Регламенты двора в 1560 — начале 1570-х гг.
Французский историк Юбер Метивье в свое время совершенно справедливо отметил, что Екатерина Медичи была «одержима соблюдением этикета», привив это своему сыну Генриху III. Речь идет о куриальных реформах 1570–1580-х гг., продолживших начинания Франциска I[646]. Между тем на деле эти реформы начались раньше, в правление Карла IX, что мы попробуем доказать. Буквально с первых дней своего правления при десятилетнем короле королева-мать столкнулась с проблемами, которые тщетно пытались решить герцоги Гизы, правившие при Франциске II (1559–1560): религиозным брожением в стране, сопровождающимся пока эпизодическими, но при этом регулярными военными стычками католиков и протестантов, но самое главное — колоссальным дефицитом средств на государственные нужды, в том числе, нехваткой денег на содержание двора. Еще кардинал Лотарингский грозился повесить во дворе Амбуазского замка каждого, кто осмелится обратиться с прошением к королю о пенсии и финансовой помощи[647]. Королевский долг в целом составлял 43 млн. турских ливров, при годовом доходе около 13 млн. (1560)[648]. Принимая во внимание, что двор финансировался главным образом из косвенных налогов (aides) (примерно 2 млн. т.л. в 1576 г.), и при этом тратил средства, значительно превышающие возможности налоговой базы (3 800 000 т.л. в 1576 г.), нужно было срочно сокращать расходы[649].
Ж.-О. де Ту писал в своей «Истории моего времени»: «Следуя обещанию, которое канцлер [Франции Мишель де Лопиталь] дал [Генеральным] штатам [в декабре 1560 г.], были пересмотрены некоторые статьи расходов. Содержание служащих дома короля [в 1561 г.] было уменьшено на треть. Также уменьшили на треть все пенсионы, за исключением предназначенных для иностранцев»[650]. Эти меры не коснулись содержания дома самой Екатерины Медичи, ни количества занятых на службе лиц. Видимо, траты на двор были по-прежнему настолько велики, что Екатерина вскоре решила обратиться к испанскому опыту — образцовому двору испанских Габсбургов. 9 августа 1561 г. она писала французскому послу в Испании епископу Лиможскому, Франсуа де Лобеспину:
«Господин де Лимож, поскольку король мой сын еще пребывает в том возрасте, который не позволяет вести дела в полной мере, я пытаюсь всеми путями сократить его расходы с тем, чтобы вернуть платежеспособность. И поскольку мне известно, что испанский порядок более бережлив, чем наш, я желала бы во что бы то ни стало увидеть Положение о доме короля Испании, моего доброго сына, [а именно], сколько людей из числа живущих при дворе питается [за счет короля], сколько состоит на жаловании или ином вознаграждении.
Посему прошу Вас, господин де Лимож, приложить усилия, чтобы найти для меня это Положение, равно как Положение о доме моей дочери, королевы [Испании], ибо оба [Положения] мне весьма понадобятся… для моей цели. При возможности напишите мне также о порядке, который соблюдается при поездках [королей] по стране, а именно, кто их сопровождает из числа лиц на королевском содержании, каким образом происходит размещение служащих в местах остановок, как перевозится багаж. [Все это] прошу прислать при первой же оказии»[651].
Нам неизвестно, выполнил ли посол королевское поручение и отправил ли описание испанского двора, в 1560/61 гг. осевшего в Мадриде, — маленьком городе, не сравнимом с Парижем; наконец, насколько помогла эта информация куриальным мероприятиям королевы-матери[652]. Судя по ориентировочным подсчетам, испанский двор Филиппа II и Елизаветы Французской действительно в численном отношении уступал двору французскому (в доме короля служило 1500 чел.), и надо полагать, был более экономичен, хотя гораздо лучше упорядочен церемониально[653]. Во всяком случае, сократить французский двор королеве не удалось: во время Большого путешествия по Франции (Grand Tour) в январе 1564 — мае 1566 гг. королевский поезд достигал 18 000 человек[654]. Во имя экономии средств Екатерина ввела в практику задержку выплаты жалованья (которое обычно выплачивалось раз в квартал) как служащим двора, так и членам Парижского парламента (иногда на несколько месяцев), тем более что средства с косвенных налогов, да еще и в условиях религиозных волнений в стране, поступали в казну нерегулярно[655]. Освободившиеся деньги пускались в рост разными способами благодаря придворным финансистам[656].
Для организации церемониального пространства, способного вместить огромную массу людей, особенно в дни праздников, балов, процессий и шествий, а также в связи с появлением царствующей королевы Франции Елизаветы Австрийской, супруги Карла IX (1571), Луврский замок-дворец постоянно перестраивался и расширялся. Наконец, в 1564 г. началось строительство нового дворца — Тюильри — специально для Екатерины Медичи и ее двора, расположенного напротив Лувра и соединенного с ним галереей, с единым садово-парковым пространством, куда королева-мать переселилась в 1580-е гг.[657]. По причине нехватки средств, ни один из дворцов так и не был достроен в XVI в., однако Париж, особенно в зимние и осенние месяцы, стал постоянным пристанищем двора. По мнению К. цум Кольк, королева-мать сделала его городом-резиденцией двора во второй половине 1560-х гг., в том числе с целью экономии куриального бюджета и соображений безопасности, особенно после т. н. «сюрприза в Мо» 1567 г. — попытки захвата королевской семьи гугенотами[658].
2.1. Идеальный церемониал двора в представлении Екатерины Медичи
Среди писем Екатерины Медичи, адресованных королям, своим сыновьям, выделяется письмо, которое долгое время датировали 8 сентября 1563 г. и которое именно под этой датой вошло в публикацию бумаг королевы, под редакцией Эктора де Ла Феррьера[659]. По содержанию оно скорее напоминает пространную инструкцию, адресованную королю Франции, в которой подробно расписана организация повседневной церемониальной жизни двора времен Франциска I и Генриха II, с тем, чтобы новый король последовал рациональной и благородной традиции, установленной его предками. Вплоть до недавнего времени исследователи были убеждены, что письмо адресовано 13-летнему Карлу IX, только что вступившему в совершеннолетний возраст (27 июня) и формально принявшему бразды правления в свои руки[660]. Впервые оно было опубликовано с датой — 1563 г. — Жаном Ле Лабурером («советником и раздатчиком милостыни короля») в его «Дополнениях к Мемуарам мессира Мишеля де Кастельно» в 1731 г.[661]
Однако мы обратили внимание, что в начале этого письма есть строки, которые не могут относиться к Карлу IX: «Вам нравится хорошо налаженный и строгий порядок, и в то же время дисциплина, так как мы помним о беспорядках, которые имели место здесь во время малолетства короля, Вашего брата»[662]. Если речь идет о Франциске II, то он вступил на престол в 15 лет и уже считался взрослым. Особых беспорядков в начале его правления не было. Т. е. в письме явно имеется в виду малолетний Карл IX (1560–1563), начавший править уже во время Религиозных войн, и в таком случае реальным адресатом является Генрих III, младший из братьев-королей Валуа. Ж. Ле Лабурер ошибся в датировке, и вслед на ним, вплоть до сегодняшнего дня эта ошибка время от времени появляется в научных трудах[663]. К тому же, трудно представить, чтобы у 13-летнего короля-подростка была в тот момент какая-то стратегия проведения церемониальной реформы, в отличие от двадцатитрехлетнего Генриха III (1574), уже имевшего опыт государственных дел во Франции и Польше, и сразу же приступившего к куриальным реформам по восшествию на трон. Екатерина села за работу явно по просьбе самого короля, «чтобы помочь установить порядок во всем Вашем королевстве, поскольку, — обращается она к нему, — Вы желаете вернуться к положению прошлых времен, каковое было в правление монсеньоров королей, Вашего отца и деда»[664].
Скорее всего, по нашему предположению, письмо-инструкция была написана не в 1574 г., как полагает Р. Кнехт, поскольку в это время двор находился вне Парижа, на юге страны, и постоянно путешествовал; и не в 1576–1577 гг., как пишет Ф. Леферм-Фальгиер, когда возобновилась гражданская война и было не до куриальной реформы (к тому же Екатерина много ездила и вела миротворческие переговоры), а летом-осенью 1575 г. (поскольку зимой-весной были праздники в честь коронации и свадьбы Генриха III), в период замирения страны и появления условий для преобразований при дворе[665].
Екатерина не зря сравнила двор со всем королевством, считая, если будет наведен порядок при первом, то удастся справиться и со вторым, рассматривая двор именно как средство умиротворения Франции. Для нее золотым веком всегда было правление ее свекра и ее мужа, когда обновленный Ренессансный двор действительно был центром социального притяжения, диктовал моду, управлял королевством и покровительствовал литературе и искусствам[666].
Инструкции Екатерины Медичи представляют собой подробное описание прежних правил, принятых при дворе, которые касались двух взаимосвязанных вопросов: организации повседневного церемониала в королевском местопребывании, и соответствующих обязанностей почетного персонала. Ни один нормативный документ прежде не фиксировал и не регулировал внутрикуриальные церемонии, равно как королевские ордонансы прежних времен касались только служб, которые имели общегосударственное значение или от которых зависел весь двор (охотничьи ведомства, квартирмейстеры). Именно на основе этих рекомендаций королевы-матери, о чем пойдет речь ниже, Генриху III удалось законодательно формализовать сложившиеся традиционные ритуалы двора, превратив их в полноценный церемониал. Этот церемониал, как отмечалось выше, тесно сочетался с общегосударственным церемониалом, который уже имел нормативную основу в виде королевских Порядков шествий, процессий и прочих публичных мероприятий.
Екатерина Медичи начинает свои инструкции с церемонии утреннего пробуждения короля (lever): «Я хотела бы, чтобы был установлен час Вашего подъема утром, и, дабы удовлетворить Ваше дворянство, организуйте его, как это делал покойный король, Ваш отец. Ибо когда он одевал свою сорочку, вносили остальную одежду, а все принцы, сеньоры, капитаны, кавалеры орденов, камер-юнкеры, гофмейстеры, дворяне на смене входили [в спальню] и он беседовал с ними, видя, как им это приятно»[667]. Судя по всему, при Карле IX этот порядок сбился, отчасти потому, что король был юн, и центром двора, почета и принятия решений были апартаменты королевы-матери. Одежду короля приносили королевские камер-юнкеры, которые брали ее из рук гардеробмейстера: последнему, в свою очередь, ассистировали камердинеры-дворяне, а процесс одевания проходил с помощью самых знатных в иерархии лиц двора: сорочку имел право держать только Главный распорядитель двора, принцы крови, или иные коронные чины[668].
Элита двора, имевшая право доступа в королевскую спальню, в ожидании начала церемонии пробуждения, собиралась в отдельном, смежном со спальней помещении — передней (antichambre). Как показывает исследование куриального архитектурного пространства, предпринятое Моник Шатене, при Франциске I ее еще не было: королевские апартаменты (logis du roi) в замках Шамборе и Сен-Жермене состояли из помещения собственно спальни, к которой, с одной стороны, примыкали гардеробная комната и королевский кабинет (приватное пространство короля), а с другой — зала для приемов (salle), переходящая в галерею (публичное пространство)[669]. Именно в зале и галерее собирались родственники короля, десятки придворных, должностных лиц разных званий и рангов, иностранных послов, с тем, чтобы постараться принять участие в церемонии и попасть на глаза монарху. Это вызывало значительный беспорядок, который регулярно отмечали иностранцы при французском дворе, и который в итоге попытались исправить учреждением передней. К. цум Кольк высказывает предположение, что одним из инициаторов ее создания также была Екатерина Медичи, которая ориентировалась на итальянские дворы, где действительно уже существовали anticamera[670]. Во всяком случае, при строительстве Лувра в 1540-е гг. специально отвели помещение для передней, которая начала функционировать в 1551 г., а позже появилась и во дворце Тюильри, о чем писал Брантом: «Обыкновенно в приемной находились самые красивые и благородные девушки, с которыми она [королева-мать] каждый день беседовала, рассуждала и размышляла»[671].
Конечно, появление приемной было обусловлено желанием королей упорядочить куриальный церемониал, сделать персону монарха более недосягаемой, чем прежде, обозначив символическую границу, через которую нельзя переступать. Отныне придворные, желающие увидеть короля утром, делились как минимум на три группы, собиравшиеся в передней, приемной зале и галерее, в зависимости от знатности и места в общегосударственной, куриальной и дворянской иерархии.
Церемония утреннего подъема могла длиться не один час, в зависимости от обстоятельств, после чего, продолжает Екатерина, «король отправлялся заниматься делами, а все удалялись, кроме персон, служивших при спальне, и четырех секретарей»[672]. Речь идет о том, что камердинеры, под руководством дежурных камер-юнкеров, заправляли королевскую кровать, в то время как монарх отправлялся в свой кабинет работать с государственными секретарями, занимаясь выслушиванием депеш или обсуждением дел, «которые не могут быть решены без Вашего участия». Работа с бумагами могла занимать два часа, после чего нужно было оставить дела на потом, чтобы отправляться на мессу, которая обязательно начиналась в 10 утра, «как было заведено у королей, Вашего отца и деда». Причем во время шествия в церковь «Вас должны сопровождать все принцы и сеньоры, а не только лейб-гвардейцы»[673]. Мы знаем со слов английского посланника Эдмунда Боннера (Edmund Bonner), что в придворной церкви Франциска I окружали кардиналы, принцы крови и дамы (декабрь 1538 г.)[674].
Через час начинался обед, перед которым привратники (huissiers de table) в передней или зале расставляли столы и накрывали их скатертями, если только не было торжественного случая, когда король и двор обедали в большом парадном помещении. Когда монарх требовал принести основные блюда, то их лично вносили гофмейстер и хлебодар в сопровождении пажей и дворян при королевском столе, поскольку «таковая подача блюд является самой надежной и наиболее почетной». Говоря о «надежности» (sûr), Екатерина имела в виду то, что нужно было исключить любую возможность попадания пищи, предназначенной для короля, в руки третьих лиц; сама же сакральная процедура королевской трапезы должна осуществляться, по ее мнению, только благородными служащими, но никак не «кухонными слугами»[675]. Перед королевской трапезой гофмейстер и виночерпий всегда пробовали блюда и вино, а дежурный форшнейдер подносил столовые приборы — ложки и ножи.
Знаменитый флорентийский скульптор на службе у Франциска I, Бенвенуто Челлини, повествует в своей «Жизни», что во время королевского обеда вместе с королем трапезничали высшие светские и церковные иерархи — король Наваррский, кардиналы Лотарингский и Феррарский, а сам Франциск I желал, чтобы посуда королевского стола была превосходнее всех остальных: «Когда я явился, король был еще за вторым блюдом; как только я подошел к Его Величеству, он начал со мной беседовать, говоря, что раз у него имеются такой красивый таз, и такой красивый кувшин моей руки [для утреннего умывания], в придачу к этим вещам ему требуется красивая солонка, и что он хочет, чтобы я сделал к ней рисунок»[676]. Как известно, всемирно известная золотая солонка «Сальера» была изготовлена мастером в 1543 г. и позже подарена Карлом IX дяде своей супруги Елизаветы Австрийской во время свадебных торжеств, в итоге оказавшись в Вене[677].
Время проведения обеда, видимо, при Франциске и Генрихе II не было строго регламентировано, и Екатерина не упоминает об этом. Позднее Генрих III отведет два часа на дневную трапезу, назначив ее начало на полдень. Особое значение королева придавала королевским аудиенциям и прочим публичным мероприятиям, когда монарх непосредственно общался со своим окружением, в том числе с теми, кто не был допущен к королевскому столу. При Франциске I аудиенции проходили ежедневно[678], а при Генрихе II, видимо, уже реже, и они касались только мужчин. С дамами король встречался на женской половине куриального пространства, и делал это ежедневно, судя по словам королевы-матери: «Дважды в неделю давайте аудиенцию, которая является бесконечно приятным делом для Ваших подданных. После чего отправляйтесь ко мне или к королеве, с тем, чтобы это было видно всему двору, поскольку такой обычай в высшей мере приятен французам. И, побыв на публике полчаса или час, возвращайтесь к своим делам»[679]. Король Франциск I приходил к дамам с подарками или приказывал их угощать блюдами, оставшимися после его обеда, о чем нам повествует Брантом[680]. После чего монарх вновь уединялся со своими секретарями или членами совета.
Далее, согласно Екатерине, следовало вновь вернуться к дворянству, продолжая играть роль центральной фигуры двора: «Я сама слышала от короля Вашего деда, что нужны две вещи, чтобы жить в согласии с французами, которые будут любить своего короля: доставлять им радость и занимать каким-нибудь делом». О последнем она пишет следующее: «В три часа пополудни Вы отправляетесь на пешую или верховую прогулку, ради демонстрации своей персоны к удовлетворению дворянства, и проводите время с придворными, в достойных конных упражнениях, как минимум два или три раза в неделю… Нужно [уметь] сражаться пешим или на лошади, оттачивая копья»[681]. Как известно, это последнее предписание матери Генрих III не выполнил, будучи далеким от традиционных занятий своих предков, заменив экзерсисы с оружием конными прогулками, играми в мяч в королевском саду и экстравагантными празднествами[682]. В условиях ожесточения нравов в разгар Религиозных войн такое поведение короля многие воспринимали негативно, как нарушение абсолютистского пакта с дворянством, хотя перед Генрихом III наверняка стоял образ отца, погибшего на турнире. Вообще, трудно себе представить большего короля-миротворца в истории Франции, чем последний из Валуа. Как писал его биограф П. Шевалье, он не любил оружие и брал его в руки лишь в силу необходимости[683].
Под «доставлениями радости» королева-мать подразумевала прежде всего придворные балы, которые должны устраиваться, как минимум, «дважды в неделю», после «ужина со всей Вашей семьей». Ужин, в свою очередь, проходил при участии только взрослых членов семьи, поскольку королевские дети ко взрослому столу не допускались (это было возможно только после достижения возраста совершеннолетия) и вообще жили отдельно, в замках Иль-де-Франса или Луары[684]. Наконец, «рабочий день» короля заканчивался, в зависимости от обстоятельств, от 8 часов вечера до двух часов ночи, церемонией отхода ко сну (coucher)[685]. Наряду с церемонией королевской трапезы, Екатерина Медичи не меньшее значение, с оттенком священнодействия, придавала всем ритуалам, связанным с королевским ложем: «Никто не может входить в спальню короля, когда готовится королевская кровать. В случае, если при этом отсутствуют Главный камергер или Первый камер-юнкер, там обязан пребывать один из дежурных камер-юнкеров. Вечером король раздевается в присутствии одного из них»[686]. Камер-юнкеры, с помощью камердинеров, помогали королю снять одежду и передавали ее гардеробмейстеру. Когда полог королевской кровати закрывался, все удалялись, за исключением дежурных камердинеров, которые ночевали вместе с королем в одном помещении[687].
Если первая часть инструкций Екатерины касалась рутинных церемониальных вопросов, связанных непосредственно с повседневными занятиями и обязанностями королевской особы, то вторая посвящена должностному долгу служащих королевского дома, среди которых главное место занимают военные подразделения. Так, она напоминала королю, что нижний двор королевской резиденции должен охранять отряд «Прево отеля со своими стрелками», призванный стоять на страже «дисциплины и не допускать оскорблений», а верхний двор, примыкающий к техническим и жилым помещениям, — швейцарцы. Охрана ворот королевской резиденции (garde de la porte), в свою очередь, «никого не пускает во двор замка, кроме детей короля, его братьев и сестер, в карете, на лошади или в носилках. Принцы и принцессы спешиваются у ворот, все остальные за их пределами». И далее: «Ворота замка никогда не открываются, пока король не проснулся, и никто не может ни выйти, ни войти. После отхода короля ко сну ворота запираются, а ключи кладутся к изголовью его кровати»[688].
Внутренние помещения замка-дворца, в дневное или ночное время охраняются лейб-гвардией, капитаны которой «обычно следят за королевскими палатами и внутренними помещениями. Когда после обеда король удаляется в свои апартаменты, к королеве или дамам, стрелки обычно несут охрану залов возле лестниц, и во дворе, с тем, чтобы пажи и лакеи не играли бы в азартные игры, что они обычно делают в замке, не злословили и не богохульствовали». Екатерина также предлагала это закрепить законодательно: «Нужно обновить старинные ордонансы, и издать собственные, установив примерные наказания, чтобы каждый боялся»[689]. Очевидно, что к началу правления Генриха III дисциплина среди служащих, особенно низового уровня, оставляла желать много лучшего, и хотя наказания (розгами) при дворе продолжали практиковаться, с временами прошлых царствований ситуация была не сравнима, что отражалось на королевском авторитете.
Письмо завершается пожеланием, чтобы «каждый вечер, с наступлением ночи, Главный распорядитель двора отдавал бы приказ гофмейстеру зажечь факелы во всех залах и коридорах замка, в четырех углах внутреннего двора, и на лестницах», потому что в ночное время жизнь двора продолжала функционировать и требовалось освещение, прежде всего для обсуживающего персонала, равно как для отрядов военного дома короля.
Интересно, что Екатерина Медичи, поначалу вспоминая времена своего мужа и своего свекра как некий куриальный эталон, в конце своего послания уже не упоминает их и пишет о том, каким двор видит именно она. При этом королева-мать идеализирует порядки, царившие при Франциске I и Генрихе II, поскольку, повторимся, эти короли редко пребывали подолгу на одном месте, и соблюдать описанный ею церемониал при дворе было просто невозможно. Скорее всего, она собрала воедино все свои воспоминания об отдельных церемониях, порядках, ритуалах и должностных обязанностях, кстати, сделав это не в полной мере и довольно избирательно, поскольку пыталась показать своему сыну, с каких именно мер в рамках куриального реформирования нужно начинать в первую очередь, каким образцам стоит следовать и на какой результат можно рассчитывать. Анализ куриальных регламентов Карла IX, о чем пойдет речь ниже, покажет, что королева-мать в значительной мере опиралась также на их содержание, что доказывает еще раз датировку письма середины 1570-х гг. Екатерина была убеждена, что реформированный ее сыном двор станет средством замирения Франции, особенно после событий Варфоломеевской ночи и деконфессионализации религиозно-политического конфликта. Гражданские войны диктовали усиление мер безопасности королевской персоны, поэтому королева-мать так много времени уделила в своем письме военному дому короля, в деталях разбираясь в сфере ответственности каждого из подразделений, рассматривая его как силовой гарант всех куриальных преобразований короны. Порядок ежедневных церемоний как дисциплинирующее начало для всего двора Франции Екатерина рекомендовала закрепить законодательно. Генрих III в своих регламентах 1578–1585 гг. учел все до единой рекомендации своей матери, на короткий момент сумев их воплотить в жизнь. Однако, подчеркнем вновь, в своих преобразованиях он лишь следовал своему брату Карлу IX, не такому успешному в куриальных реформах, но вполне последовательному и готовившему соответствующую почву для преемников на троне.
2.2. Регламенты Карла IX
В декабре 1573 г., по пути в Польшу, Генрих де Валуа встретился с протестантским курфюрстом Пфальца Фридрихом III Благочестивым (видимо, в Вормсе или Гейдельберге)[690]. Брантом передал нам характерную часть их беседы: вспоминая свой визит ко двору Франциска I во времена своей молодости, курфюрст пожаловался на «ужасные нравы» (moeurs détestables) этого двора, на что Генрих отвечал, что «действительно, таковые были и достойны порицания», но сейчас «его мать и брат-король установили там добрый порядок и справедливость»[691].
Рисуя своему сыну картину идеального двора и идеального церемониала первой половины XVI в., Екатерина Медичи намеренно закрывала глаза на то, что такого двора никогда не было. Однако в условиях непрекращающихся гражданских войн в 1560-е и 1570-е вв., ей казалось единственно возможным апеллировать ко временам «золотого века», когда короли могли контролировать внутриполитические процессы. Специальное внимание она уделяла правовому регулированию как главному инструменту наведения куриального порядка.
Именно в царствование Карла IX начала использоваться новая нормативно-правовая форма актов, касающихся двора — Порядок-Регламент/Ordre-Règlement, что будет продолжено и доведено до совершенства Генрихом III. С одной стороны, эти акты вменяли конкретные должностные обязанности разным категориям служащих, равно как и руководителям служб (Chefs des offices), с другой, содержали конкретные церемониальные нормы для ежедневного исполнения. Первые регламенты последовали уже в 1560–1561 гг., когда корона начала выполнять предписания Генеральных штатов в Орлеане по сокращению расходов на содержание двора, с тем, чтобы получить финансирование от сословий и сделать двор более экономичным. Выше уже упоминалось, что содержание служащих двора было уменьшено на треть; далее запрещалось «совмещать в доме короля более двух должностей и обязанностей»; рекомендовалось также соблюдать эдикт Генриха II о должностной несменяемости 1554 г. (см. гл. I) и брать на службу только тех, кто ранее уже служил в королевских домах[692].
Надо полагать, регентша пыталась воплощать в жизнь эти решения, однако, с другой стороны, не хотела обижать дворянство, особенно в условиях внутренних неурядиц, революции цен и стремительного разорения знатных фамилий[693]. Поэтому совмещение должностей продолжало процветать, с молчаливого позволения королевы-матери, как при дамском, так и при мужском дворах: судя по Положению дома Екатерины, реорганизация совсем не затронула служащих, издавна служивших при дворе и «выслуживших» право обладать несколькими должностями; иным выходом из положения стало совмещение должностей в разных домах двора. В октябре 1572 г. формально Карл IX очередным регламентом запретил эту последнюю практику, предписав, что каждый служащий дома короля «не может одновременно служить в домах королевы, его матери, королевы, его супруги, монсеньоров его братьев и мадам его сестер»[694]. Однако и это правило не выполнялось буквально, возможно, касаясь только тех, кто только поступил на куриальную службу. Отправляясь в соседние страны — испанскую Фландрию и Германию — с дипломатической миссией осенью 1577 г., Маргарита де Валуа тщательно перечислила в своих мемуарах главных дам и кавалеров своей свиты, которые, отслужив дежурную смену в доме короля и королевы-матери, приступили к своим обязанностям в ее доме, включая гофмейстерину Екатерины Медичи, принцессу де Ла-Рош-сюр-Йон[695]. Корона избирательно действовала в своей правоприменительной практике по отношению ко двору, используя ограничительные регламенты, видимо, в тот момент, когда возникала необходимость наказания какого-либо служащего или удаления его от двора по причине неблагонадежности, проступка или преступления.
В феврале 1567 г. Карл IX и его мать попытались навести порядок в королевской Палате, запретив появляться в королевских апартаментах тем, кто не обладал соответствующим правом или же числился служащим Палаты только формально, не исполняя обязанностей, при этом получая жалованье[696]. Регламент октября 1572 г., последовавший почти сразу после Варфоломеевской ночи, и, видимо, призванный восстановить пошатнувшийся порядок в Лувре, вновь повторил правила, установленные при Франциске I и Генрихе II (и которые чуть позже воспроизвела Екатерина Медичи в письме Генриху III): «Чтобы впредь, когда Его Величество пребывает в своей спальне и собирается надеть свою сорочку, входили бы все принцы, герцоги, маршалы, Адмирал, Главный шталмейстер, и все те, кто обычно туда входил при покойном короле Генрихе, его господине и отце. Когда Его Величество приступает к государственным делам, все выходят, за исключением перечисленных сеньоров… и государственных секретарей. Закончив со своими делами, Его Величество возвращается в спальню, чтобы закончить церемонию одевания, и после готовности, отправляется на мессу. Все те, кто имеет право доступа в королевскую спальню, сопровождают его»[697].
Между тем, корона продолжала искать пути, которые ограничивали бы доступ ко двору лиц, не имеющих к нему прямого отношения, и обеспечивали бы контроль за действиями ординарных служащих разных подразделений, с целью усиления общей дисциплины: в декабре 1570 г. Первому гофмейстеру дома короля, равно как всем первым гофмейстерам младших домов было предписано в начале дежурной смены составлять полный список служащих всех служб, передавая его затем Главному Прево, т. е. главе куриальной полиции, «дабы прекратить постоянные беспорядки, дерзкие и непристойные высказывания, ежедневно имеющие место при нашем дворе». В этот список вносились имена, прозвища (для неблагородного состава), с указанием должностного положения каждого, кто состоял на королевском жалованьи. В случае, если кто-то из благородного и неблагородного персонала должен был в силу служебных обязанностей ночевать в королевской резиденции, для занятия помещения (комнаты, места) ему требовалось иметь специальный билет (étiquette), который выдавался службой квартирмейстеров[698].
В этом Порядке 1570 г. также отмечалось, что курьеры и посыльные, прибывающие ко двору из провинций, должны регистрировать свой приезд в службе Главного Прево, и отбывать от двора на следующие же сутки. Занятым при дворе дворянам разрешалось иметь прислугу, но запрещалось приглашать ко двору третьих лиц от своего имени. Наконец, все «ходатаи, клерки, прислуга без хозяина и лица без определенных занятий, в случае отсутствия разрешения превотства, изгонялись от двора в течение 24 часов после опубликования этого Порядка»[699].
Особое внимание регламенты Карла IX уделяли пажам и камердинерам, т. е. самым юным служащим, которые делились на пажей при королевской Палате, пажей при охотничьих ведомствах и почетных пажей детей короля. Зачастую пажи росли и воспитывались вместе с королевскими отпрысками. В эту категорию могли попасть как дети и юноши из известных семей, так и представители деревенского дворянства, которых с детства и юности готовили к придворной службе, учили манерам, верховой езде и фехтованию. Самая известная школа пажей функционировала при французском дворе во времена юности Людовика XIII, в 1610-е гг., когда ее возглавлял известный берейтор Антуан де Плювинель, бывший паж и шталмейстер Генриха III[700].
В росписи штатных придворных XVI в. позиция пажей как служащих вообще не прописана, что означает отсутствие жалованья в виду их малолетнего возраста. Мы также не знаем их точное число, однако, надо полагать, при дворе это была заметная группа молодых людей, поскольку одно из решений Генеральных штатов 1560 г. касалось пажей напрямую, предписывая королю, чтобы при них «состоял один или два воспитателя, чтобы учить их по добрым и благочестивым сочинениям»[701], стараясь, чтобы все свое время при дворе они посвящали бы «благородным и почетным упражнениям». Между тем, проблема поведения оставалась актуальной и спустя двенадцать лет: в том же октябрьском Регламенте Карла IX 1572 г. капитанам лейб-гвардии предписывалось «следить, чтобы пажи, лакеи и другие слуги не учиняли никаких беспорядков, богохульств, поносительств, чтобы пресекалось воровство шляп и плащей, чтобы не допускались оскорбления женщин и прочие непристойности»[702]. Ситуация была связана с тем, что французский двор, начиная с 1559 г., функционировал в условиях Гражданских войн, когда родились или росли многие пажи и придворные служащие молодого возраста: они уже видели бегство двора от гугенотов во время «Сюрприза в Мо» в сентябре 1567 г., осаду Парижа в ноябре того же года, не говоря уже о том, что многие были свидетелями и участниками Варфоломеевской ночи в Лувре и Париже 24 августа 1572 г. В итоге, король был вынужден ограничить пребывание пажей при дворе «двумя или тремя годами», за что отвечал сам Главный распорядитель[703].
Милитаризация французского двора с трудом уживалась с хорошими манерами и куриальной дисциплиной, особенно когда начал распадаться на группировки сам католический лагерь. Более того, корона стала нуждаться в поддержке и усилении именно военной составляющей своего двора, для обеспечения внутреннего и внешнего контроля, безопасности королевской семьи, придворных и персонала. Так, в феврале 1574 г. Карл IX постановил, что мужчины — новые соискатели придворной службы — отныне должны продемонстрировать «хороший опыт войны», и прослужить не менее трех лет капитанами пехотинцев или в отрядах тяжелой кавалерии[704]. Только при выполнении этого условия они могли рассчитывать на место при дворе.
В октябре 1572 г. уже упоминавшийся Порядок вменил в обязанность капитану отряда привратной стражи (capitaine de la porte de sa maison) «не дозволять впредь, чтобы кто-либо въезжал во двор замка верхом или в карете, кроме персоны Его Величества, королевы его матери, королевы его супруги, монсеньоров его братьев и мадам его сестер, короля Наваррского, господ герцогов Лотарингского, Савойского и Феррарского»[705]. Последние четыре персонажа являлись зятьями королевской семьи и суверенными князьями, и поэтому могли претендовать на почести, закрепленные за их женами, дочерьми Франции. Как мы видели выше, это ключевое положение Порядка Екатерина Медичи почти без купюр воспроизвела в своей инструкции Генриху III 1575 г. Опять же в целях безопасности, соблюдения иерархии и лучшей организации, король условно разделил на три части куриальное пространство, предназначенное для въезда в королевскую резиденцию: помимо самого почетного — нижнего двора, следующим являлись ворота замка и примыкающая к ним территория: «Другие принцы доезжают до ворот названного замка, где спешиваются»; наконец, последнее, где «все прочие сеньоры спешиваются за пределами ворот, у ограждения» (возможно, решетки/barrière)[706].
Этим же регламентом Карл IX предписал, чтобы «капитан лейб-гвардии Его Величества [ежедневно] расставлял своих стрелков во всех залах, при всех входах в дом Его Величества, приказывая остальным [гвардейцам] прогуливаться рядом с лестницами, в галереях и иных местах»[707].
Конечно, парижская жизнь была более экономной, чем жизнь двора во время переездов[708]. Ни Екатерина Медичи, ни Карл IX не были склонны лишний раз уезжать из Парижа, однако после заключения Амбуазского мира, завершившего Первую из религиозных войн (март 1563 г.), королева-мать и канцлер Лопиталь решились на грандиозное миротворческое мероприятие — во главе с юным королем совершить поездку по Франции, посетив главные города и провинции. Так как речь шла о путешествии, которое должно было занять много месяцев, предполагалось, что двор в полном составе, включая дворы детей Франции и весь дипломатический корпус, отправится в путь[709]. В преддверии этого предприятия, растянувшегося в итоге на 829 дней и вошедшего в историю как Большое путешествие, Екатерина Медичи от имени Карла IX решила привести в порядок службу квартирмейстеров, которых прежде называли только фурьерами, занимавшихся размещением двора во время переездов, а также вменить новые полномочия службе Главного прево, отвечавшего за его безопасность.
Служба квартирмейстеров, замыкавшаяся в то время на Первого гофмейстера, существовала с давних пор, как минимум, с XIII столетия. Ее слаженная работа поразила Никколо Макиавелли, посетившего Францию при Людовике XII, в начале XVI в.: «Фурьеры являются служащими, ответственными за размещение двора, когда он путешествует. Всего их — 32 человека, с ежегодным жалованьем в 300 франков, одетых в ливреи королевских цветов. Они подчиняются четырем квартирмейстерам (maréchaux des logis) с жалованьем в 600 франков. Порядок, который они соблюдают, следующий: они делятся на три подразделения, первое из которых, под руководством квартирмейстера, остается на месте, откуда отбыл двор, и осуществляет выплаты людям, предоставившим свое жилье для его размещения; второе подразделение находится вместе с королем; а третье направляется в то место, куда двор должен прибыть и где король может заночевать, с тем, чтобы подготовить надлежащие условия для его размещения. Их организованность удивительна, поскольку вне зависимости от времени прибытия, даже для самого незначительного служащего двора уже приготовлен ночлег»[710].
В феврале 1563 г. Екатерина Медичи обновила старый ордонанс новым Порядком, видимо, по причине сбоев в работе квартирмейстеров. Последнее обстоятельство было связано с тем, что эта служба не справлялась с размещением огромного, многотысячного двора, особенно в провинциях с небольшими поселениями, путалась в иерархии и рангах придворных, соперничала и ссорилась с квартирмейстерами иных знатных сеньоров. Королева-мать приказала отныне помечать белым крестом все будущие жилища, где предполагалось размещение двора, запретив входить туда квартирмейстерам иных сеньоров. Затем составлялся список всех домов для постоя и выписывались специальные именные билеты для каждого служащего, с собственноручной заверкой одного из квартирмейстеров короля. Одновременно выбирались пригодные помещения для лошадей и вьючных животных[711].
В этом Порядке уже значится должность Главного квартирмейстера (Grand maréchal des logis), которая станет самостоятельной должностной единицей во главе соответствующего ведомства при Генрихе III в 1585 г; мы видим, что ее носитель в 1563 г. уже координировал работу как своих заместителей, так и рядовых фурьеров. Именно Главному квартирмейстеру вменялось в обязанность соблюдение иерархии рангов, должностей и прочих достоинств при размещении знатных персон: после короля нужно было устроить на ночлег дамский двор, в непосредственной близости от жилища короля; затем тех, кто состоит в почетной свите, коронных чинов — «принцев, кардиналов, маршалов Франции, Адмирала, Главного шталмейстера, командующего артиллерией», а также тех, «о ком будет приказано отдельно». После этого — «иных принцев нашей свиты» и «дворян на смене» дома короля и остальных домов[712]. Причем, «размах» размещения придворных не должен был превышать 5–6 лье от местопребывания короля (ок. 20 км)[713].
В августе 1570 г. Карл IX обновил Порядок, установленный Франциском I в 1546 г., о том, что служащие двора самостоятельно платят за обеды, которые им предоставляют хозяева съемных жилищ, поскольку во время переездов двора организовать трапезу для всех лиц королевского штата было невозможно. Квартирмейстеры и служащие превотства специально были призваны следить за соблюдением этого правила, угрожая ослушавшимся лишением должности и изгнанием от двора. Позднее корона компенсировала служащим расходы, установив фиксированную таксу на обеды и фураж для лошадей. Как уже отмечалось выше, владельцам домов, принявших двор, за услуги постоя платила казна, причем, при этом, они освобождались ото всех налогов[714].
Накладки, организационные и финансовые, тем не менее, были неизбежны, и корона по-прежнему несла большие и незапланированные расходы, о чем свидетельствует специальный регламент Карла IX — «О поддержании порядка при дворе…», изданный также в августе 1570 г. Король и его мать решили внести важные уточнения относительно обслуживающего персонала двора, придав этому общегосударственное значение: «С некоторых пор лейб-гвардейцы обременены таким большим количеством лошадей и слуг, что это мешает им отправлять свои непосредственные обязанности… Отныне никто из этих лейб-гвардейцев не может иметь более двух лошадей и двух слуг, не вправе заводить собак или держать при себе птиц, возить за собой женщин легкого поведения….Все принцы, сеньоры и дворяне свиты нашего двора должны ограничить свое окружение определенным числом сопровождающих лиц, которые должны быть внесены в список, со всеми именами, прозвищами и положением, для заверения в превотстве»[715]. Превотство получило, в свою очередь, свой новый регламент декабре 1570 г., обновивший соответствующий акт Франциска I от 1519 г., куда были внесены все поправки о новых правилах поведения, обязанностях и ограничениях служащих двора. К этому прибавилось требование следить, чтобы поставщики двора не кормили бродяг в местопребывании двора[716].
Стремясь создать единую дисциплинирующую форму поведения и организации своего двора, накладывая ограничения и постоянно совершенствуя куриальный механизм, Карл IX и Екатерина Медичи вместе с тем не забывали о вознаграждении своих придворных, этой важной королевской обязанности. В виду очевидных финансовых трудностей короны в 1560-е гг., сокращения объема финансирования двора и поисков экономного режима его функционирования, монархи выходили из положения дарами, подарками, рентами, бенефициями. Однако не менее значимым решением короны было расширение привилегий служащих двора. Продолжая политику своего отца и деда, в январе 1572 г. Карл IX одобрил решение своего Частного совета, предполагающее «освобождение от всех налогов, прямых и косвенных, военного постоя и прочих обременений» всех служащих дома короля и служащих всех младших домов двора, включая их вдов[717]. Такое постановление ставило штат двора в исключительное положение, позволявшее мириться с невысоким жалованием, а вместе с иными возможностями побуждавшее держаться за свое место, обеспечив его передачу по наследству.
Таким образом, меры по обустройству своего двора, предпринятые Карлом IX и его матерью, носили системный характер и касались организационного, структурного, функционального, правового реформирования или обновления практически всех куриальных служб и подразделений двора. В свете регламентов Карла IX становится яснее роль рекомендаций Екатерины Медичи Генриху III 1575 г.: королева-мать во многом пересказала отдельные положения этих документов, сделав выжимку из ключевых фраз, добавив к этому необходимые недостающие детали. Она хорошо знала их содержание, поскольку сама инициировала разработку и принятие этих актов, однако рассчитывала, что ее третий сын-король завершит то, что начали его старшие братья, отец и дед. Екатерина, рекомендуя вновь «обновить ордонансы», тем самым признавала невольно, что куриальная политика по-прежнему несовершенна и не все королевские акты достигли своего результата и были исполнены. Во многом, потому, что французский двор нуждался в едином, обобщающем регламенте, который привел бы в действие весь организационно-церемониальный механизм, равно как в монархе, готовом сыграть главную церемониальную роль. Проживший неполных 24 года Карл IX, чье детство и юность выпали на самые кровавые события Религиозных войн, тяготившийся авторитетом своей матери, не смог или не успел это сделать. Воплотить в жизнь и достичь вершины куриального законотворчества выпало уже Генриху III, по иронии судьбы, последнему из Валуа, чьими трудами в итоге воспользуются Бурбоны.
Между тем, царствование и самостоятельные решения Карла IX еще недостаточно хорошо изучены. Стоит еще раз подчеркнуть, что реформаторская деятельность Генриха III началась не на пустом месте и он только продолжил, профессионально и талантливо, начинания своих предшественников. В наследство от брата прежде всего ему досталась проблема организационно-политического характера, с которой пришлось столкнуться сразу по прибытию во Францию: воспользовавшись ситуацией ослабления позиций королевской власти после Варфоломеевской ночи, отъезда Генриха де Валуа в Польшу, возобновления войны с протестантами, и главное — смертельной болезни короля, герцоги Гиз-Лотарингские попытались устроить настоящий куриальной переворот.