3.1. Последний Регламент (1589)
Генрих III поторопился с принятием Регламента в январе 1585 г., рассчитанном на эффект в условиях мирного времени. Задуманные как организационно-институциональная кульминация всех предыдущих регламентов и актов о дворе, призванные собрать разобщенную Францию и возвысить королевскую власть, церемониальные Порядки в итоге достигли обратного результата и стали одной из причин последующего распада двора. Вольнолюбивое французское дворянство не смогло принять этот дисциплинарный устав, равно как иные церемониальные элементы, новое обязательное обращение к королю — Его Величество, а также — барьеры, отделяющие королевскую персону от остального двора. Разобщенное политически и религиозно, второе сословие страны всегда особое значение придавало личным узам с королем и дворянской преданности суверену. Однако при пустеющей казне и уменьшении материальных возможностей монарха, слабела и дворянская лояльность, особенно у колеблющихся в определении политического (религиозного) лагеря, во время возобновления гражданской войны. Строгий регламент 1585 г. и поведение самого короля, подчеркнуто проводящего разделительную черту между собой и массой придворного состава, которое отныне должна было прежде всего выполнять свой куриальный долг в отношении недоступного монарха, вместе с перебоями в выплате жалования, оттолкнули от Генриха III даже тех, кто прежде не помышлял о Лиге. Лояльность, верность и преданность королю предлагалось отождествлять со служебными обязанностями, в то время как королевское персональное внимание и благодеяния проявлялись лишь в отношении избранной верхушки двора. Двадцатью годами ранее Этьен де Ла Боэси провидчески писал: «Большое несчастье — говорю я — не только для придворных, но и для всех вообще французов, какой бы веры они ни были и какого бы они ни были положения, находиться под властью самодержца, относительно которого никогда нельзя быть уверенным, что он будет хорош, раз всегда в его власти быть дурным, когда он того захочет. А иметь многих таких повелителей значит быть во сто крат несчастнее»[1043].
Пероннская декларация Католической Лиги, официально объявившей о своем воссоздании, судя по всему, совсем не случайно была обнародована 31 марта 1585 г. — в день, когда заканчивалась очередная придворная смена, дающая возможность дворянству покидать двор. В связи с экономическими трудностями — войной, революцией цен и неурожаями, поквартальное жалование придворным выплачивалось нерегулярно, с большими задержками[1044]. Собираемость налогов из-за падения налоговой дисциплины и распада системы ее сборов также стала низкой[1045]. Даже в лучшие времена в среднем обычный придворный мог рассчитывать примерно на 2000 турских ливров годового жалованья, в то время как реальные расходы на пребывание при дворе были в несколько раз больше[1046]. Во время возобновления гражданских потрясений можно было полагаться только на спорадические подарки и бенефиции от короля, в обмен на безусловную лояльность. Финансируемая Испанией партия Гиз-Лотарингских, с ее дворянской вольницей, казалась многим единственным выходом из положения[1047].
Король, как мог, сокращал расходы на двор, однако денег становилось все меньше. Л'Этуаль свидетельствует, что во время ежегодной церемонии посвящения новых членов в кавалеры Ордена Святого Духа 1 января 1588 г., Генрих III не смог им даровать положенные 1 тысячу экю каждому кавалеру, «дав понять, что все деньги ушли на оплату швейцарцев»[1048]. 23 января того же года король писал графу де Шарни: «Рассматривая финансовое положение моего королевства на начало года, я нахожу, что налоги были настолько повышены, а доходы настолько уменьшились с началом настоящих волнений, что я вынужден урезать свои личные расходы, чтобы передать дополнительные средства на общественные нужды»[1049]. Примерно из 30 миллионов турских ливров валового годового дохода, поступившего во французскую казну в 1588 г., чистый доход составил всего 9,3 млн. т.л., при том, что обычные траты на двор составляли 4 млн. т.л.[1050]. Корона была вынуждена жить в долг, который измерялся к 1589 г. 133 миллионами ливров[1051].
О придворном, и тем более, пышном церемониале в 1586–1589 гг. не упоминает ни один источник. Многие современники отмечали вместе с тем, что в это время куриальные церемонии заменялись на религиозные процессии, поскольку король часто впадал в свойственный ему мистицизм и меланхолию, часто совершал паломничества и посещал монастыри, до последнего надеясь на обретение наследника трона[1052]. Как сообщает Л'Этуаль, в декабре 1586 г. в рядах Лиги царили «радость и удовольствие», поскольку объявленная беременность королевы Луизы оказалась ошибкой[1053].
Последние праздники при дворе Валуа состоялись, судя по журналу того же Л'Этуаля, в середине февраля 1588 г., на масленичной неделе, когда «устраивались маскарады и балеты, будто повсюду царил устойчивый мир, и как будто не было никакой войны, и не существовало никакой Лиги во Франции»[1054]. Генрих III был воспитан в гуманистическом духе и до конца своих дней оставался убежденным неоплатоником в духе флорентийца Марсилио Фичино, чьи идеи гармоничного мироустройства были популярны во Франции, и держал свой Ренессансный двор, веря в его миротворческое предназначение[1055]. Несмотря на всю значимость материальной заинтересованности служения в «эпоху катастроф» и «свинцового века», для большинства придворных двор Генриха III прежде всего оставался последним остовом стабильности, олицетворением и хранителем вековых традиций церемониала, хороших манер и привычного уклада жизни, «нашим двором», по выражению Брантома. Несмотря на то, что власть короля повсеместно оспаривалась, а реальные возможности осуществления управления неуклонно сужались, оставшиеся при дворе видели в Генрихе III прежде всего помазанника Божьего, естественного хранителя справедливости и законной власти во Франции. Значительная часть двора осталась верна королю, в том числе благодаря целенаправленной кадровой политике и куриальному реформированию предыдущих лет. Даже в самые критические моменты король никогда не оставался один.
Несмотря на гражданскую войну, Генрих III продолжал царствовать над своим двором, создавая мираж власти. Л'Этуалю не показалось: двор старался не замечать войны. Жестокости и ужасам военного и религиозно-политического раскола противопоставлялась гармония двора, нарочитая неоплатоническая изысканность и рафинированность манер поведения придворных, инспирируемая и поддерживаемая прежде всего самим королем и королевским церемониалом, как естественная реакция на события современности. Это был пир во время чумы, и, подобно Ж.-О де Ту, все знали, что рано или поздно он закончится.
Тем не менее, последний Ренессансный двор Франции, последнего монарха из династии Валуа, как старинная и хорошо отлаженная социально-политическая система, отчаянно сопротивлялся распаду, и, отвечая на внешние и внутренние вызовы, стремился к самодостаточности, к замыканию в самом себе. Король хотел любой ценой сохранить свой двор, поскольку его крушение означало бы распад Франции и потерю суверенитета. 16 мая 1588 г., уже бежавший из Парижа Генрих III написал своему послу в Риме, кардиналу де Жуайезу: «Если [герцог де Гиз] откажется мне повиноваться, я пойду на все, чтобы защитить и сохранить мой авторитет и мое государство, чтобы ни случилось»[1056].
В июле 1588 г. обе королевы — Екатерина Медичи и Луиза Лотарингская — смогли выехать из Парижа вместе с остававшимися с ними придворными и персоналом, и если королева-мать присоединилась к сыну и следовала за ним, пытаясь примирить его с Гизами[1057], то Луиза Лотарингская получила распоряжение мужа отправиться в безопасный замок Шинон в Турени, недалеко от города Тура, с целью обустройства там дамского двора[1058]. В Тур было предписано переместиться Парижскому парламенту и суверенным палатам, прочим королевским чиновникам. Туда же перебрался и дипломатический корпус. Генрих III всеми силами продолжал поддерживать видимость соблюдения придворных регламентов в почти невыносимых условиях, понимая, что благодаря этому он остается королем Франции в глазах своих друзей и врагов.
Последний куриальный регламент, изданный Генрихом III, видимо, вслед за Ж. Буше, нужно датировать уже 1589 г., — временем кульминации общефранцузского кризиса, когда Генрих III стремительно терял остатки власти после убийства Генриха де Гиза и стал изгнанником в собственном королевстве[1059]. Этот недатированный документ — «Регламент о восьми дворянах при королевской персоне» — демонстрирует нам условия, в которых король пребывал в последние месяцы своей жизни. Речь идет о походном, временном Регламенте, рассчитанном на ближайшее окружение преданных дворян. Им вменялось прежде всего «извещать Его Величество обо всем, что они узнают и выяснят важного о его жизни, персоне, авторитете, положении и чести». Охранная функция превалировала над всеми остальными их обязанностями, что было объяснимо в условиях открытых призывов семьи Гизов, теологов Сорбонны и католических проповедников «убить короля-тирана»[1060]. Эти восемь дворян, во главе с герцогом де Бельгардом, были обязаны постоянно пребывать вместе с королем, «не покидать комнату и кабинет Его Величества во время его пребывания там», «отвечать за сундуки Его Величества для хранения оружия и пистолетов, а также за карету с четверкой лошадей, кучером и помощником», пробовать пищу перед каждой трапезой короля[1061].
Как известно, все меры предосторожности не уберегли Генриха III от покушения монаха Жака Клемана, действовавшего по наущению Гизов, ультракатолических и клерикальных кругов. Гасконцы из отряда Сорока Пяти, дежурившие в соседней комнате, закололи Клемана пиками, но король уже получил смертельное ранение, и на следующий день, 2 августа 1589 г., скончался.
Вообще, 1589 г. можно назвать годом социально-организационного распада французского двора. Сам Генрих III в последний год своей жизни не имел постоянного местопребывания и закончил свои дни в военном лагере в Сен-Клу, недалеко от Парижа. Его ближайшее окружение составляла вооруженная мужская свита из нескольких сот человек. Знатные дамы частично отправились вслед за королевой Луизой в Тур и Шинон, частично присоединились к свите герцогини Немурской в Париже, наконец, многие разъехались по домам.
В январе 1589 г. умерла королева-мать, и штат ее двора (не менее 500 чел.) был распущен. Значительная часть придворных и служащих, которые служили только Екатерине Медичи и не обладали иными куриальными постами, разъехались по своим владениям и разошлись по своим домам, и лишь незначительное их число попало на службу в дом короля, царствующей королевы, Маргариты де Валуа и Дианы Французской. В условиях крайнего финансового дефицита и государственной дезорганизации корона не могла позволить себе содержание такого большого числа ставших бесполезными служащих, пересматривая штатное расписание, равно как отложила исполнение обязательств по текущим долгам бывшим придворным королевы-матери — прежде всего, выплате жалования за последний год (50 тыс. экю, согласно И. Клуласу)[1062].
В связи с этим необходимо упомянуть об одном важном организационном принципе куриальной жизни. Несмотря на задержки выплаты жалованья придворным королевского штата, а в конце 1580-х — начале 1590-х гг. это было обычным и естественным явлением, причитавшиеся деньги выплачивались рано или поздно, или же заменялись на эквивалентные материальные блага, как правило, земельные пожалования или ренты. Причем, долговые обязательства короны в отношении служащих двора исполнялись даже наследниками покойной монаршей персоны, т. е. спустя годы, когда обстоятельства позволяли это делать. Возвращение долгов считалось священным делом, поскольку все верили, что врата рая откроются только для тех, кто не обременен земными обязательствами. В своем последнем письме, адресованном Генриху III в феврале 1587 г., бывшая французская и свергнутая шотландская королева Мария Стюарт просит его выплатить все причитающееся жалование служащим ее дома после ее смерти за счет продажи имущества, которым она владела во Франции[1063].
Серьезно заболевшая в конце 1586 г. и оставшаяся без средств Маргарита де Валуа, в одном из писем просила Екатерину Медичи погасить долги ее почетному персоналу, «проявив сочувствие к моему окружению, которому давно не платили за службу», добавляя характерную фразу: «Я знаю, что нет ничего более угодного Богу, чем выплата жалования слугам»[1064]. Примерно с 1593 г. новый король Генрих IV Бурбон уже как полноправный король Франции постепенно начал выплачивать долги, накопленные как Генрихом III и Екатериной Медичи, так и королевами Луизой и Маргаритой в критическое время тотальной нехватки средств и развала всей финансовой системы государства, хотя делал это зачастую за счет продажи имущества, принадлежавшего членам семьи Валуа[1065]. Таким образом, каждый занятый на королевской службе мог быть уверен в том, что наследственный характер значительной части куриальных должностей, с фиксированными в Положении о доме короля суммами ежегодного жалования, гарантирует выплату положенного материального вознаграждения если не самому держателю должности, то, как минимум, членам его семьи и его потомкам. Последнее, в итоге, и случилось во второй половине 1590-х гг., о чем пойдет речь в Главе V. Выплата жалования воспринималась как важное личное и одновременно социальное обязательство короля, не имеющее давности времени. Это был один из ключевых принципов организации куриальной службы.
Мы можем констатировать, что в период 1588–1597 гг. регулярные королевские регламенты о дворе отсутствовали, а отдельные законодательные акты позволяют понять только то, что Генриху IV пришлось приложить много усилий для воссоздания королевского двора. Однако проблема социальной и организационной преемственности двора последнего Валуа и первого Бурбона до конца не исследована ни по своей форме, ни по содержанию. Также мало известно, что стало с французским двором после гибели Генриха III в 1589 г. и с наступлением политической анархии в период фактического междуцарствия в начале 1590-х гг. Распространено мнение, что после роспуска придворного штата последнего Валуа, часть дворян уехала в свои замки и поместья, часть влилась в армию Генриха Наваррского, которому только предстояло отвоевать корону Франции вместе с Парижем, остальные присоединились к Лиге[1066]. Французский двор оказался распылен, в том числе по гендерному признаку, и создалось представление, что исчез сам куриальный институт[1067].
3.2. Четыре двора одного королевства
Смерть Генриха III и конец династии окончательно обрушили старинный куриальный миропорядок. Королевский штат был официально распущен после традиционной фразы Главного церемониймейстера двора во время похорон монарха в аббатстве Сен-Корней (Saint-Corneille) в Компьени: «Господа, наш господин умер, поэтому каждый свободен от обязательств. Ибо двор распускается»[1068]. Главный раздатчик милостыни Франции и прежний воспитатель короля, Жак Амио, будучи аббатом этого монастыря, организовал там похороны монарха, поскольку, как отмечалось, королевская усыпальница Сен-Дени находилась в руках Лиги. Только в 1610 г. по распоряжению регентши Марии Медичи тело короля было перенесено в Сен-Дени. Ж. Амио не стал присягать новому королю-гугеноту и навсегда покинул двор, уединившись в одной из своих епархий[1069]. Вместе с ним исчез церковный двор Франции. С этого же времени остальной двор последних Валуа распался на четыре основных центра. Причем, это разделение, децентрализация двора, осуществились по политическому признаку. По подсчетам Никола Ле Ру, после провозглашения королем Генриха IV 175 крупных сеньоров и 122 города поддержали Лигу, 200 сеньоров (военный двор Генриха III) и 83 города — нового монарха[1070].
Таким образом, первый из этих четырех дворов — это военное окружение гугенотского лидера Генриха де Бурбона, короля Наваррского, как гугеноты, так и католики — бывшие служащие дома Генриха III, принцы и сеньоры, примкнувшие к нему из личных и политических соображений. Почти исключительно мужское общество, своего рода военный двор[1071]. Мы практически ничего не знаем об обслуживающем персонале королевского лагеря. Только с окончанием активных военных действий, отречением от протестантизма и коронации в Шартре, после своего вступления в Париж в марте 1594 г. Генрих IV публично объявил о восстановлении королевского двора в Лувре.
Вторым — и одновременно главным конкурирующим двором — был двор Лиги и Гизов, состоявший во многом из тех, кто сразу порвал с Генрихом III в 1585 г. или сделал это в 1588 г., после событий в Блуа, а также из тех, кто не захотел признавать королем Франции гугенотского принца и присоединился к Лиге позже. Судя по всему, некоторые придворные ослушались приказа короля об отъезде из Парижа сугубо из соображений защиты своего имущества[1072], которое могло быть разграблено или конфисковано в пользу Лиги, лидеры которой не стеснялись заниматься реквизициями мебели, посуды и ценностей, принадлежащих сторонникам короля[1073]. Этот двор в итоге не осмелился занять опустевший Лувр, в котором хозяйничало мятежное муниципальное руководство Парижа — «Совет Шестнадцати», и предпочитал пребывать в отеле Гизов или иных домах, ранее принадлежавших королевской семье[1074]. Известно, что еще при жизни короля, Гизы и «Совет Шестнадцати» стали распродавать с молотка королевское имущество из Лувра и Тюильри, поскольку остро нуждались в деньгах для продолжения гражданской войны. Публичная распродажа мебели, личных вещей и личной библиотеки короля, конечно, также являлась актом десакрализации королевского дома Валуа и лично Генриха III, «тирана», «содомита», как называли его сторонники Лиги[1075]. Сохранилась уникальная запись на форзаце одной из книг, принадлежавшей королю и, по предположению французской исследовательницы Фабиенн Ле Бар, попавшей в итоге в руки Пьера де Л'Этуаля: «В год 1589, в Париже, Лига составила инвентарь мебели и книг из кабинета Его Величества, продав затем множество книг с молотка возле здания городской Ратуши»[1076]. Таким образом, вся внутренняя обстановка Лувра вместе с его библиотекой оказалась безвозвратно потеряна. Отдельные экземпляры библиотеки сейчас хранятся в разных странах и городах, и в их числе четыре книги, ныне находящиеся в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге, которые нам удалось идентифицировать в 2015 г.[1077] Все они однозначно демонстрируют приверженность Генриха III к ренессансному универсализму и говорят о высоком уровне культуры семьи Валуа.
Несмотря на отсутствие коронованных особ в столице, руководители Лиги — герцоги Гизы — могли считать себя таковыми. Во главе этого двора находились герцог Шарль Майеннский, брат покойного главы Лиги Генриха де Гиза, объявивший себя «Главным наместником государства и короны Франции», а также три дамы этого семейства: Анна д'Эсте, герцогиня Немурская, его мать, признанная глава клана Гиз-Лотарингских, которую парижане именовали не иначе как «королева-мать», ее дочь герцогиня де Монпансье, Екатерина-Мария де Гиз, вдохновительница убийства Генриха III, которую парижский хронист Л'Этуаль назвал «губернаторшей Парижа», и, наконец, вдова Генриха де Гиза Екатерина Клевская. Позже к ним присоединился бежавший из-под ареста молодой герцог Шарль де Гиз, сын Генриха и Екатерины Клевской, которого, согласно Л'Этуалю, «в Париже почитали уже как короля» и планировали женить на испанской инфанте[1078]. Однако очень скоро у двора Гизов стали возникать бесконечные споры и конфликты с Советом Шестнадцати по поводу разделения властных полномочий, что усугублялось голодом и болезнями во время осады столицы Генрихом Наваррским в 1590 г., и начавшимися распрями между самими лидерами Лиги[1079]. Последние никак не могли согласовать единую кандидатуру на французский трон. Л'Этуаль перечисляет в числе претендентов герцогов Гиза, Майеннского, Немурского, Меркера, Савойского и Лотарингского[1080]. Все эти обстоятельства разобщали жизнь этого двора, который распался накануне вступления Генриха IV в Париж.
Двор Луизы Лотарингской — третий по счету двор Франции, который существовал в 1589–1601 гг. После гибели мужа королева Луиза уехала из Шинона в замок Шенонсо, свое личное владение, завещанное ей Екатериной Медичи (которая в свое время отобрала его у фаворитки своего мужа Дианы де Пуатье). Видимо, Луиза растеряла значительную часть своих служащих (в 1589 г. около 300 чел.). Антуан Мале, канцлер ее брата герцога де Меркера, сообщал, например, что двор королевы Луизы функционировал согласно регламентам Генриха III и представлял собой церемониальный отзвук двора последних Валуа. При нем нашли убежище все, кому была дорога память о прежних временах, кому некуда было ехать, кто стремился там переждать гражданские войны. В числе прочих он называл «свитских дам, фрейлин, камеристок, дворян ее дома и обслуживающий персонал»[1081]. Конечно, герцогини и принцессы уже не состояли в штате этой «белой королевы» (судя по Положению о доме королевы, с 1591 г.)[1082], разделенные по политическим лагерям, а после 1594 г. вернувшиеся в Париж вместе со своими мужьями, однако в ее окружении значилась, например, чета графов де Фиеск (граф Сципион являлся капитаном ее почетной свиты, а графиня Альфонсина являлась бывшей гофмейстериной Екатерины Медичи и заняла место дамы свиты Луизы в 1589 г.); мадам де Л'Аршан и мадам д'Антраг, жены капитанов лейб-гвардейцев Генриха III; Луиза де Ла Беродьер дю Руэ, прежняя фрейлина Екатерины Медичи и супруга Первого гофмейстера Генриха III, Комбо, занимавшая второй по значимости пост в доме королевы, будучи хранительницей ее драгоценностей. Наконец, главой дома королевы, ее гофмейстериной с 1586 г. (после смерти Мадлены Савойской) являлась супруга Главного прево Франции Ришелье, Сюзанна де Ла Порт, также оставшаяся при королеве Луизе; сестра ее мужа, Франсуаза дю Плесси, мадам де Марконне, супруга одного из дворян дома Екатерины Медичи, вместе с ней служила в Шенонсо в положении свитской дамы[1083]. В числе советников королевы значился Жак-Огюст де Ту, парижский парламентарий и будущий знаменитый историописатель[1084]. В РНБ хранится подорожная грамота, выписанная королевой для его командирования в Париж в 1596 г., для переговоров с королем[1085].
Таким образом, при дворе Луизы Лотарингской в 1590-е гг. пребывали жены, вдовы или родственники многих из прежних придворных Генриха III. Смерть королевы практически совпала с восстановлением полноценного двора Франции и появлением новой царствующей королевы Марии Медичи (1601), и ее двор исчез. Сюзанна де Ла Порт, мадам де Ришелье, с помощью Генриха IV успешно смогла пристроить своих детей, добившись в том числе сохранения епископства Люсонского (1605) за младшим из них — Жаном-Арманом дю Плесси, вошедшим в историю под именем кардинала де Ришелье.
В отличие от двора Валуа, Луиза Лотарингская отказалась от организации публичных праздников и балов, отчасти в знак вечной скорби по мужу, отчасти в виду стесненности в средствах. А. Мале, ее биограф, так описывает ее будни, в агиографическом ключе: «Поднявшись [утром] со своего ложа, первым делом она возносила молитвы Святой Троице, стоя на коленях по четверти часа, затем около часа продолжалось ее одевание, и во время этой церемонии она беседовала с некоторыми из своих дам, чаще всего о чем-нибудь благочестивом»[1086]. Вообще, о повседневной жизни двора королевы Луизы мало что известно, и исследуя его разрозненные хозяйственные счета и инвентари, Ж. Буше показала, что фактически до 1592 г. королева содержала двор за собственный счет, поскольку ее вдовье довольствие не выплачивалось[1087]. Только после восстановления французского двора и централизации финансовой системы Генрих IV подтвердил ее привилегии вдовствующей королевы, уступив ей доходы с земель, которые получала вдова Карла IX, Елизавета Австрийская, скончавшаяся в 1592 г.[1088] В течение нескольких лет Луиза не переставала требовать от Генриха IV наказания настоящих убийц ее супруга — членов семьи Гизов. Уступая ее настойчивости, в 1594 г. в Манте Генрих IV организовал уникальную церемонию, бесполезную с точки зрения правосудия, но имевшую огромное символическое значение. Эта церемония, с участием короля и самой вдовствующей королевы, получившая название «театра юстиции», представляла собой акт торжественного осуждения убийц (не называя имен, за исключением Жака Клемана) Генриха III. Тем самым король подчеркивал свою прямую преемственность с семьей Валуа и закреплял свою легитимность, а также торжественно, на уровне государственной церемонии, осуждал цареубийство и отдавал дань уважения покойному королю[1089]. Это был серьезный удар по авторитету Лиги, с которой еще продолжалась активная война, а также по позиции папы Сикста V, причислившего Клемана к лику мучеников и помышлявшего о его канонизации[1090].
С началом функционирования королевского двора в Париже Шенонсо стал пустеть. Так, гофмейстерина королевы Луизы мадам де Ришелье, начиная с 1594/1595 гг. часто приезжала в Париж ко двору нового короля и смогла вернуть свой столичный дом, захваченный лигерами[1091]. За год до смерти королева Луиза переехала в замок Мулен в Бурбонне, предоставленный ей королем, поскольку Шенонсо пришлось продать за долги. Судя по одному из писем Генриха IV из РНБ (от 30 июня 1600 г.), король продолжал с ней поддерживать тесные отношения и сразу реагировал на просьбы королевы в пользу членов ее двора: так, Луиза Лотарингская просила короля поддержать ее прошение папе об утверждении права на церковный бенефиций (аббатство Сен-Пьер де Прео) для сына ее канцлера, барона де Шатонефа, и король настоятельно просил своего посла в Риме «проследить за этим делом, насколько только возможно, и добиться того, чтобы Его Святейшество соблаговолил оказать данную милость, ибо лучшего кандидата на это место нельзя найти»[1092]. В 1601 г. королева Луиза скончалась, по словам Брантома, «сохранив репутацию прекрасной и достойной дамы»[1093].
Наконец, последний, четвертый двор Франции — двор Маргариты де Валуа (1553–1615), сестры покойного Генриха III, жемчужины двора последних Валуа, последней легитимной представительницы этой семьи. Этот двор, сыгравший особенную роль в истории Франции, став настоящим связующим мостом между двумя дворами и двумя эпохами, будет рассмотрен нами отдельно (Гл. IV).
С точки зрения организационных итогов эволюции двора Генриха III, с одной стороны, можно констатировать, что он не выдержал внешних вызовов и в 1588–1589 гг. распался на несколько частей, исчез как общество двора, но не как институт. Конечно, его полное восстановление затем растянулось на несколько лет (Гл. V), однако оно не было бы возможным, если бы новый король не опирался на регламенты своих предшественников и опыт организации церемониальной жизни, наконец, служащих двора Валуа.
Генрих III во время своего царствования придерживался по сути одной стратегической линии — используя опыт предшественников и, по большому счету, только совершенствуя прежние куриальные регламенты и ордонансы, он стремился максимально укрепить королевский авторитет и властные возможности короны. Стремясь консолидировать общество двора и усилить его сакральное начало, он, как никто иной из монархов, энергично экспериментировал, перекраивая куриальную структуру, играя с должностными функциями, привлекая к себе друзей и отторгая недругов, добиваясь предельно возможной управляемости придворным механизмом. На короткий момент религиозного мира в 1577–1585 гг. королю удалось поставить на большинство ключевых постов двора верных себе дворян, разного происхождения и ранга. Стоит подчеркнуть снова, что подробные должностные инструкции — Порядки — писались для каждого из них персонально, а Всеобщий регламент 1585 г. был призван завершить куриальное реформирование двора, закрепив итоги социальной, институциональной и церемониальной эволюции этого института. Единое тело двора было призвано обеспечить мир во Франции, скрепленное королевскими актами о рангах и иерархии. Общество двора, ранжированное социально и пространственно в Лувре, рассматривалось королем как представительство всей Франции, гармоничный и отлаженный неоплатонический и ренессансный мир.
Очевидно, что Регламенты Генриха III опередили его время и не смогли вместе с церемониалом стать цементирующей основой для разобщенного французского двора, поскольку религиозно-политические факторы и размежевание дворянства, равно как всей Франции, не позволили королю осуществить задуманные реформы. Наличие в королевстве иных политических центров, присваивающих себе суверенные права — герцогов Гиз-Лотарингских и Католической Лиги, а также короля Генриха Наваррского и Гугенотской конфедерации — и открыто, вооруженным путем, оспаривающих корону у династии Валуа, коренным образом подорвали всю куриальную систему, как извне, так и изнутри. Пышный церемониал, который мог себе позволить только сильный монарх с неограниченной личной властью, вступил в масштабное противоречие с реальными властными возможностями Генриха III, переставшего в итоге контролировать свое королевство, и воспринимался обществом как прихоть короля. Сам Генрих III разрывался между своим ренессансным мироощущением и жестокой картиной реального контрреформационного мира, впадая вместе со своим двором поочередно то в праздничный разгул в духе античных оргий (праздник в Пуатье 1577 г.), то в мистическое покаяние в виде религиозных процессий в одеждах кающихся грешников (с 1583 г.). К концу его царствования Реформация и Контрреформация окончательно поглотили Ренессанс.
Перед новым королем, Генрихом IV Бурбоном, теперь стояла задача удержать шаткую корону, суметь из руководителя гугенотской партии стать руководителем католического двора, обратив неустойчивый баланс военных, религиозных и социальных факторов в свою пользу. Сделать это можно было, только приняв двор и придворных своего предшественника, последовав традиционным принципам организации и функционирования древнего куриального института, и в тоже время отказавшись от многих инициатив последнего Валуа.