2.1. Организационно-правовое конституирование знати
Церемониал двора был задуман короной как механизм, приводящий в движение социальное пространство двора, и шире — государства, всей Франции, в центре которого должна находиться только фигура короля. Этот механизм явился результатом институциональной эволюции двора как главного представительского и одновременно, властного института централизованной страны. Генрих III рассчитывал сделать его универсальным средством не только для возвеличивания королевской власти и усиления ее авторитета, но также для решения общегосударственных задач и урегулирования разного рода споров и разногласий.
Последние, помимо прочего, проистекали из-за конфликтных вопросов по поводу старшинства рангов — запутанного понятия, включавшего в себя, прежде всего «качество крови», степень родственной близости к королевской семье, а также древность и заслуги рода, отмеченные короной в виде титулов, наивысшими из которых были герцогский и пэрский (различавшиеся по времени возведения в сан — чем древнее, тем знатнее); должностное положение привилегированных лиц, прежде всего, коронных чинов, согласно исторически сложившейся иерархии, в которую, впрочем, время от времени вмешивались короли[943]. Наконец, иерархия самих дворянских титулов XVI в. — герцоги-пэры, герцоги, маркизы, графы, виконты, видамы, бароны, сеньоры, экюйе — также была весьма условна, поскольку многие из дворян носили одновременно несколько титулов и, во избежание путаницы, подписывались своим родовым именем. Одним из критериев определения места в дворянской и социальной иерархии была доходность совокупного массива всех земель, принадлежащих конкретному сеньору, что, как правило, соответствовало определенному титулу и куриальному положению. Так, в марте 1582 г. своим эдиктом Генрих III определил, что отныне титул герцога-пэра будет присваиваться только в том случае, если величина совокупного дохода земель сеньора будет составлять не менее восьми тысяч экю или 24 тысяч турских ливров[944]. По подсчетам Никола Ле Ру, при Генрихе III всего было 25 светских герцогов разных рангов (11 — без титула пэра), причем, почти половина из них появилась именно в его царствование. Всего же 55 различных фамилий Франции было вознаграждено королем в виде присвоения их владениям более высокого статуса, а их владельцам, соответственно, более высокого титула. Практически все они занимали придворные посты разного уровня[945]. Вместе тем, подчеркнем вновь, при последних Валуа не существовало системы строгого соответствия титула и придворной должности. «Горизонтальные» подразделения двора могли занимать и герцоги-пэры и сеньоры рангом ниже.
Церемониал, учрежденный Регламентом 1585 г., был призван закрепить эту сложную систему рангов, которую своими предыдущими актами попытались выстроить Генрих III и его предшественники. Прежде всего, королю нужно было упорядочить законодательство о королевской семье, исключив, с одной стороны, претензии иных фамилий на равное положение с принцами королевской крови, с другой — четко обозначить родственные границы, придав членам королевского линьяжа исключительный статус, указав им их место в системе рангов. Скорее всего, короля подтолкнула к этому многолетняя тяжба в Парижском парламенте кланов Бурбон-Монпансье, Гизов и Неверов.
Семья Бурбон-Монпансье представляла младшую ветвь дома Бурбонов, потомков Людовика IX Святого: Луи де Бурбон, второй герцог де Монпансье (1513–1582), губернатор Анжу и Турени, известный католический капитан, верный короне, еще в 1547 г. подал иск о признании своего старшинства во время публичных церемоний, оттесненный герцогами-иностранцами, Гизами и Неверами, на второй план[946]. Во время регентства Екатерины Медичи и отстранения Гизов от двора (1561) ему удалось добиться королевского эдикта, гласившего: «Желаем и да будет нам угодно отныне, чтобы принцы нашей крови, пэры Франции, предшествовали и обладали рангом, в соответствии с их кровным родством, превосходящим ранг иных принцев и сеньоров — пэров Франции, какого бы происхождения они ни были…»[947]. Он также участвовал в церемонии помазания и коронации Карла IX как один из светских пэров, наряду с Гизами и Неверами[948]. В 1570 г., в знак примирения с лотарингским кланом, герцог даже женился на сестре герцога Генриха де Гиза, Екатерине-Марии, вошедшей в историю как герцогиня де Монпансье, вдохновительница Лиги, сторонница насильственного свержения и инициатор убийства Генриха III. Впрочем, их брак не сложился, и супруги жили отдельно, поскольку уже скоро, в 1575 г., между обоими семьями началась новая схватка за церемониальное старшинство. Очень скоро эта тяжба стала рассматриваться как очередной эпизод борьбы короны и Гиз-Лотарингских.
Во время церемонии помазания на царство и коронации Генриха III, 13 февраля 1575 г. в Реймсском соборе, герцог вновь (как и в 1547 г.) был отстранен от почетной роли представлять одного из шести светских пэров: брат короля, Франсуа Алансонский, выступал в роли герцога Бургундского, Генрих де Бурбон, король Наваррский — герцога Нормандского, герцог Генрих де Гиз-Лотарингский занял место герцога Аквитанского, его брат герцог Шарль Майеннский — графа Шампани, их кузен, герцог Клод Омальский — графа Фландрии, наконец, шурин Гиза, герцог Людовик Гонзага-Неверский — графа Тулузского[949]. Скорее всего, король принял такое решение, чтобы продемонстрировать свое расположение Лотарингскому дому в связи с предстоящей женитьбой на их родственнице Луизе Лотарингской (15 февраля), равно как с целью смягчить недовольство Гиза после ограничения его полномочий при дворе как Главного распорядителя в 1574 г.
Оскорбленный герцог де Монпансье уже в марте 1575 г. подал очередное прошение в Парижский парламент, требуя признания своего старшинства «на церемониях помазания и коронации, в присутственных местах, при торжественных въездах и шествиях». Парламент отклонил это прошение по причине «неубедительности» представленных аргументов[950]. Монпансье оставалось апеллировать только к королю, который сразу же поддержал своего родственника, возобновив действие эдикта своего брата и дополнив его иными положениями (декабрь 1576 г.): «Отныне принцы нашей крови, пэры Франции, обладают рангом, в соответствии с их достоинством и родством, превосходящим ранг всех иных принцев, сеньоров и пэров Франции, какого бы происхождения они ни были, на церемониях помазания, коронации, заседаниях в Палатах Парламента, прочих торжественных мероприятиях, собраниях и публичных церемониях». Все остальные ранги, согласно эдикту, выстраивались в соответствии с давностью возведения дворянской сеньории в ранг герцогства и пэрства[951].
Таким образом, членами королевской фамилии считались все лица «крови короля», потомки Людовика IX Святого, включая побочную линию, признанную королями дома Валуа — герцогов де Лонгвиль-Орлеанских, а также отдельных бастардов. Отныне — и это будет неукоснительно соблюдаться вплоть до конца Старого порядка — принцы и принцессы крови, даже несмотря на дальнее родство с королем, на всех без исключения государственных и куриальных церемониях будут предшествовать всем остальным персонам. Как церемониальное воплощение Салического закона, мужчины всегда следовали впереди дам, подчеркивая свое потенциальное право на трон.
Следующим шагом церемониального конституирования рангов стало учреждение Ордена Святого Духа (L'Ordre du Saint-Esprit) 31 декабря 1578 г., положения которого, как уже отмечалось, вошли затем в Кодекс Генриха III 1587 г.[952] Командоры (духовные лица) и кавалеры (светские персоны) новой организации, по замыслу Генриха III, должны были стать, прежде всего, его политической опорой, или как минимум, демонстрировать лояльность, в силу духовных клятв, которые все члены приносили своему суверену, и связанных с ней обязательств. Чувствительный к идеям о божественной природе королевской власти и проникнутый стремлением к утверждению королевского Величества, король рассматривал свой двор как единое мистическое тело, способное в век катастроф сохранить разделенное королевство, а себя видел как главного хранителя и воплощения этого тела. Жаклин Буше подсчитала, что примерно каждый пятый посвященный дворянин был гугенотом[953]. В том числе по этой причине король так тщательно и подробно расписывал церемониальные обязанности членов Ордена, и, подобно отправителям церковных литургий, рассматривал церемонии как вид священнодействия[954]. Немного спустя этот опыт будет воплощен на уровне куриального церемониала 1585 г., который не носил сугубо «католического» характера и явно был рассчитан на межконфессиональный двор.
Регламент 1585 г. содержал отдельный Порядок в отношении членов ордена Святого Духа, наделяя их правами куриальных должностных лиц, в случае, если они не состояли в штате. Так, их церемониальное место при утреннем подъеме короля было определено в аудиенц-зале, с правом входа в королевскую спальню, наряду с лицами высших достоинств, а сама служебная смена длилась два месяца. Кавалеры Ордена были обязаны сопровождать монарха на все публичные церемонии, включая мессу и обед, оставаясь при его персоне до особых распоряжений[955].
Генрих III успел провести 10 церемоний посвящения (146 человек, согласно списку/у Ж. Буше — 144), охвативших высшую знать двора и Франции[956]. Практически все руководители главных куриальных служб стали кавалерами Ордена Святого Духа, и за редким исключением (Гиз-Лотарингские), остались верными королю.
Современники со скепсисом смотрели на новую королевскую инициативу, воспринимая ее как очередную попытку короны противостоять лотарингскому клану и усилить свою клиентелу. Так, Ж.-О. де Ту писал:
«Орден кавалеров Святого Михаила, основанный королями, его [Генриха III] предшественниками, становился малопочетным. Честь принадлежать к нему, которая, казалось, должна была бы находиться только у дворянства и офицеров, отличившихся на службе, была продана людям разного рода без заслуг и без имени. В этих условиях Государь, естественный враг старинных обычаев, находивший привлекательность в том, от чего веет новизной, решил основать другой военный орден под именем ордена Святого Духа. Он совершил первую церемонию нового посвящения в последний день декабря [1578 г.]. Орден состоял из ста кавалеров, включая короля, главу ордена, четырех кардиналов, главного раздатчика милостыни Франции, канцлера, прево или церемониймейстера, главного казначея, секретаря, герольда и судебного исполнителя… [Папе] представили, что этот орден был основан с целью защиты римской, апостольской и католической религии и искоренения ереси»[957].
Устав ордена, составленный под редакцией самого короля, был нацелен в том числе на церемониальную регламентацию рангов, которая чуть позже была перенесена на куриальный и государственный уровень. В частности, статья 83-я четко определяла: «Во избежание любых разногласий во время шествий или в присутственных местах по поводу рангов… король приказывает: после сыновей Франции всегда следуют принцы крови, затем — принцы с титулами герцогов — потомки иностранных владетельных домов, затем — иностранные принцы без герцогских титулов, и после них — герцоги-дворяне, в соответствии с порядком и рангом, определенным для них временем создания их герцогств»[958].
Таким образом, церемониальные положения Ордена Святого Духа стали своего рода промежуточным этапом для завершения организационной и правовой регламентации королевского церемониала, подготовив почву для введения Регламентов 1582 и 1585 гг. Вместе с тем, важно было вписать в выстроенную систему рангов высшие должностные лица короны и определить каждому из них место в иерархии. С этой целью в апреле 1582 г. Генрих III направил специальное письмо (уже упомянутое в гл. 1) в адрес Парижского парламента (lettres-patentes), в котором расставил все точки в этом вопросе: «Мы желаем и приказываем, что отныне никто не может, под предлогом возведения в ранг герцога, маркиза, графа или иного ранга, предшествовать, следовать или опережать в каком-либо месте лиц, являющихся главными коронными чинами Франции — коннетабля Франции, канцлера, хранителя печатей, Главного распорядителя французского двора, Главного камергера, Адмирала, маршалов Франции, Главного шталмейстера, за исключением принцев крови [Бурбонов и Лонгвилей] и принцев иных четырех домов, которые есть в нашем королевстве [Лотарингский, Невер-Гонзага, Савойский, Ла Марк-Буйон], а также герцогов де Жуайеза и д'Эпернона, и никого иного»[959].
Суммируя, можно сказать, что Генриху III в 1580-е гг. удалось, как минимум на организационно-правовом уровне, выстроить систему высших рангов, совместив принципы происхождения, должностного положения и фавора, личных предпочтений, завершив начинания своих предшественников. Именно эта система будет затем воспроизводиться и развиваться королями из рода Бурбонов. Дети монарха — дети Франции — всегда должны предшествовать братьям, сестрам, дядьям и теткам короля. После следуют все остальные родственники, ранжированные по мере родственной близости к королю — принцы и принцессы крови. Далее располагаются «иностранные принцы» — герцоги, выходцы из суверенных домов иных государств или обладатели княжеств, лежащих за пределами Франции (например, Ла Марк Буйон, затем Ла Тур д'Овернь, владевшие Седаном). В качестве исключения в письме Генриха III значатся два архиминьона Генриха III — герцоги де Жуайез и д'Эпернон, включенные в иерархию решением короля, и уже после них — главные коронные чины, а также герцоги-пэры, светские и духовные, и прочие дворяне, начиная с герцогов без пэрского титула.
Конституирование куриальной знати продолжалось не только на уровне французской элиты. Выполняя пожелания депутатов от дворянства на Генеральных штатах в Блуа 1576–1577 гг., Генрих III в мае 1579 г. издал Блуасский ордонанс, который в числе прочего касался ординарных служащих королевского двора. Помимо повторения прежних запретов, сформулированных еще актами Карла IX, о недопустимости одновременной службы у короля или какого-нибудь принца, а также о запрете купли-продажи или совмещения более двух должностей при дворе, король сформулировал два ключевых правила, позволявших дворянину претендовать на придворную должность. Одно из них было повторением решения Карла IX 1573 г. о необходимости прохождения военной службы в ордонансовой роте или в качестве капитана пехотинцев в течение трех лет[960]. Дворянин в обществе рассматривался, прежде всего, как военный, и только затем — как придворный[961]. Но самым главным нововведением стала новелла, резервирующая главные подразделения двора только для родовитых, т. е. потомственных дворян в четвертом колене (nobles de race): речь идет о дворянах Королевской палаты, гофмейстерах, шталмейстерах, дворянах при королевском столе, отряде сотни дворян и всех лейб-гвардейцах[962]. Должностная иерархия и иерархия рангов, таким образом, были выстроена короной, охватывая всех благородных лиц двора.
Каким образом вся эта иерархия приходила в действие в Лувре, вписанная в новое архитектурное и церемониальное пространство, подробно отразил «Порядок, который король желает соблюдать при дворе», явившийся второй частью Всеобщего регламента 1585 г. Его напечатали в королевской типографии и роздали всем придворным утром 1 января 1585 г. в виде отдельной брошюры, с целью ознакомления и практического применения. В отличие от Порядков Регламента, оставшихся в рукописном виде, и являвшихся должностными инструкциями каждому руководителю функционального подразделения двора и отдельным группам служащих, этот общий Порядок касался церемониальных обязательств каждого придворного, обязанного присутствовать на всех церемониях с участием монарха[963]. Ежедневный куриальный церемониал, таким образом, король отныне переносил в разряд публичных, придавая ему государственный характер и ставя его в один ряд с большими церемониями. Профессия придворного становилась сложным и ответственным занятием.
2.2 Источники церемониала 1585 г.
Профессионализация придворной службы в условиях войны, когда король нормативно закрепил выполнение самых детализированных за всю историю французской монархии церемониальных обязательств, и даже впервые опубликовал их, сделав общедоступными, в то время когда возобновились гражданские столкновения и росло всеобщее неповиновение центральной власти, не была принята и понята многими дворянами. Несмотря на то, что ответственными за исполнение Регламента 1585 г. назначались преданные королю руководители куриальных подразделений, последние не смогли радикально обновить штатный состав двора, в том числе по причине должностной несменяемости, и с другой стороны, были не в состоянии воспрепятствовать массовому отъезду дворян в ультракатолический лагерь и под знамена герцогов Гизов, а значит, предотвратить распад двора. Зачастую рядовые придворные, отработав положенную дежурную смену, отбывали к Гизам и потом отказывались возвращаться ко двору под благовидными предлогами (болезни, семейные проблемы, недостаточность средств для пребывания при дворе), но при этом, сохраняли свои должности как семейную собственность[964]. У короля было не так много правовых и организационных рычагов воздействия, чтобы в отсутствие дворянина при дворе заставить его отказаться от должности в пользу верного человека. По словам Ж. Бодена, «правитель ничего не может сделать против закона», изданного им же самим[965].
Ж.-О. де Ту, высокопоставленный парламентский магистрат, спустя годы написал о королевском Регламенте 1585 г. следующее: «Король Генрих, зная, что потерял уважение своих подданных, и что королевское Величество унижается день ото дня, решил воспрепятствовать этому посредством учреждения торжественного церемониала и сопровождающих его пышностей…Мысль об этом пришла ему в голову после беседы с леди Дуглас, супругой графа Стаффорда, посла королевы Елизаветы: король в деталях воспринял формальности и почтение, с которым относились к королям Англии; например, какое число комнат и передних нужно пройти, чтобы достичь королевской спальни. Этот церемониал [1585] был весьма в его вкусе, и он принял решение отныне соблюдать его в отношении своей персоны. Постоянные изменения, которые этот государь вносил в куриальные порядки, служили доказательством того, что разум его желал познать все и всем остаться недовольным. Кроме того, что эти регламенты увеличили презрение, которого он хотел избежать, их публикуя, они сделали его еще более ненавистным всем разумным людям, которые не могли видеть без раздражения новые лица [при дворе], приравненные или даже предпочитаемые принцам. Почти все предвещали большие несчастья для короля и его королевства»[966].
Долгое время эти строки де Ту, до недавнего времени считавшегося одним из самых достоверных историописателей Религиозных войн, воспринимались буквально, и служили доказательством того, что церемониал 1585 г. остался на бумаге и вызвал только отторжение у тех, кому он предназначался, включая самого де Ту[967]. Однако в последние годы начался пересмотр отношения к этому парламентарию, с более критическим взглядом на то наследие, которое он оставил после себя[968]. Несмотря на то, что де Ту поддерживал партию короля, на деле его отношения с последними Валуа не были безоблачными, в том числе по причине его собственных карьерных амбиций и тяжелого характера. Ряд приводимых им фактов о Генрихе III и его дворе, которые казались безусловными, теперь вызывают сомнения[969]. Якобы решающая для судеб французского церемониала встреча короля с женой английского посла Эдварда Стаффорда, баронессой Дуглас Шеффилд (Douglas Sheffield), жившей с мужем во Франции в 1583–1591 гг., более не подтверждается ни одним источником, включая «Календарь государственных документов» правления Елизаветы I[970]. Конечно, английские биографы настаивают, что баронесса была вхожа ко двору Екатерины Медичи, и через ее посредство могла иметь аудиенцию у короля[971]. Однако вся логика принятия важных решений Генрихом III опровергает такой путь учреждения церемониала при дворе Франции. C другой стороны, действительно, появление при Королевской палате в Лувре аудиенц-залы и государственной присутственной палаты, предшествующих, с 1585 г., передней и зале для ожиданий, полностью соответствовало архитектурно-пространственному пространству, существовавшему в XVI в. при аналогичной палате английского двора; однако, не его одного[972].
М. Шатене, которая специально изучала вопрос архитектурной организации и размещения французского двора в нескольких резиденциях в XVI в., обратила внимание, что ренессансные дворы итальянских кардиналов второй половины века были выстроены аналогичным образом, ровно с тем же набором комнат, предшествующих королевской спальне, и сделала предположение, что, скорее всего, Генрих III обратился к итальянскому опыту и перенял его[973]. К такому выводу также подталкивает сообщение венецианского посла во Франции Джованни Дельфино (октябрь 1584 г.), в котором он уведомлял Светлейшую республику о новом составе помещений Королевской палаты, которую, видимо, уже перестраивали под церемониал 1585 г., и которая теперь «скорее похожа на итальянскую, чем на французскую»[974]. В связи с этим стоит напомнить о пребывании Генриха III в Венеции во дворце Фоскари (Foscari) летом 1574 г., по пути во Францию, где он встретился с незнакомой ему конфигурацией жилого пространства. Известно, что ему было приготовлено три комнаты-анфилады во дворце, по итальянскому обычаю, которые король, велел использовать как спальню (центральную из комнат), гардеробную (кабинет) и переднюю, однако принял во внимание их изначально иное назначение[975].
Возвращаясь к свидетельству де Ту, написанному спустя время, уже после смерти короля и смены династии, можно увидеть следы личной обиды на Генриха III, разрешавшего доступ к своей персоне только избранной группе лиц, вкупе с желанием приписать ему склонность к чужестранному, а значит, зловредному для французов, влиянию. Видимо, леди Дуглас, которая умерла до появления его «Истории своего времени», охватывающей события 1585 г., была удобной фигурой, чтобы вменить ей несуществующее влияние на Генриха III.
Парижане в лице Пьера де Л'Этуаля скорее обратили внимание на внешние изменения при дворе: «В начале сего 1585 года король издал новый регламент для своего дома, равно как по поводу одежды тех, кто ежедневно пребывает подле его персоны на квартальной службе. Последние должны отныне одеваться в черный бархат, с золотой цепью на воротнике, и им велено заменить шляпы на береты или бонеты (bonnets) также из черного бархата, пока они пребывают на службе. Тем же, кто заседает в Государственном или Узком совете …надлежит надевать длинную одежду из фиолетового бархата»[976]. Черный цвет, как цвет христианских добродетелей и королевский цвет в Европе XVI в.[977], также был выбран Генрихом III не случайно для себя и своего двора, поскольку объединял и католиков, и гугенотов, выполняя важную символическую роль единства куриального института. Отныне одежда должна была четко отделять любого придворного от иных дворян и лиц, имевших доступ ко двору. Цветовая королевская экспансия, по выражению С.А. Польской, охватила «окружающее монарха пространство и ближних к нему лиц»[978]. Визуальное воплощение сакрального пространства, связанного с фигурой короля, было нацелено вместе с тем на дальнейшую институционализацию двора и создание недосягаемого по социальному престижу и значению элитарного политического, межконфессионального, церемониального и общественного центра.
Однако соблюдался ли этот церемониал хотя бы в каком-либо виде после его учреждения? Мы можем ответить утвердительно в отношении лишь первых месяцев 1585 г., поскольку Восьмая религиозная война, отток и размежевание дворянства на три конкурирующие и воюющие между собой группы — роялистов, гизаров и гугенотов — делали невозможным его соблюдение. Ценные сведения содержатся в депеше мантуанского посла при французском дворе, Ферранте Гизони, от февраля 1585 г., сообщающего своему герцогу, Вильгельму Гонзага, о церемонии встречи английского посольства во главе с графом Дерби: «По обоим сторонам [парадной] лестницы в Лувре были выстроены швейцарцы, в приемной зале — стрелки лейб-гвардии, в передней — дворяне с топориками, а в двух иных помещениях, государственной присутственной палате и аудиенц-зале, — дворяне иных подразделений двора. В самой же королевской спальне, где пребывал Его Величество, находились другие дворяне, вместе с кавалерами Ордена Святого Духа. Рассказывают, что Его Величество принял англичан со всей благосклонностью и вниманием»[979]. Сейчас мы можем только предполагать, как в действительности выглядело и было меблировано пространство Королевской палаты конца XVI в., поскольку от Лувра этого времени мало что осталось — главным образом, знаменитый бальный зал (ныне — зал Кариатид) и парадная лестница Генриха II.
Наконец, остается вопрос, когда при дворе были приняты церемониальные барьеры и что король хотел сказать двору, учреждая их и отгораживаясь от придворных. Впервые Генрих III упомянул барьеры в своем Регламенте 1574 г. и попытался использовать их уже осенью того же года в Лионе во время обеденной церемонии. Однако, как пишет Л'Этуаль, это нововведение вызвало взрыв негодования со стороны придворных и король быстро отказался от этой затеи, решив, что она преждевременна[980]. Дворяне Франции привыкли видеть доступного для всех короля, публичного в каждом своем движении, но никак не закрытого монарха, не только сидящего за отдельным столом и принимающего пищу отдельно, но также намеренно отделяющего себя от своего двора и отстраняющего от себя дворянство. Это воспринималось как нарушение традиции придворных пиров, в центре которой всегда находилась фигура короля, зачастую за одним столом с рыцарями-сотрапезниками[981]. Учреждение барьеров при французском дворе сразу связали с чужеродными обычаями, принятыми в Польше или при дворе императора. Действительно, бургундская традиция барьеров использовалась у наместников Фландрии в Брюсселе, при дворах в Мадриде и в Вене, и их мог видеть Генрих III во время недолгого пребывания в гостях у своего тестя императора Максимилиана II[982]. Мы можем только предполагать, что церемониал Габсбургов и организация церемониального пространства при иных дворах как минимум подтолкнули Генриха III к куриальным реформам при своем дворе.
Вместе с тем, хорошо известно, что Генрих III изначально был воспитан как церемониальный король, и все его политическое и духовное целеполагание было связано с возвеличиванием королевской персоны, для чего он использовал рациональный европейский церемониальный опыт, придавая ему характерные французские черты. Например, подчеркивая сакральность королевской трапезы, Генрих III, в подражание Христу и его Апостолам, Регламентом 1582 г. учредил церемонию своего воскресного обеда после торжественной мессы, как форму коллективного причастия, которая проходила за круглым столом с участием двенадцати персон-сотрапезников, специально выбранных монархом, в знак исключительного благоволения[983]. Этим решением король поочередно приобщал своих придворных к кругу избранных, соприкасающихся с помазанником Божьим, играющим роль короля-первосвященника, высшим носителем Величества, обеспечивая необходимый диалог со своим двором и тем самым сохраняя сочетание его светского и духовного начал[984].
С другой стороны, по свидетельству королевского архитектора Филибера Делорма, барьеры как таковые использовались при французском дворе как минимум с 1560-х гг., отгораживая личное пространство юного Карла IX от толпы придворных, приветствовавших его утром в спальне, которых было так много, что король не мог подняться с кровати и приступить к одеванию в течение часа[985]. Скорее всего, речь идет о сугубо французском изобретении. Нам также представляется, что Генрих III начал церемониальные преобразования в 1574 г., прибыв во Францию уже с готовым планом конкретных мероприятий, учитывающим как французский, так и иностранный опыт. Регламент 1585 г. стал удобным поводом воплотить в жизнь то, что не удалось сделать несколькими годами ранее. Введение барьеров на церемониях трапезы, мессы, а также в королевской спальне и в бальной зале, подчеркивало авторитет короля, его семьи, и создавало его исключительное политическое и сакральное пространство. Такое решение в равной степени способствовало большей безопасности физического тела монарха, поскольку возле барьеров дежурили лейб-гвардейцы, и организационно дисциплинировало придворных. Конечно, это была очевидная реакция короны на затяжные гражданские войны и умаление королевского авторитета: в духе неоплатоников Генрих III пытался создать свой гармоничный и безопасный мир среди всеобщего хаоса, используя церемониал как главное средство для организации идеального двора.
Подчеркнем вновь: Генрих III, перенимая церемониальные элементы организации куриального пространства, принятые при иных дворах, все же опирался на многовековой французский куриальный опыт и стремился сделать французский церемониал неповторимым и уникальным, рассчитанным на сакральную и одновременно светскую, публичную и театрализованную форму репрезентации королевского Величества, образцовую для французов и иностранцев. Совсем не случайно иностранные послы — итальянские и английские — такое пристальное внимание уделили описанию французских куриальных порядков в 1580–1586 гг. и тщательно изучили Всеобщий регламент, распространенный при дворе в начале 1585 г.
2.3. Церемониал мужского двора
Конечно, разделение на мужской и женский куриальный церемониал, в соответствии с гендерным принципом, довольно условно, потому что большая часть церемоний большого двора была рассчитана на соучастие в них как мужчин, так и женщин. Регламент 1585 г. окончательно формализовал инкорпорацию дамского двора в большой куриальный церемониал, о чем речь пойдет в следующей части, однако оставил вместе с тем мужскому двору прерогативу пребывания без дам на церемонии утреннего пробуждения/подъема короля. Эта церемония, по замыслу Генриха III, должна была закрепить все его предыдущие организационно-правовые инициативы в отношении знати и подчеркнуть сложившуюся куриальную иерархию рангов, титулов и должностей, и с другой стороны, подчеркнуть исключительно мужское право находиться подле королевской персоны в момент пробуждения и поднесения королевских одежд и знаков королевского достоинства — шляпы и шпаги. Э. Канторович возводил появление церемонии lever к римско-византийскому культу императоров, который вновь возродился во времена централизованных монархий в XV–XVI вв. и также носил сакральный и одновременно театральный характер[986].
В соответствии с «Порядком, который король желает соблюдать при дворе», который, как отмечалось, получили придворные и служащие двора в январе 1585 г., в виде отпечатанной брошюры, все мужчины двора на смене, за исключением тех, кто в силу функциональных обязанностей не мог оторваться от дел (привратная стража, кухня, и др.) обязаны были ежедневно представать перед своим монархом или, как минимум, видеть его во время выхода из королевской опочивальни.
Аудиенц-зала, которая с 1585 г. стала главным местом сбора элиты двора, примыкала к королевской спальне и отодвинула королевскую переднюю на третье в церемониально-архитектурной иерархии место. Регламент предписывал собираться, начиная с 5 часов утра, в аудиенц-зале, в ожидании королевского пробуждения и церемонии одевания, лицам различных придворных (и) должностных групп. Прежде всего, в полном соответствии с предыдущими королевскими актами, Порядок упоминает «принцев крови, кардиналов, иных принцев [в том числе иностранных], носителей главных коронных чинов, начальника артиллерии, командующего галерным флотом», а также «тех, кто занимается делами Его Величества»: «государственных секретарей, контролеров и интендантов финансов, государственных казначеев»[987]. Последние допускались в аудиенц-залу в силу своего служебного положения ближайших королевских советников, членов Узкого совета, практически ежедневно заседающего после церемоний пробуждения или мессы.
Далее перечисление куриальной элиты в Порядке построено в соответствии с функциональными домами двора: отдельно упоминаются руководители церковного двора — Главный раздатчик милостыни Франции, глава придворной церкви и глава капеллы, королевский духовник. Сюда же включены кавалеры Ордена Святого Духа, с оговоркой, что их служебная смена длится всего два месяца, поскольку многие из них были заняты на службе в провинции, где требовалось их непосредственное присутствие (как правило, речь идет о губернаторах, генеральных наместниках областей, а также о комендантах стратегических крепостей). Представители иного, духовно-рыцарского ордена — Мальтийского («посол, Великие приоры») — которому покровительствовала Франция и высшие позиции в котором традиционно занимали французы, в том числе королевской крови (в 1585 г. герцог Генрих Ангулемский, сводный брат короля и Великий приор Франции) также представлены в Порядке[988].
Военный двор, который был зарезервирован за сеньорами разных достоинств, согласно Порядку, упоминается вторым, следом за церковным, и также перечисляет носителей ключевых должностных постов, в следующей последовательности: «капитанов дворянских сотен, капитанов лейб-гвардейцев, капитана швейцарской сотни, капитана привратной стражи и Главного прево Франции». В перечне нет отряда Сорока Пяти, для которого существовала особая регламентация. Иерархия этих капитанов внутри военного дома, видимо, не была четко определена, и зависела от статуса военного отряда в доме короля (на первом месте всегда — лейб-гвардия, шотландский отряд), времени его создания, и места в дворянской иерархии самого капитана: капитан с титулом маркиза или графа неизменно был выше капитана-барона или сеньора без титула, несмотря на равное должностное положение. Однако итоговое слово всегда было за королем.
Аналогичная ситуация была также и в светской части двора, следующей в Порядке за двумя предыдущими, где равно были представлены руководители подразделений, разных титулов, материального положения и места во внутрисословной иерархии. Документ называет «Первого гофмейстера, Первого шталмейстера или их заместителей в случае отсутствия, Главного церемониймейстера, Главного квартирмейстера, 9 дежурных камер-юнкеров и 5 ординарных камер-юнкеров Королевской Палаты, капитанов почетной свиты королевы-матери и супруги короля»[989].
Таким образом, мы опять убеждаемся, что превосходство крови по-прежнему пребывало на первом месте в иерархии двора, не всегда сочетаясь с должностным куриальным превосходством. Последнее, в свою очередь, в лице коронных чинов и руководителей куриальных подразделений, мирилось с важностью присутствия, бок-о-бок с ними, управленческой бюрократической элиты, зачастую невысокого происхождения, как в случае с государственными секретарями, выполняющими конкретные функции публичного администрирования и заседающими в королевских советах[990].
Также стоит отметить, что Всеобщий регламент не упоминает отдельно ни Главного распорядителя двора, ни Главного камергера, ни Главного шталмейстера, поскольку их обязательное присутствие на церемонии lever, наряду с принцами и кардиналами, было обусловлено принадлежностью к единой группе главных коронных чинов. Все они (Гизы, Шабо) к 1585 г. были также посвящены в кавалеры Ордена Святого Духа, и могли участвовать в церемонии также в этом качестве.
Также в аудиенц-залу допускались лица, представлявшие собой высшую бюрократическую и судейскую верхушку Франции: «Председатели Парижского парламента, первые Председатели иных палат парламента, первый Председатель Большого совета, первые Председатели Палаты счетов и Палаты косвенных сборов, иные люди короля при парламентском дворе (gens du Roy de la cour de Parlement = докладчики в совете, прошений) также входят в названную залу для аудиенций, если у них есть дело в соответствии с их должностью или же им приказано Его Величеством; в ином случае они должны ожидать в государственной палате»[991]. Как правило, многие из них являлись влиятельными магистратами и юристами, членами королевских советов, и их участие в церемонии подчеркивало значимость суверенных палат при принятии государственных решений. Заседание советов начиналось сразу по окончании церемонии lever или же после обеда[992].
Наконец, Порядок специально оговаривал, что обслуживающий короля персонал — «два аптекаря, два ординарных хирурга, цирюльник, два пажа при Королевской палате» — в качестве исключения, также ожидает приглашения в королевскую спальню, находясь в аудиенц-зале, для непосредственного ассистирования при утренних процедурах.
Вторая большая группа придворных была сосредоточена в зале для государственных заседаний, государственной палате, и ее состав функционально повторял состав первой группы, при том, что входить туда, «до того, как Его Величество будет разбужен», имели право либо лица, не занятые на дежурной смене, но равного должностного положения с представителями первой группы, либо заместители руководителей куриальных подразделений двора, либо высшие должностные лица младших домов двора.
К числу привилегированных персон этой группы относились «канцлер королевы-матери; губернаторы провинций, которые не являются принцами и не занимаются делами Его Величества; кавалеры Ордена Святого Духа, которые не находятся на дежурстве; капитаны отрядов тяжелой и легкой кавалерии, пехотных полков; генеральные наместники провинций; капитаны лейб-гвардейцев, которые не пребывают на дежурстве; архиепископы и епископы, аббаты — главы духовных орденов; аббаты, специально внесенные в список допущенных ко двору; капитан сотни дворян, не пребывающий на дежурстве; камер-юнкеры не на смене»[993].
В этой части Всеобщего регламента, которая не менее тщательно, чем в предыдущем разделе, прописывает привилегированный состав присутствующих в палате для государственных заседаний, особо подчеркивается, что каждое должностное лицо, «приписанное» к этому помещению, было отмечено Генрихом III собственноручно, и в случае возникновения иных обстоятельств, король вправе вносить поправки[994].
В этой группе также обязаны были находиться прочие дворяне палаты и различных служб, гофмейстеры, шталмейстеры на смене, дворяне домов королевы-матери и царствующей королевы, а также представители чиновничьей и купеческой верхушки — «иные Председатели Парижского парламента и люди короля при парламентском дворе, Председатели Большого совета, Палаты счетов, купеческий Прево Парижа и члены муниципального совета»[995]. Из неблагородного состава упоминаются портные и сапожники на смене, медики обеих королев.
Третья группа лиц, для которой отводилось помещение передней, судя по Порядку, была зарезервирована для всех остальных ординарных дворян и пажей дома короля, которые не находились на дежурстве, лейтенантов и прочих должностных лиц (enseignes, guidons) военных отрядов дома короля, дворян на смене младших домов двора, «капитанов-комендантов городов и крепостей, замков и мест, принадлежащих Его Величеству», ординарных докладчиков отеля короля. Первые два помещения находились под охраной лейб-гвардейцев, передняя — дворян королевской сотни[996]. Все остальные желающие увидеть короля, как правило, неблагородный состав двора или лица, не имеющие к нему отношения, могли ожидать открытия церемониального дня в помещении общей залы.
По замыслу короля, в момент отворения дверей королевской спальни (т. е. между 5 и 6 часами утра летом и часом позже зимой) первая группа, как наиболее привилегированная, из залы для аудиенций переходила в королевскую спальню и непосредственно приветствовала короля, вторая группа занимала, соответственно, аудиенц-залу, а третья перемещалась в государственную палату: начиналась церемония lever короля[997]. Главный церемониймейстер руководил всем процессом и следил за соблюдением правил расстановки и движения придворных.
Взгляд на должностной состав персон всех трех самых привилегированных палат в составе Королевской палаты и его ранжирование в Регламенте 1585 г. позволяет утверждать, что корона придавала исключительно важное значение церемонии утреннего пробуждения/подъема монарха, поскольку в этих помещениях собирались лица, представляющие все королевство. Помимо принцев крови и высшего дворянства, коронных чинов, руководителей куриальных подразделений и ординарных дворян, губернаторов, военных капитанов и комендантов, мы видим представителей высшей церковной, бюрократической, судейской, муниципальной верхушки, помимо членства в королевском совете зачастую обладавших придворными и государственными постами. Т. е., Регламент 1585 г. впервые вписал в куриальный церемониал представителей всех трех сословий Франции, элиту страны, которая рассматривала себя как некое общефранцузское представительство, олицетворяющее тело королевства и приобщенное к ее мистическому воплощению — телу короля. Герцоги Гизы сразу увидели всю опасность реализации королевского замысла по реальному воплощению Всеобщего регламента 1585 г. в жизнь, и не случайно одной из главных целей их борьбы с королем была не военная победа над королевской армией, и не разделение придворного дворянства, а стратегия десакрализации королевской власти и умаления авторитета лично Генриха III.
Куриальная реформа 1585 г. способствовала утверждению социальной и должностной стратификации при дворе, закрепив королевские решения относительно рангов, их соответствия должностям, титулам и месту в церемониальном пространстве. Эта иерархическая система, конечно, была подвижной, как в силу продолжающихся трансформаций в среде дворянства, так и в связи с ослаблением королевской власти, а также регулярных вмешательств самой короны в ее формирование. Окончательно процесс правового и социального конституирования второго сословия завершится только в следующем веке.
Нетрудно увидеть, что элита двора одновременно являлась и клиентелой короля, сформированной им в течение нескольких лет. Регламент 1585 г. был написан специально для нее, для каждого из носителей ключевых придворных должностей или их заместителей. Куриальная иерархия являлась для всех служащих единой системой, позволяющей сочетать происхождение и должность. Младшие дома двора (в 1585 г. речь шла только о домах Екатерины Медичи и Луизы Лотарингской), что наглядно показывает распределение придворных по ранжированному пространству Лувра, рассматривались как нижестоящие и наполнялись мужчинами (но не женщинами) более низкого положения. Однако стоит подчеркнуть, что церемониал 1585 г. максимально учел разнообразие дворянского сословия не только двора, но и всей Франции.
Несмотря на ограничения, налагаемые Блуаским эдиктом 1579 г. в отношении соискателей королевской службы, на деле король никогда не соблюдал это правило и формировал свой двор, опираясь не только на родовитое дворянство. В отношении лояльных и верных королю лиц даже неблагородного происхождения, формально запрещенное эдиктом совмещение должностей разного уровня и функционального содержания, только приветствовалось и представляло собой весьма запутанную картину. К примеру, Никола IV де Нефвиль-Виллеруа (Neufville-Villeroy) (1542–1617), известный государственный секретарь (1-я должность) и королевский советник (2-я должность), сын Главного купеческого прево Парижа, одновременно являлся казначеем королевских орденов Святого Михаила (3-я должность) и Святого Духа (4-я должность) и губернатором Корбея (Corbeil) (5-я должность)[998]. Конечно, корона пыталась охватить своим вниманием как можно больше представителей прежде всего дворянского сословия, вменяя в обязанность как минимум три месяца в году жить при дворе, но двор никогда не был замкнутым сословным обществом.
Очевидно также, что куриальный церемониал, как минимум в отношении королевского lever и большой мессы, обладал чертами публично-правового порядка, т. е. формализованной государственной церемонии, наряду с большими и значимыми государственными мероприятиями. Возможно, в этом и состояла одна из целей Генриха III — сделать двор главным церемониальным, с сакральным началом, центром Франции, средоточием ежедневного прославления королевского Величества и божественной природы королевской власти, наряду с большими церемониальными праздниками. Нельзя не отметить и мистическую театрализованность куриального церемониала, когда у каждого из акторов на руках был конкретный сценарий пьесы, расписанный по действиям и ролям вместе с соблюдением единства действия, времени и места. Очевидно также, что возобновившаяся гражданская война не позволила Генриху III полностью реализовать свой замысел, а следующие два короля и не ставили перед собой таких целей. Только кардинал де Ришелье напишет в своем «Политическом завещании» о важности восстановления полноценного куриального церемониала, и только Людовик XIV воспользуется его советами, а заодно и опытом предыдущей династии[999].
Однако помимо мужчин двора, и церемоний, закрепленных только за сильным полом, существовал и церемониал дамского двора, производный от большого куриального церемониала, отличающийся особенными чертами и функционирующий по собственным правилам. Он впервые был формализован в Регламенте 1585 г., хотя совершенно ушел от внимания исследователей. Мы попытаемся понять, каким образом был организован не менее сложный, чем мужской, куриальный женский мир при Генрихе III, и как функционировала церемониальная система большого двора.
2.4. Церемониал дамского двора
Регламенты Генриха III не выделяют специально дома королев Франции или иные младшие дома, поскольку куриальный церемониал рассматривался как единое целое. Только отдельные Порядки посвящены обязанностям некоторых категорий служащих домов королев Франции (причем, речь идет только о мужчинах), вдовствующей и царствующей, которые, тем не менее, позволяют увидеть особенности церемониального пространства младших венценосцев.
В Лувре всегда жило несколько женщин из правящей семьи Валуа. Однако к 1585 г. там осталась только царствующая королева Луиза Лотарингская. Годом ранее в свой дворец, только что отстроенный Тюильри, перебралась Екатерина Медичи; в 1578 г. Лувр покинула Маргарита де Валуа, отправившаяся в Нерак к мужу; а немного ранее, в 1576 г., уехала из Франции Елизавета Австрийская, вдова Карла IX, которая в итоге поселилась и провела остаток жизни в Праге. Их единственная дочь, Мария-Елизавета, скончалась от болезни в 1578 г.[1000]. Диана де Валуа, герцогиня де Монморанси, сводная сестра Генриха III, проживала отдельно, в своем отеле в Париже.
Несмотря на то, что Лувр XVI в. бесконечно перестраивался и сложно понять, где именно располагались покои дам из королевской семьи в конкретные годы, нам известно, благодаря плану отдельных помещений Лувра, сделанному королевским архитектором Ж. Андруэ Дю Серсо в 1576 г., что царствующая королева жила на втором этаже, и ее апартаменты состояли из 5 основных помещений: главным была спальня, к которой примыкали (с разных сторон) помещения кабинета, соединявшегося с аналогичным кабинетом короля, и гардеробной; рядом с гардеробной находилась передняя, смежная, в свою очередь, с залой для приемов и аудиенций[1001]. Таким образом, состав помещений был аналогичен устройству Королевской палаты до реформы 1585 г. Судя по всему, покои королевы оставались в таком виде вплоть до того момента, когда она была вынуждена покинуть Лувр в мае 1588 г. во время волнений в Париже[1002].
Королева-мать, Екатерина Медичи, в 1560–1570-е гг. жила в другом крыле замка, выше на этаж. Секретарь папского нунция кардинала Александрини отмечал в 1570 г., что ежедневный церемониал матери короля был весьма схож с аналогичным церемониалом короля, поскольку повторял те же обязательные процедуры, а именно — пробуждение и утреннее одевание, мессу, вечерню, отход ко сну, на которых присутствовали и дамы и кавалеры[1003]. Это подтверждает в своих мемуарах дочь Екатерины, Маргарита де Валуа, сообщающая, что ее муж Генрих Наваррский непременно присутствовал при церемонии пробуждения своей тещи[1004]. Маргарита упоминает также и о своем участии в церемонии отхода ко сну своей матери, во время которой ей позволялось как дочери Франции сидеть на сундуке, а при прощании с Екатериной она совершала обязательный реверанс[1005]. Судя по всему, Екатерина Медичи была занята делами допоздна и часто нарушала распорядок, который предписывал ложиться спать не позднее 10 часов вечера: об этом писала еще мать Генриха Наваррского Жанна д'Альбре в 1571 г., которая жаловалась сыну, что никак не может поговорить с Маргаритой наедине, поскольку ее будущая невестка выходит от матери «уже в те часы, которые неудобны для беседы»[1006]. Посол графства Пико дела Мирандола при французском дворе Серторио Лоски вместе с тем подтверждает значимость дамского двора Франции, которому даже посвящает специальный раздел в своем описании французского двора 1580 г. Он подчеркивает его особый церемониал и перечисляет главные мужские и женские должности (иногда с именами) придворных, которые стояли во главе различных подразделений дамского двора, называя в первую очередь капитана почетной свиты и гофмейстерину. В его представлении этот двор являл собой единое целое во главе с королевой-матерью, и по своей структуре был похож на дом короля[1007].
Всеобщий Регламент 1585 г. четко определяет, что капитаны почетной свиты вдовствующей и царствующей королевы участвуют в церемонии утреннего пробуждения и подъема короля, причем, в числе самых почетных лиц, допущенных в его спальню из аудиенц-залы[1008]. Вместе с тем Порядок Регламента 1585 г., закрепляющий персональные обязанности капитана свиты Луизы Лотарингской (Сципиона Фиеска), предписывает ему и десяти дворянам в его подчинении (gentilshommes d'honneur) присутствовать в 8 часов утра в покоях королевы: «Начиная с 8 часов утра, если ранее королевой не было отдано иное приказание, [капитану ее почетной свиты и его дворянам] нужно проследовать в зал для приемов или переднюю названной дамы»[1009]. Нет никакого упоминания о том, что в спальню жены короля допускались мужчины ее сопровождения: судя по всему, они дожидались распоряжений королевы в соседнем помещении. Согласно Порядку, все они служили посменно, как и многие придворные, по четыре месяца в году: «Его Величество, желая впредь, чтобы королева, его супруга, пребывала в достойном и почетном сопровождении во время следования куда-либо, сообщает о необходимости выбрать тридцать дворян, которые будут служить по 10 человек на четырехмесячном дежурстве, считая началом первого квартала 1 января [1585 г.]»[1010]. К началу утренней церемонии в апартаментах королевы капитаны свиты и прочие мужчины ее почетного штата вполне успевали, поскольку короля будили уже в 5 часов утра и первые церемониальные процедуры монарх завершал в течение часа или двух часов. Т. е. королева и ее дамы соответственно вставали на час или два позже.
Вообще, судя по всему, королева-мать, допуская в свою спальню мужчин, видимо, делала это в качестве исключения. И, оказав надлежащие знаки почета и внимания, через несколько минут кавалеры удалялись в соседние помещения, переднюю и приемную залу. У нас нет никаких сведений, что какие-либо мужчины допускались на утреннюю или вечернюю церемонию остальных королев, живущих в Лувре в 1570-е гг., — в спальню царствующей королевы или сестры короля Маргариты де Валуа, королевы Наваррской. Упоминая однажды церемонию своего отхода ко сну, Маргарита в мемуарах говорит только о «своих дамах и фрейлинах»[1011]. Дело в том, что спальня замужней дамы, королевы, воспринималась иначе, чем спальня вдовствующей государыни: именно спальню жены посещал король ночью, пользуясь секретной дверью в их смежных кабинетах, и обязательно покидал ее до церемонии пробуждения[1012]. То есть покои королевы в определенное время была закрыты для мужчин и считались сакральным пространством. При дворе также существовал запрет на присутствие мужчин во время утреннего туалета фрейлин королевы.
Нам почти не известны детали церемонии утреннего пробуждения и одевания королевы Франции, но можно предположить, что она длилась не менее часа/двух часов: Брантом с подробностями сообщает нам, например, во что была одета и как была причесана Маргарита де Валуа (правда, речь идет о торжественных случаях), и перечисление только деталей одежды, которые ему бросились в глаза и остались в его памяти на долгие годы, каждый раз занимает один или два больших абзаца в его воспоминаниях[1013]. Одну интересную деталь сообщает сама Маргарита: во время Варфоломеевской ночи, 24 августа 1572 г., после того, как она спасла от смерти в своей спальне гугенота барона де Лерана, спеша в покои короля, чтобы защитить также своего мужа, она не забывает сообщить читателю, что камеристки ее одели в специальное платье (manteau de nuit), предназначенное для ночного выхода[1014]. Пышное платье королевы XVI в., как и любой знатной дамы, крепилось на металлическом каркасе, который надеть в одиночку было невозможно. В штате королевы был специальный мастер (vertugadier), который занимался ремонтом и поддержанием в порядке таких металлических конструкций[1015].
Утро королевы продолжалось легким завтраком, и затем мессой. Согласно Регламенту 1585 г., месса и вечерня могли проходить с участием короля, королевы и всего двора, что происходило «по воскресеньям, праздничным пятницам и субботам, т. е. в праздники Рождества, Пасхи, Пятидесятницы, Всех Святых, Троицы, Богородичных праздников, и обязательно сопровождалось песнопением»[1016]. Регламент 1578 г. определял время такой мессы 9 утра, которая могла длиться до полудня. В остальное время королева молилась вместе со своими придворными в своей часовне, примыкающей к ее апартаментам. Нам известно, что Екатерина Медичи в Тюильри имела собственную большую церковь и очень любила церковное песнопение во время богослужений[1017]. Остается напомнить, что у каждой королевы был свой главный альмонарий — раздатчик милостыни, как правило, в сане кардинала или епископа, глава ее церковного двора.
Регламент 1585 г. предписывал, что коронованная дама не могла в одиночку перемещаться в публичном пространстве — королевской резиденции или за ее пределами, без почетного и вооруженного сопровождения, подобно королю. Причем, король делегировал королеве право распоряжаться своим почетным окружением, мужчинами и женщинами, совершенно самостоятельно, т. е. делился с ней частью своего политического тела и Величества. Капитану ее почетной свиты и отряду из дворян следовало подчиняться приказам королевы, «сопровождать указанную даму на мессу или в иные места, когда она осуществляет публичные выходы, и оставлять ее только тогда, когда она возвращается в свои апартаменты», т. е. в спальню и кабинет; во время этих перемещений дворянам королевы вменялось «не держаться слишком близко от названной дамы и выполнять какое-либо приказание, если она его отдаст»[1018]. Дворяне этой почетной свиты были обязаны сопровождать и охранять королеву Франции во время ее выездов или выходов за пределы королевской резиденции, а также следовать за ней во время придворных церемоний, с участием короля или королевы-матери, «двигаясь в процессии впереди них, не приближаясь слишком близко, держась также перед теми, кто будет более знатен»[1019]. Во время процессий царствующая королева и ее дамы шествовали сразу за королем и королевой-матерью, в окружении королевских гвардейцев разных отрядов, к которым присоединялись дворяне ее почетного отряда.
Стоит напомнить, что согласно сообщению англичанина Р. Кука, специально для королевы-матери и царствующей королевы Генрих III создал дополнительные отряды охраны, состоящие из «швейцарцев и аркебузиров», под единым командованием капитана ее почетной охраны (capitaine des gardes de la royne)[1020]. Их не упоминают Регламенты 1585 г.; видимо, их функции были аналогичны королевским Сорока Пяти и регулировались дополнительными актами. Р. Кук особенно отмечает, что прежде в домах королев Франции никогда не было таких отрядов[1021].
Как отмечалось, большая часть королевских обедов короля была организована только для одного монарха. Служащим королевы, как и служащим дома короля, предоставлялось право бесплатно столоваться при королевском столе, подчеркивая особую связь младшего венценосца с дворянской клиентелой и гостями[1022]. Регламент 1582 г. закрепил правило, по которому монарший обед длился около двух часов и был организован отдельно у царствующих супругов, однако по форме был практически идентичен[1023]. Королевские столы у королевы были переносными и накрывались в помещении ее передней. Государыне резервировали отдельный стол, который, в отличие от стола короля, не был отделен барьерами от остальных столов. Подобно королю, каждый раз королева лично утверждала список приглашенных лиц, в число которых могли входить и мужчины: так, известно, что Екатерина Медичи по поручению короля, во время обеда могла принимать иностранных послов, перед тем, как они были допущены к монарху[1024]. Также как за столом у короля, к королеве приглашались музыканты и звучала церковная музыка. Таким образом, подчеркнем вновь, церемония трапезы за столом королевы по форме и представительскому назначению напоминала организацию трапезы короля являясь ее производной, подчеркивала королевское Величество венценосных дам.
Похожим образом проходили ужины королевы, организуемые после вечерни (начинавшейся около 4 часов пополудни и длившейся до двух часов), которые назначались на 6 часов вечера[1025]. Разница с церемонией обеда состояла в том, что Регламенты 1582 и 1585 гг. обязывали королеву ужинать публично, вместе с королем, кроме пятницы и субботы, когда Генрих III трапезничал один[1026]. Причем, Маргарита де Валуа сообщает нам, что всякий раз, когда предстояла такая семейно-публичная церемония, собирающая всю королевскую семью вместе и символизирующая единство королевского тела, королева должна была быть празднично одета[1027]. За столом королевы сидели рядом с королем, и только царствующая государыня обладала исключительным правом передавать салфетку своему мужу, которую, в свою очередь, получала из рук Главного распорядителя двора или Первого гофмейстера[1028]. Это право неукоризненно соблюдалось, что подтверждает свидетельство Р. Кука[1029]. Церемония ужина также проходила с участием придворных и иностранных гостей и длилась около двух часов.
Между обедом и вечерней, спальня королевы превращалась в публичное пространство, открытое для придворных, из числа служащих или приглашенных лиц. Мемуары Маргариты де Валуа приводят нам слова Екатерины Медичи, которая вспоминала времена Франциска I, т. е. 1530–1540-е гг., видимо, впервые разрешившего, чтобы дамы из его семьи в оговоренные часы допускали в свои апартаменты и спальню мужчин придворной свиты, вели с ними светские беседы, совместно читали и музицировали[1030]. Сестра Франциска I, Маргарита Наваррская в своем Гептамероне также пишет о неоплатонических формах куртуазных отношений придворных мужчин и женщин, равно как приводит ситуации, когда мужчины проникали в комнаты фрейлин и пространство королевы без разрешения[1031]. В своем рекомендательном письме Генриху III 1575 г. именно Екатерина Медичи советовала сыну не пропускать ежедневное посещение покоев своей жены и наносить визит ей и ее дамам, говоря, что «это нравится французам» и является обязательством короля[1032]. Регламент 1582 г. вменял Первому гофмейстеру в послеобеденное время отправлять 12 блюд в покои королевы вместе с вином: шесть блюд с фруктами «в соответствии с сезоном», и шесть со сладостями[1033]. Р. Кук подтверждает исполнение этого правила: Генрих III действительно соблюдал эти рекомендации матери и регулярно навещал королеву и ее общество в послеобеденное время, надо полагать, в том числе с целью контроля поведения придворных: «После обеда, он удалялся на два или три часа [для работы с бумагами], а потом отправлялся в комнату королевы своей матери, где также находилась королева его жена. И если ему требовался совет, обе они принимали в этом участие, или же продолжали беседовать до часа вечерни, что случалось по праздникам, поскольку в обычные дни король, как правило, шел играть в paille maille [разновидность крокета], зачастую с королевой своей матерью и королевой своей супругой, в какой-нибудь сад, где им [позже] накрывали ужин»[1034].
Наконец, в специальной зале для балов Лувра (порядка 600 кв.м.)[1035], согласно регламентам 1582 и 1585 гг., по четвергам и воскресеньям, «если только они не совпадают с большими праздниками или постом», давался большой бал, который мог длиться до 4 часов утра, запечатленный на дошедших до нас нескольких живописных полотнах[1036]. В зал для балов «должны быть принесены кресла Их Величеств и двадцать иных сидений, как табуретов, так и сабо, для тех, кто имел право сидеть»[1037]. На одной из таких картин анонимного придворного автора школы Фонтенбло мы видим сидящих в ряд Генриха III, рядом — Екатерину Медичи, и только потом — царствующую королеву Луизу Лотарингскую[1038]. Екатерина Медичи как королева-мать, наделяемая время от времени полноценными регентскими полномочиями, в церемониальном пространстве двора занимала следующее после короля место. Такое же положение смогут обеспечить себе и все последующие регентши Франции XVII в. — Мария Медичи и Анна Австрийская. Царствующая королева компенсировала это тем, что, в отличие от королевы-матери, была в центре внимания, когда танцевала на балу и имела право первого танца с королем, о чем свидетельствует Р. Кук[1039]. Он же пишет, что королева могла принять приглашение на танец другого мужчины только с позволения супруга, но кроме ее собственного брата, герцога де Меркера, никто и не решался это сделать[1040].
Посол Серторио Лоски, для которого, судя по его описаниям-отчетам, организация и церемониал французского двора были образцом для подражания, подробно описывает строгие правила проведения балов в Лувре, начиная от рассаживания приглашенных на специально приготовленные сидения, до иерархии выстраивания придворных в парных танцах. Этот дипломат сообщает нам, к примеру, что сами танцы следовали друг за другом в определенном порядке: под звуки скрипок, тамбуринов и волынок сначала играли павану, затем аллеманду и бранль, потом переходили к более активным, — куранте, вольте и гайарде[1041].
Таким образом, особенностью французской придворной церемониальной жизни XVI в. было наличие внутренних церемоний, которые отчасти были предписаны, отчасти организованы самостоятельно королевами Франции, и которые подчеркивали величие младшего венценосца, равно как всей французской монархии. Они повторяли церемонии, связанные с самим монархом, были тесным образом вплетены в большой придворный и государственный церемониал и претендовали на публичность и сакральность вслед за церемониями, в которых участвовал король. Очевидная профессионализация службы в доме королевы и постоянное увеличение штата ее дома требовали регулярного совершенствования церемониальных норм, что и было продолжено при королевах последующих столетий.
Не оспаривая сути Салического закона и не покушаясь на прерогативы королей, королевы Франции XVI в., впрочем, как и их многие современницы из других стран, активно вовлекались абсолютистской властью в большие политические игры, принимая на себя функции королей в случае отсутствия или малолетства монарха. В какой-то мере, вынужденные заниматься политическими вопросами и имея на это право и полномочия, королевы создали свое собственное политическое пространство при дворе, самостоятельно формируя круг вопросов, которые они могли решать на уровне двора и всего государства. Эта очевидная женская экспансия и изменение властных векторов королевского двора получили важную формализацию, во многом благодаря организации автономного церемониала двора королевы, равно как собственной должностной иерархии, интегрированной в иерархию и церемониал большого двора. Регламенты Генриха III 1570–1580-х гг. не просто зафиксировали самый высокий ранг персоны королевы в системе двора, разделяющей божественную власть своего коронованного супруга, но также вписали королев Франции в абсолютистский порядок, при котором они являлись незыблемой опорой и основанием монархической власти, равно как первыми «смиреннейшими и покорнейшими служанками и подданными». Дамский двор во главе с королевами, таким образом, являлся важнейшим системным элементом большого двора, интегрированный в него церемониально и функционально, связанный тесными родственными и клиентельскими связями.
В разгар «Войны трех Генрихов», когда дворяне покидали двор, предпочитая политический лагерь герцогов Гизов, вместе с ними бросали службу знатные дамы, их жены и родственницы. Анна д'Эсте, герцогиня Немурская, мать трех братьев-Гизов, внучка Людовика XII — представителя старшей ветви династии, в конце 1580-х гг. начала создавать альтернативный дамский двор[1042].