гофмейстерины в случае отсутствия таковой на службе и в итоге ставшая в 1570-х гг. гофмейстериной Елизаветы Австрийской, супруги Карла IX, как самая знатная на тот момент дама свиты[583].
Далее в иерархии дам значились: Диана Французская (1538–1619), герцогиня де Кастро и позже — герцогиня де Монморанси (с 1567), незаконная дочь Генриха II. Она всю жизнь провела при дворе и прославилась своим умением добиваться успеха на безнадежных переговорах; во многом благодаря ее усилиям в конце Религиозных войн помирятся Генрих III и Генрих Наваррский[584]; Жанна Бретонская, потомок герцогов Бретани из рода Капетингов, вдова виконта де Бросса, Рене де Лаваля-Монморанси (Brosse/Laval-Montmorency) и сестра герцога Жана д'Этампа, губернатора Бретани (одного из самых эффективных военных администраторов Франции и мужа знаменитой фаворитки Франциска I герцогини д'Этамп)[585]; Анна де Бурбон, герцогиня Неверская (Nevers) (1540–1572), дочь гофмейтерины королевы-матери, герцогини де Монпансье; сестры мужа последней, — герцогиня Неверская, Генриетта Клевская (Henriette de Clèves-Nevers) (1542–1601), крестница Генриха II, названная в его честь, близкая подруга Маргариты де Валуа и активная участница Религиозных войн, вышедшая позднее замуж за итальянского принца Людовико Гонзага; и Екатерина Клевская, принцесса де Порсиан (Porcien) (1548–1633), во втором браке жена герцога Генриха де Гиза, претендента на трон в 1580-х гг.[586]; Франсуаза де Лонгвиль-Орлеанская (Françoise de Longueville-Orléans, princesse de Condé) (1549–1601), сестра принца крови Леонора де Лонгвиля, принцесса де Конде, жена иного принца крови, знаменитого лидера французских протестантов Луи де Бурбон-Конде, брата короля Наваррского Антуана де Бурбона: во время событий Варфоломеевской ночи вместе с детьми она вернулась в католичество[587]; Антуанетта де Ла Тур де Ландри (La Tour de Landry) (ум. 1585), супруга Главного шталмейстера двора герцога де Роанне (Руанне), Клода де Гуффье (Gouffier/Roannais)[588].
Очевидно, что статус этих герцогинь и принцесс зависел главным образом от ранга и статуса их мужей вкупе с их собственным высоким происхождением, и приведенное поочередное расположение дам свидетельствует о том, что при дворе иерархия мужская прямо диктовала устройство женской. Аналогичным образом была выстроена иерархия иных дам свиты королевы, принадлежащих, судя по именам, к родовитому и титулованному дворянству, но уступающих дамам свиты как минимум, по титулу. Так, среди них уже нет герцогинь, за единственным исключением подруги королевы, герцогини д'Юзес, Луизы де Клермон, графини де Тоннер (Louise de Clermont, comtesse de Tonnerre, duchesse d'Uzès) (1504–1596), чей муж Антуан де Крюссоль (Crussol) получил свой титул в 1566 г. после назначения капитаном почетной свиты королевы-матери[589]. Среди autres dames также числилась ее сестра Анна де Клермон и племянница, Диана де Клермон[590].
Супруги других капитанов почетной свиты королевы также присутствовали в списке иных свитских дам: во-первых, Шарлотта де Вьенн, баронесса де Кюртон (Charlotte de Vienne, baronne de Curton) (1513-после 1570), гувернантка королевских детей, жена Жоашена де Шабанна (Joachim de Chabannes), барона де Кюртона, о которой в своих мемуарах с удовольствием вспоминала Маргарита де Валуа[591]; ее многочисленное потомство от обоих браков было хорошо пристроено при дворе (например, ее младшая дочь, Жильберта де Шабанн, была фрейлиной королевы-матери, а затем дамой свиты королевы Маргариты)[592].
Чуть позже в свите Екатерины Медичи появилась Габриэль де Рошешуар, мадам де Лансак (Gabrielle de Rochechouart, madame de Lansac) (1530 — после 1590), супруга капитана почетной свиты королевы-матери Луи де Сен-Желе (Saint-Gelais), сеньора де Лансака, сменившего герцога д'Юзеса на этом посту после его смерти в 1573 г.[593]
Ввиду многочисленности этой группы дам, в основном замужних, приведем лишь несколько имен, в порядке иерархии Положения: Мадлена Бретонская, родственница герцога д'Этампа и свитской дамы Жанны Бретонской, в браке — мадам д'Андуэн (Andoins); итальянская принцесса Фульвия Пико делла Мирандола (фр. Pic de La Mirandole), графиня де Рандан (Randan) (1533–1607), будущая гофмейстерина Луизы Лотарингской, супруги Генриха III, сменившая на этой должности свою умершую сестру Сильвию, графиню де Ларошфуко; родственница герцогини д'Юзес, Клод-Катрин де Клермон, баронесса де Рец (Claude-Catherine de Clermont, baronne de Retz) (при Генрихе III, герцогиня) (1543–1603), также подруга королевы-матери и жена маршала Альбера де Гонди (Albert de Gondi), барона де Реца, капитана сотни ординарных дворян дома короля, конфидента Екатерины и ее соотечественника, одного из главных организаторов и вдохновителей Варфоломеевской ночи[594]. Мать последнего персонажа, Мари-Катрин де Пьервив (Pierrevive), пребывала в свите иных дам королевы с 1540-х гг.[595].
В списке встречаются также члены королевского дома Шотландии: какое-то время в свите также находилась Джанет Стюарт, незаконная дочь Иакова IV (под именем Jehanne Stuart, bastarde d'Ecosse) (ум. 1562), родившая в 1551 г. сына от Генриха II (сразу узаконенного и известного как герцог Ангулемский)[596], и Леонор Стюарт, незаконная дочь Джона Стюарта, герцога Олбани, жена Жана де Лопиталя, графа де Шуази (L'Hôpital/Choisy), камергера короля, гувернантка младшего сына королевы-матери, герцога Анжуйского[597].
Конечно, среди иных дам преобладали француженки: Положение и список Брантома однозначно говорят о том, что корона отдавала предпочтение именно французским фамилиям. Помимо названных женщин, мы встречаем, например, имена Клод Гуффье, графини де Шарни (Gouffier/Charny), сестры Главного шталмейстера герцога де Роанне; Шарлотты Пикар д'Эскето (Picard d'Esquetot), жены маршала де Бриссака, а также имена жен и сестер канцлеров и государственных секретарей Франции 1560-х гг. — Лопиталей, Роберте и Бошетелей (Robertet/Bochetel). Так, Мария Морен (Morin), жена канцлера Франции Мишеля де Лопиталя, после его назначения в 1560 г., заняла место Антуанетты де Серизе (Serisey), вдовы канцлера Оливье[598].
Фрейлины
Положение при дворе фрейлин, незамужних девушек, зависело не только от фавора их госпожи, но также от положения и влияния их отцов и матерей. Традиция выбирать фрейлин из родовитых или влиятельных семей Франции, пусть не высшего ранга, судя по именам Положения, закрепилась в доме Екатерины. Вслед за британской исследовательницей Уной Макилвенна, предпринявшей недавно попытку изучения дамского двора Екатерины и сделавшей акцент на биографии тех из дам, кто так или иначе оставил след в политической истории[599], рассмотрим отдельных персонажей среди фрейлин королевы 1550–1560-х гг., чтобы продемонстрировать характерные родственные связи членов французского двора.
Девушки/девочки 11–15 лет, попадая в дом королевы-матери, пребывали в статусе фрейлин вплоть до своего замужества, чтобы затем продолжить службу в качестве свитской дамы отряда autres dames, или же, в случае отсутствия места, поступить на службу к царствующей королеве Франции или в дома сестер (теток) короля. Среди прочих, в Положении упоминаются, например, Жанна д'Эскубло, м-ль де Сурди (Escoubleau de Sourdis), дочь Жана д'Эскубло, гардеробмейстера Франциска I, с 1564 г. — жена Луи де Гокура, сеньора де Клюи (Gaucourt/Cluis), камергера герцога Алансонского (Анжуйского), младшего сына Екатерины; Жанна де Сепо, м-ль де Вьевиль (Scepeaux de Vielleville), дочь маршала Франсуа де Сепо де Вьевиля, знаменитого военачальника, дипломата и королевского советника, вышедшая замуж (1555) за главного сенешаля Лотарингии (Olric Du Châtelet, Seigneur de Deuilly) и перешедшая на службу к дочери Екатерины, Клод де Валуа, герцогине Лотарингской в середине 1560-х гг.[600]; Жанна Оливье (Jeanne Olivier), дочь канцлера Франции Франсуа Оливье, позже — жена Антуана де Монши (1560), сеньора де Сенарпона (Monchi-Senarpont), королевского камер-юнкера; Маргарита де Бертран (Bertrand)), дочь Жана де Бертрана, хранителя печатей Франции и канцлера самой Екатерины, ставшая женой (1555) Жермена-Гастона де Фуа-Кандаля, маркиза де Транса (Foix-Candale, marquis de Trans), королевского советника в Частном (Privé) совете и известного военного капитана в Гиени[601].
Как видно, все перечисленные девушки принадлежали к разным социальным группам второго сословия, поскольку две из них представляли родовитое дворянство, дворянство шпаги, две — дворянство мантии. Положение их отцов на куриальной службе — придворный, королевский советник/военный капитан и два высших магистрата — и их политическая лояльность обеспечили им почетное место при королеве-матери, позволив в дальнейшем успешно выйти замуж; причем, три из них сохранили куриальную службу как дамы свиты членов королевской семьи, в том числе потому, что их мужья обладали придворными постами.
Стремление найти брачную партию среди дворян/дворянок, прежде всего имеющих придворную службу или как минимум вхожих ко двору, было характерно и для женщин, и для мужчин. Предыдущие и последующие примеры карьер иных фрейлин также свидетельствуют о том, что родители использовали возможности для устройства своих детей в дома членов королевской семьи, рассматривая куриальные места как семейную собственность, ренту, передаваемую по наследству. Брачные партии при дворе были вполне обыденны, поскольку объединение финансовых, функциональных и прочих возможностей нескольких семей позволяло действовать кланово и заставляло королей считаться с их интересами. Богатые и влиятельные выходцы из третьего сословия, будучи высокими чинами в королевской администрации, парламенте, в армии или при дворе, активно обзаводились женами из родовитых, зачастую бедных семей, и, соответственно, повышали статус своих детей. С другой стороны, богатые придворные наследницы обращались к помощи и покровительству членов королевской семьи, которые специально давали разрешение на их браки, особенно если речь шла о фрейлинах[602].
О трех скандально известных фрейлинах Екатерины Медичи 1560-х гг. написано достаточно много, хотя по большей части в художественной литературе. Мы же подчеркнем их семейные связи, оставшиеся вне внимания историков, чтобы подтвердить наше предположение, что весь дом королевы-матери в родственном отношении был тесно и намеренно связан с дворами предыдущих монархов, равно как иными домами, составляющими двор.
Прежде всего, речь идет о м-ль де Лимей (Limeuil), Изабель (в Положении — Изабо: Ysabeau) де Ла Тур (Isabelle de La Tour) (1531–1609), которая была взята в дом Екатерины в 1550-е гг. как ее бедная родственница, дочь провинциального барона де Лимея, кузена королевы в четвертой степени (по линии Ла Тур д'Овернь). Однако со стороны бабушки, Антуанетты де Понс (Pons), свитской дамы Анны Бретонской, и ее брата, Франсуа де Понса, камергера Людовика XII, традиции придворной службы были в наличии[603]. В 1564 г. м-ль де Лимей произвела скандал при дворе рождением незаконного ребенка от принца де Конде, одного из лидеров протестантов, которого она обхаживала по настоянию Екатерины Медичи[604]. Королева-мать смогла скрыть детали происшествия, которые неизвестны и по сей день, и в дальнейшем не бросила свою родственницу, выдав ее замуж (1567) за придворного финансиста и кредитора, флорентийца Сципиона Сардини (Sardini), которого спешно возвели во дворянство и даровали титул виконта де Бюзанси (Buzancy), наряду с должностью в доме Екатерины: он стал хранителем ее печатей[605]. Тем самым, виконтесса де Бюзанси лишилась должности, будучи скомпрометированной, но не права нахождения при дворе.
Похожая история была связана с другой фрейлиной дома Екатерины, Луизой де Ла Беродьер дю Руэ (La Béraudière du Rouhet) (1530 — после 1590), которая, в свою очередь, при содействии королевы стала возлюбленной брата принца де Конде, короля Наваррского Антуана де Бурбона, и, как считают, смогла убедить его вернуться в католическую веру и помириться с двором. Она также имела от него незаконного ребенка (1554), который был признан отцом и стал впоследствии архиепископом Руанским. Эта дама являлась дочерью королевского хлебодара Рене де Ла Беродьера, сеньора де Лиль-Журден (L'Isle-Jourdain), и была замужем (1562) сначала за Луи де Мадайаном, бароном д'Эстиссаком (Madaillan/Estissac), генеральным наместником Пуату и также королевским хлебодаром; а во втором браке (1573) — за Робером де Комбо, сеньором д'Арси-сюр-Об (Combault d'Arcis-sur-Aube), гофмейстером и приближенным Генриха III, т. е. сделала блестящие партии. Несмотря на свою репутацию, в 1575 г. мадам д'Арси-сюр-Об была назначена хранительницей гардероба и драгоценностей королевы Луизы Лотарингской, видимо, не без влияния ее супруга и благожелательного отношения к ней со стороны короля и его матери[606].
Определенное исключение представляла собой биография Рене де Рье, называемой при дворе «прекрасная Шатонеф» (Брантом) (Renée de Rieux de Châteauneuf) (р. 1550), фаворитки Генриха III, дочери знатного бретонского дворянина Жана де Рье, сеньора де Шатонефа[607]. Ее имя появилось в штатном расписании в середине 1560-х гг.[608] Несмотря на то, что ее отец не имел придворной должности, поскольку рассчитывал на церковную карьеру, ее родной дядя Клод I, сеньор де Рье, маршал Франции, являлся одним из капитанов свиты Франциска I, разделившим с королем мадридское пленение (1525/26). Благодаря королевскому фавору, он женился на принцессе крови Сюзанне де Бурбон, дочери гофмейстерины Екатерины Медичи герцогини де Монпансье[609]. Видимо, благодаря этой родственной связи девушка попала в число фрейлин королевы-матери.
Будучи богатой наследницей, она прославилась тем, что одевалась подобно царствующей королеве Луизе Лотарингской, о чем нам рассказывает Брантом, продолжая получать покровительство и знаки внимания от короля[610]. В 1575 г., с разрешения королевской семьи, она вышла замуж за капитана королевских галер, итальянского (видимо, флорентийского) сеньора Антинотти (Antinotti), став одной из autres dames, но в 1577 г. из ревности смертельно ранила мужа в Лувре[611]. Генрих III спас ее от судебного преследования, но придворная карьера прекрасной Шатонеф закончилась: ей было предписано навсегда покинуть двор. Ее имя еще раз мелькнуло на фоне другого резонансного происшествия, когда ее второй супруг, также итальянец-флорентиец и также капитан королевских галер, Филипп Альтовити, барон де Кастеллан (Altoviti/Castellane), с которым они жили в Марселе, смертельно ранил герцога Ангулемского, сводного брата короля, и сам погиб во время ссоры (1586)[612].
Во всех словарях и справочниках дата ее смерти значится как неизвестная, поскольку о ней более нет упоминаний в источниках. Однако в одном из частных собраний в Ажене (Франция) в 2016 г. нашлись два документа (судебные требования к баронессе де Кастеллан по имущественным делам), свидетельствующие о том, что как минимум в 1607 г. Рене де Рье еще была жива, владея своим домом в Марселе, с видом на море, «с тремя садами, двумя нижними дворами, двумя складскими помещениями, конюшней, и винным погребом»[613]. Ее двое детей сделали вполне успешные карьеры: сын стал губернатором стратегической крепости Бель-Иль в Бретани, дочь — женой маркиза де Бомон[614].
В своих «Галантных дамах» Брантом, известный дамский угодник и апологет французского двора, не зря признавался: «Итак, двор наш пользуется эдакой сомнительной репутацией, и сложилась она не сегодня: издавна считается, что парижские придворные, да и все прочие дамы не слишком строго пекутся о своей нравственности, в отличие от провинциалок, которые смирно сидят у себя по домам»[615].
Таким образом, ни одна из дам и фрейлин не попала в дом Екатерины Медичи случайно. Налицо семейный протекционизм вкупе с фавором коронованных персон, политической и финансовой необходимостью, как в случае с иностранцами, шотландцами и итальянцами. Практически все рассмотренные дамы и девушки являлись потомственными придворными и занимали место при королеве в соответствии с положением их семей. Очевидно, что именно в XVI столетии начало складываться «общество двора» — термин, применяемый ко двору следующего столетия, но, тем не менее, вполне удобный для обозначения процессов, происходивших при дворе последних Валуа. Женская составляющая двора, общество «галантных дам», по выражению Брантома, с ее четкой иерархией должностей и рангов, сложным отбором претендентов на вакантные места при королеве, стала системным элементом всей куриальной конструкции, чего не было в предыдущих столетиях. Политические посты гофмейстерины и дам свиты, зарезервированные для герцогинь и принцесс — носительниц наивысшего титулярного достоинства, с менявшимися лицами от царствования к царствованию, зависели напрямую от социально-политического (а также и религиозного) расклада при дворе и носили представительский и церемониальный характер. Они сочетались с нижестоящими служилыми должностями, наделенными почетными, и при этом конкретными обязанностями, связанными с организацией повседневной жизни королевы, — иных дам свиты, наставниц и фрейлин. Наконец, обслуживающий персонал дамского двора, — женщины, выполнявшие черновую работу, также могли быть рекрутированы ко двору только с согласия гофмейстерины и при личном знакомстве с каждой из кандидаток.
Еще одной важной чертой этого дамского двора было совмещение должностей, аналогичное в мужских подразделениях двора. Если мы посмотрим на Положение дома Марии Стюарт за 1560 г., то увидим, что практически все свитские дамы Екатерины Медичи также числились в доме ее невестки[616]. Не могли совмещать должности только фрейлины и их наставницы. Дамы приступали к своим обязанностям в доме царствующей королевы или дочерей Франции, когда заканчивалась дежурная смена при королеве-матери. Происходил своего рода обмен дамами в женских домах, которые, благодаря нескольким постам, могли большую часть времени года находиться при дворе, как и их мужья, отцы и прочие родственники, получать жалованье и дары, столоваться и участвовать в политических делах. Ситуация не изменится и в последующее время. Тем самым горизонтальные и вертикальные связи двора, нацеленные на укрепление куриального института, становились цементирующей основой и социальной поддержкой французской короны.
Мужчины
Мужская составляющая дома Екатерины Медичи была тесно связана с дамским двором и остальными домами, хотя и не вошла в историю такими же знаменитыми именами, как женские. Никола Ле Ру, изучавший ближайшее мужское окружение Екатерины Медичи, сделал акцент на биографиях и карьере капитанов почетной свиты королевы-матери, а также на мужчинах-итальянцах, которые благодаря ее протекции попали в дом короля и ко двору, в частности, Альбера де Гонди, герцога де Реца[617]. Между тем, стоит также взглянуть на должностную и родственную преемственность этих капитанов, а также назвать иных, второстепенных мужских персонажей ее окружения, чтобы представить полноценную картину ее дома и показать степень его интеграции в остальной двор.
Не принимая во внимание маршала де Сент-Андре, отставленного еще в начале царствования Генриха II (поскольку нас интересует двор королевы более позднего времени), трое уже названных мужчин, чьи жены также состояли в штате королевы-матери, поочередно занимали самый почетный пост в ее доме (1550–1589). С 1550 по 1560 г. капитаном почетной свиты, вплоть до своей кончины, являлся Жоашен де Шабанн, барон де Кюртон, камер-юнкер Франциска I, военный капитан. Он был уже потомственным придворным, поскольку его отец, Жан де Шабанн, занимал должность камергера при Людовике XII, а среди его предков числился Жак де Шабанн, Главный распорядитель двора при Карле VII. К тому же семья Шабаннов приходилась родственниками Екатерине Медичи и заодно (что было немаловажно в 1550-е гг.) — Диане де Пуатье, поскольку бабкой Жоашена была представительница семьи Ла Тур д'Овернь[618].
В 1560 г. его сменил Антуан де Крюссоль, барон, а с 1565 г. герцог д'Юзес, единственный, кто приобрел высшее достоинство среди капитанов свиты, благодаря особенной протекции королевы-матери. Надо полагать, сделано это было с целью поднять статус мужского окружения, равно как авторитет дома Екатерины Медичи, единственной королевы в 1560-х гг., и регентши Франции, — страны, погруженной в гражданские войны. Правда, это решение королевы было беспрецедентным, поскольку барон д'Юзес и его жена — подруга королевы и гувернантка Карла IX, были протестантами (до 1572 г.); Екатерина их использовала как посредников при общении с гугенотскими лидерами и капитанами. Герцог также не случайно попал в дом королевы, начав свою карьеру как ординарный камер-юнкер Генриха II, будучи также потомственным придворным: его отец, Шарль де Крюссоль, и дед, Жак де Крюссоль, бароны д'Юзес, поочередно являлись Первым и Главными хлебодарами двора, а мать — Жанна де Женуайак, являлась дочерью Главного шталмейстера Франции (см. гл. I)[619].
После смерти герцога д'Юзеса, в 1573 г. дом Екатерины Медичи возглавил другой ее приближенный и конфидент, Луи де Сен-Желе, сеньор де Лансак, потомок знаменитого феодального рода Лузиньянов, известный также как посол и дипломат, который исполнял свои обязанности вплоть до 1589 г., ненамного пережив свою госпожу. Его появление при дворе, как и в предыдущих случаях, случилось по причине куриальной службы его отца, Александра де Сен-Желе, посла при католических королях и королевского советника в 1500-х гг., а также его матери — Жакетт де Лансак, свитской дамы Луизы Савойской[620]. Выполняя различные поручения королевы-матери, Лансак участвовал в работе Тридентского собора, вел переговоры с Католической лигой, к которой в итоге примкнул в 1585 г., и гугенотами[621]. По рекомендации Екатерины, Генрих III утвердил его в качестве капитана сотни дворян своего дома, — поста, оставшегося вакантным после смерти д'Юзеса, а также посвятил в кавалеры Ордена Св. Духа[622].
Все трое мужчин, таким образом, принадлежали к известным дворянским фамилиям Франции, не уступая друг другу в степени знатности. Их жены пребывали в штате Екатерины Медичи в отряде свитских дам, а дети (в случае герцога д'Юзеса, племянники) продолжили служить при дворе Генриха III, и позднее, при дворе Бурбонов. Именно родственные связи и многолетняя традиция куриальной службы их семей, вместе с фавором монархов позволила им сделать придворную карьеру, укрепив материальное благополучие и статусные позиции. Совмещение постов в доме королевы и доме короля позволяло им и их родственникам являться частью единого организационного и куриального пространства, что будет закреплено в Регламентах Генриха III.
Капитан почетной свиты дома королевы так или иначе был вовлечен во все политические коллизии, особенно в период религиозного конфликта и в условиях, когда дом королевы-матери был эпицентром принятия ключевых решений в государстве: по этой причине короли особенное значение придавали безусловной лояльности этой персоны. Герцогу д'Юзесу простили его обращение в протестантизм в период, когда еще были иллюзии о возможном сосуществовании обоих религий, но вынудили вернуться в католическое сообщество в 1572 г., вознаградив достоинством пэра. Его супругу, соответственно, согласно ее рангу герцогини, включили в штат дам Екатерины[623]. Однако, в дальнейшем, в условиях обострения политической борьбы, Генрих III пресекал все попытки любого возвышения дома своей матери, не допустив возведения в ранг герцога сеньора де Лансака, не утвердив нового кардинала в качестве главы ее церковного двора, оставив неизменной высшую должностную номенклатуру ее дома, которая отличалась от номенклатуры дома короля: носители главных постов именовались первыми, но не главными. При этом допускался штатный рост дома королевы, что служило консолидации придворного дворянства и формированию королевской клиентелы.
Первым гофмейстером дома Екатерины Медичи в течение многих лет являлся итальянец из Модены Жан-Батист Сегизо (Jean-Batiste de Seghiso/Seghizo), которому еще в 1547 г. она пожаловала небольшую сеньорию Буж (Bouges) в Берри, «в знак благодарности за верную службу, добрые и важные услуги, нам оказанные»[624]. Всего при дворе, по подсчетам французского историка Ж.-Ф. Дюбо, в 1560-е гг. служило 44 итальянских дворянина[625]. По-видимому, Сегизо поступил на службу еще в бытность ее дофиной, и сохранял свою должность вплоть до 1571 г., когда его сменил барон Антуан де Серлан (Serlan/Sarlan/Sarlant) (ум. 1586), прежде — ординарный гофмейстер ее дома и одновременно — ее Первый форшнейдер[626]. Серлан также был доверенным лицом и советником королевы, которому она поручала различные миссии и деликатные дела: так, например, в ноябре 1586 г. ему было приказано собрать и доставить ко двору все необходимые сведения о событиях, связанные с мятежом королевы Наваррской, Маргариты де Валуа, для принятия последующего решения королем. Именно ему адресовала свое прощальное (как ей казалось) письмо ко двору арестованная королева Маргарита, обвиняя свою мать и брата-короля во всех своих злоключениях[627]. О бароне де Серлане, чей замок до сих пор сохранился в Оверни, можно сказать лишь, что он происходил из старинного рода, и поступил на куриальную службу в 1535 г., сразу попав в дом дофины. Последнее, видимо, было связано с тем, что Екатерина Медичи являлась графиней Оверни (1524), и оказала протекцию одному из своих дворян, сделав его одновременно смотрителем вод и лесов этой провинции и заодно назначив губернатором Клермона, главного города области[628]. В 1568 г., для усиления своего влияния на окружение Карла IX, королева добилась для него места Первого гофмейстера дома короля, т. е. фактически ключевого куриального положения, поскольку герцог Генрих де Гиз, Главный распорядитель, пребывал при дворе только эпизодически. Только в 1577 г., под предлогом борьбы с совмещениями должностей при дворе, а на деле — с целью замены ставленников своей матери на персон своей клиентелы, Генрих III лишил этого места барона де Серлана, который вернулся к основным обязанностям в доме королевы-матери[629].
Службы хлебодара и виночерпия королевы возглавлялись в 1550 — начале 1560-х гг. братьями Куртене (Courtenay), Франсуа и Эдмом де Блено (Bléneau), прямыми потомками короля Людовика VI, но при этом не считавшимися принцами крови, по причине дальности родства с правящей семьей (таковыми корона признавала лишь потомков Людовика Святого). Семья Куртене, несмотря на то, что ее представители носили когда-то императорский титул в Константинополе, со временем превратилась в обычных родовитых дворян, подвизающихся на куриальной и военной службе[630]. Тем не менее, Валуа не забывали об их высоком происхождении: так, оба брата начали свою карьеру как пажи Людовика XII, прославились в битве при Мариньяно, затем продолжили службу в доме Элеоноры Австрийской в качестве хлебодаров, и завершили ее в доме Екатерины Медичи[631]. Франсуа де Куртене также являлся наставником (gouverneur) сыновей Генриха II. Известно также, что его сын Гаспар, участник Религиозных войн, тщетно пытался добиться от Генриха IV признания за своей семьей статуса принцев крови[632].
Первым шталмейстером в 1560–1580-х гг. являлся Пьер де Марконне, сеньор де Фрозес (Pierre de Marconnay/Frozés, в Положении значится как Froses), под началом которого служил также его старший (!) брат Шарль де Марконне, сеньор де Барблиньер (Barbelignière), а затем и племянник, тоже Шарль де Марконне[633]. В 1551 г. в списках дворян при королевской псарне мелькало имя сеньора де Марконне, lieutenant de venerie, возможно, одного из них же[634]. Судя по всему, фамилия принадлежала к мелкому дворянству области Пуату[635]. Известно также, что дочь Пьера, Мария-Диана де Марконне, была замужем за гофмейстером дома Луизы Лотарингской Пьером Гриньоном, сеньором де Пелиссоньером (Grignon/Pelissonnière)[636].
Вообще, судя по рядовым гофмейстерам, хлебодарам, виночерпиям, дворянам при столе королевы и шталмейстерам, эти места занимали представители среднего, но чаще мелкого дворянства, имена которых с трудом можно отыскать в отдельных справочниках по генеалогии и геральдике. В Положении дома королевы-матери многие вообще указаны без имен, а только как владельцы отдельных сеньорий. Практически никто из них, за редким исключением, не имел титула выше барона или экюйе; чаще всего они значатся просто как «сеньоры/seigneur/sieur». Надо полагать, их кандидатуры для утверждения предлагались капитану почетной свиты и королеве руководителями служб, с учетом разных обстоятельств, в том числе, наличия традиции куриальной службы в семье, репутации, просьб со стороны более высокопоставленных лиц, финансовых возможностей соискателя (необходимость уплаты взноса короне за право отправлять свои почетные обязанности). К этому добавлялась негласная купля-продажа должностей, которая постепенно охватывала двор последних Валуа. Чаще всего, ординарные дворяне разных служб совмещали две куриальные должности, как в доме королевы, так и в остальных домах двора, подобно благородным дамам, и служили в итоге по 6–8 месяцев при дворе. Один из итальянских посланников при французском дворе писал: «Все дворянство, когда не находится при дворе, где они пребывают в продолжение трех четвертей года, живет в деревнях», т. е. в своих замках и поместьях[637].
Среди прочих ординарных дворян дома Екатерины можно увидеть некоего сеньора (без указания имени) де Корде (Cordais), виночерпия, «племянника барона де Кюртона», капитана свиты; Жака д'Орадура (Oradour), форшнейдера, дворянина из Оверни и зятя гофмейстера Серлана; братьев Жильбера и Жана де Бофор, служащих при королевском столе, родственников баронессы де Кюртон, — т. е. представителей рядового звена двора, для которых куриальная служба и покровительство монарших и аристократических персон являлись способом существования, важным материальным подспорьем, а зачастую и единственным источником дохода[638]. Попытавшийся спрятаться от мира у себя в замке, Мишель де Монтень, «утомленный рабским пребыванием при дворе» и решивший «скрыться в объятиях муз, покровителей мудрости» (в 1571), очень быстро понял, что сеньориальных доходов не достаточно для обеспечения безбедной жизни его семьи и поддержания в порядке замкового хозяйства: спустя два года он вынужден был вновь просить должность у Карла IX, став ординарным камер-юнкером и активным участником куриальной жизни[639].
Как отмечалось выше, до 1560 г. личный совет Екатерины Медичи возглавлял кардинал Жан де Бертран (1482–1560), хранитель печатей Франции, которого позже сменил Мартен де Бон, епископ Дю Пюи-ан-Веле (Martin de Baune, évêque Du Puy-en-Velay), канцлер королевы-матери, типичный придворный епископ, никогда не бывавший в своем диоцезе, родственник известной куртизанки и свитской дамы Екатерины баронессы де Сов. В числе советников мы встречаем также Кристофа де Ту (Christophe de Thou), Первого председателя Парижского парламента, отца знаменитого историка Жака-Огюста де Ту; Барнабе Бриссона (Barnabé Brisson), также Председателя парламента, знаменитого юриста и автора Кодекса Генриха III, оставшегося роялистом и погибшего в 1591 г. от рук лигеров в Париже; наконец, имя Жана Дю Тийе (ум. 1570), Президента палаты счетов королевы, известного правоведа, идеолога абсолютизма и историка[640].
Интересно, что трое из многочисленных секретарей королевы, которые обслуживали и ее лично, и ее совет в 1560-е гг., стали государственными секретарями (по сути, министрами) Франции, которых всего было четверо. Это случилось почти одномоментно, и, надо полагать, при ее прямой протекции: так, Симон Физес, барон де Сов (Simon Fizes de Sauve), муж баронессы де Сов, занимал свой пост с 1570 по 1579 гг., курируя вопросы внутренней политики и военного ведомства; Пьер Брюлар де Жанлис (Pierre Brûlart de Genlis) вел иностранные дела и координировал переписку с послами Франции с 1569 по 1588 гг.; Клод Пинар, барон де Кремай и де Малин (Claude Pinart, baron de Cremailles et de Malines) в 1570–1588 гг. отвечал за финансовую политику государства[641].
Наконец, церковный двор Екатерины, как уже отмечалось, возглавлял вплоть до своей смерти в 1568 г. ее родственник-флорентиец, главный раздатчик милостыни Бернардо Сальвиати (фр. Bernard Salviati) (1508–1568), сын Джакобо Сальвиати и Лукреции Медичи, епископ Сен-Папуль (Saint-Papoul). В виду его частого отсутствия, его замещал Первый раздатчик Луи Ле Бутийе (Louis Le Bouteiller), доктор теологии, аббат Нотр-Дам дю Релек (Nôtre-Dame du Relec) в Бретани, о котором мало что известно[642]. Племянник кардинала, Франческо Сальвиати, командор Ордена Св. Лазаря Иерусалимского, в 1570-х гг. занимал должность Первого шталмейстера в доме Маргариты де Валуа[643].
Екатерина Медичи царствовала при своем дворе, который использовала как главное средство управления Францией, на какое-то время превратив его в центральную часть всего куриального института. По словам Брантома, «ее двор был таков, что когда она умерла, говорили вовсю, что двор никогда не станет прежним двором, потому что во Франции уже не будет такой королевы-матери»[644]. Воплощала ли она в своей деятельности «Град женский», как пишут некоторые авторы, мы можем только предполагать, хотя, бесспорно, вслед за Маргаритой Наваррской она была читательницей книг Кристины Пизанской[645]. Действительно, ее двор даже современниками больше воспринимался прежде всего как дамский двор, выстроенный иерархически, с престижными должностями и возможностью быть рядом с коронованной особой, приобщением к Величеству, богатству, власти, развлечениям. Вместе с тем он был неразрывно связан с мужской частью как дома королевы-матери, так и остальных составляющих большого двора, родственно и функционально, потому что позволял совмещать посты в разных горизонтальных подразделениях одного дома или разных домов, и также поощрял семейную, клановую службу. Невероятный рост двора Екатерины Медичи, более чем в полтора раза за тридцать лет, повлек за собой учреждение разнообразных служб, как уникальных дамских, так и мужских, повторяющих службы дома короля, а также увеличение числа придворных, как женщин, так и мужчин. Этот процесс свидетельствовал о важном политическом и функциональном значении, которое придавалось дому королевы, игравшему зачастую ключевую роль по выработке государственных решений. Именно в правление Екатерины интеграция дома королевы в остальной двор завершилась, что стало одной из характерных черт Ренессансного двора, когда мужчины уже не могли не считаться с дамским влиянием при дворе, были вынуждены принимать во внимание его возможности и пытались их использовать. Став активными акторами французской куриальной и государственной жизни, знатные женщины двора XVI в. навсегда вошли во французскую политику и систему публичной власти, изменив общество двора: более оно никогда не станет мужским. Даже реформатор двора Генрих III, попытавшийся нивелировать политическое влияние своей матери и ее двора, смог лишь совершенствовать куриальную систему, созданную до него, добившись, чтобы двор королевы-матери снова стал младшим.
Однако для всей этой массы служб, должностей и иерархий большого двора необходимо было найти универсальный механизм, позволявший дать ход всей куриальной системе, вдохновить тело Франции. Таковым стал повседневный церемониал французского двора, учрежденный королевскими регламентами. По инициативе Екатерины Медичи было предпринято несколько попыток куриальной и церемониальной реформы.