Институт королевского двора в конце XVI в.
§ 1. Воссоздание французского двора при Генрихе IV
1.1. Военный двор в 1589–1594 гг.
Исследования Н. Ле Ру показали, что структура двора Генриха IV мало отличалась от двора Генриха III, поскольку была полностью сохранена; главные посты в доме короля удержали прежние владельцы должностей; наконец, практически никто из руководителей наваррского двора не занял сколько-нибудь существенной должности при французском дворе, хотя был инкорпорирован в иные структуры. Правда, от первого камер-юнкера — д'Эпернона и гардеробмейстера — Бельгарда, фаворитов прежнего короля, потребовали отказаться от совмещения должностей, но фактически они не покидали свиту Генриха IV[1329].
При этом Н. Ле Ру упускает из внимания судьбу двух главных — коронных по статусу куриальных должностей — Главного распорядителя и двора и Главного камергера, закрепленных за Гизами. В 1588 г., после убийства своего отца, Главным распорядителем стал 17-летний старший сын герцога де Гиза, Шарль Лотарингский (1571–1640), наследственный держатель должности, активный сторонник Лиги и претендент на трон. В 1594 г., во время восстановления двора, Генрих IV заставил его отказаться от этого поста в пользу губернаторства в Провансе и должности Адмирала Левантийских морей[1330]. Его место занял принц крови, двоюродный брат короля граф Суассонский, Шарль де Бурбон (1566–1612), навсегда заложив традицию обладания этим ключевым постом только французскими принцами крови[1331].
В 1589 г., в силу открытого неповиновения Главного камергера герцога Шарля Майеннского, провозгласившего себя Генеральным наместником государства и короны Франции, Генрих III потребовал от Парижского парламента в Туре лишить его коронной должности, передав ее принцу крови Валуа, Генриху Орлеанскому, герцогу де Лонгвилю, своему стороннику, который сохранил ее при новом короле (до 1551 г. эта должность уже исполнялась Лонгвиль-Орлеанскими). Однако после смерти герцога де Лонгвиля (1595), в знак примирения с Гизами, Генрих IV вернул пост Главного камергера в семью Майенна, восстановив в должности сначала его самого, а чуть позже утвердив ее в пользу его сына Генриха Лотарингского, герцога д'Эгийона (1578–1621)[1332]. Вообще, потомки руководителей Лиги, за редким исключением, никогда не занимали ключевых постов при дворе первых Бурбонов[1333].
Недавняя защита докторской диссертации Л. Мартышевой в Парижском университете — Сорбонна IV (2018), посвященная роли католического духовенства в восшествии на трон Генриха IV, показала также значительный вклад французских епископов первого эшелона, в том числе из числа бывших придворных Генриха III и Екатерины Медичи, в процесс легитимизации нового монарха. Л. Мартышева подчеркнула, что высшее духовенство рассматривало монархию как «коллективное творение», а свою роль как — духовное обязательство перед Францией[1334]. Главным раздатчиком милостыни, после отказа от должности Жака Амио, стал (1591) архиепископ Буржский, Рено де Бом де Санблансе (Renaud de Baune de Semblançay), родственник мадам де Сов, придворной дамы Екатерины Медичи, а его заместителем — Никола Фюме, епископ Бове, служивший при Генрихе III Первым раздатчиком. Оба руководителя придворных церкви и капеллы в 1580-х гг. — епископ Лангрский Пьер де Гонди, и Франсуа де Ларошфуко-Рандан, также сохранили свои места и помогали восстанавливать церковный двор[1335]. Архиепископ Буржский также руководил церемонией отречения короля от протестантизма в Сен-Дени в июле 1593 г.
Таким образом, Генрих IV полностью выполнил заветы своего предшественника, который на смертном одре просил его принять его двор и вернуться в католичество; как писал канцлер Шеверни, Генрих III «приказал всем принцам, главным коронным чинам, военным и служащим своего дома признать его [Генриха Наваррского] действительным и законным наследником короны и служить ему как своему преемнику»[1336]. Процесс организации преемственности дворов Генрих IV начал осуществлять уже через день после кончины своего шурина: 4 августа 1589 г. в военном лагере Сен-Клу он выпустил Декларацию о своем восшествии на трон, которую подписали и заверили все служащие двора Генриха III: первые подписи поставили Главный камергер герцог де Лонгвиль, ординарный камер-юнкер и капитан дворянской сотни дома короля д'Анженн-Рамбуйе, капитаны лейб-гвардии Шатовье, Клермон и Ману, Главный Прево дю Плесси-Ришелье[1337]. Тем самым новый король не только подтверждал принцип несменяемости должностей, заложенный Валуа, но также обеспечивал себе легитимность в глазах главного института власти королевства. Швейцарская сотня влилась в военное окружение Генриха IV и позднее хорошо себя зарекомендовала в сражениях с Лигой. Отряд Сорока Пяти был распущен.
Двор Генриха IV в 1589–1594 гг. представлял собой военный лагерь, состоявший из дворян-капитанов и дворян-солдат обеих религий, при численном превосходстве католиков. Видимо, организация регулярного делопроизводства и походный секретариат был налажен только в 1591/1592 гг. Во всяком случае, именно в это время возобновил постоянную работу Королевский совет Генриха IV, первые протоколы заседаний которого появились уже в январе 1592 г., в лагере близ Руана, равно как были изданы первые акты, свидетельствующие о различных сторонах жизнедеятельности королевского окружения[1338]. Так, в этом же военном лагере в январе 1592 г. Генрих IV впервые выступил в роли посредника при сватовстве одного из своих капитанов, барона де Нефбура, будущего вице-адмирала Бретани, пожелавшего жениться на богатой вдове, мадам де Лиль-Адан, свитской даме Луизы Лотарингской. Поскольку речь шла об одном из капитанов на его службе, равно как о его родственнице по линии д'Альбре и придворной даме, то свадьба могла состояться только при одобрении короля, который лично заверял брачный контракт. Специально для этой пары в самый разгар войны Генрих IV устроил показательное бракосочетание в городе Шалоне, его временной резиденции, имитируя свадьбы знатных дворян в Лувре времен Валуа[1339].
Еще одним свидетельством того, что окружение короля было походным, стало учреждение в октябре 1592 г. новой должности — первого цирюльника короля (premier barbier du roi), который одновременно являлся его хирургом и камердинером, т. е. занимал дворянскую должность, с формальным правом юрисдикции надо всеми цирюльниками Франции[1340]. В документе речь не шла о доме короля, которого не было как такового, а только о должности при короле. Надо полагать, Пьер Ле Жандр (Pierre Le Gendre), который ее удостоился, постоянно пребывал подле Генриха IV.
Воссоздание двора и дома короля началось сразу же после вступления Генриха IV в столицу (22 марта 1594 г.): уже 11 апреля последовало решение королевского совета о выплате жалования отряду сотни почетных дворян короля под командованием сеньора де Рамбуйе, а 6 июня этого года издано иное распоряжение, регламентирующее выплату содержания служащим королевского дома, первое со времен Генриха III[1341]. В октябре специальной декларацией Генрих IV оставил в силе назначения королевских секретарей, сделанных герцогом Майеннским от имени Лиги[1342].
Выше уже говорилось, что главная резиденция Валуа — Лувр — была основательно разграблена и распродана в свое время лигерами, причем, большую часть мебели и прочих предметов материального быта вернуть не удалось. Для самого Генриха IV, этот замок, который был в свое время его тюрьмой и где он пережил самые трагические минуты в своей жизни в августе 1572 г., имел глубоко символическое значение. В течение полувека Лувр олицетворял французскую монархию, и первый Бурбон, не упускающий ни одного случая демонстрации преемственности с прежней династией, просто не имел иного выбора. К тому же церемониальное пространство замка позволяло вмещать и организовывать значительное количество куриальных служащих. Генрих IV сумел восстановить в Лувре дворцовую церковь своего предшественника, разыскав и выкупив принадлежавшую ей утварь, благодаря чему была налажена служба Главного раздатчика милостыни Франции архиепископа Буржского: впервые с мая 1588 г. возобновились мессы и вечерни[1343].
Таким образом, двор Франции при первом Бурбоне весной 1594 г. вновь обрел свое привычное местоположение и был структурно организован, как и двор Валуа. Надо полагать, руководители куриальных служб, дворяне прежнего короля, приступили к восстановлению разрушенного войной ежедневного порядка. Оставление их на прежних должностях, помимо соблюдения их наследственного права, наверняка носило также практический характер, поскольку все они были носителями правил, принятых при дворах королей Франции. Однако Генрих IV — «король-стоик», по выражению Д. Крузе, никак не напоминал церемонных Валуа, скорее, был их антиподом по форме и образу мыслей. Ренессансный двор исчез вместе с его прежними монархами.
1.2. Регламентация придворной жизни 1590-х гг.
Судя по Положению о служащих дома Генриха IV, штатный состав окончательно устоялся только к 1596–1597 гг., когда закончились основные сражения с Лигой и гражданская война близилась к завершению. Еще в 1593 г. королевская декларация даровала прощение всем дворянам, присоединившимся к Гизам, начиная с 1585 г.[1344]. Военные капитаны, руководители подразделений, вернулись ко двору и приступили к своим куриальным обязанностям. С середины 1590-х гг. разорившееся и значительно обедневшее из-за войн и экономических катаклизмов французское дворянство также начало съезжаться ко двору нового короля в поисках службы или с просьбами о восстановлении в прежних должностях. Собравшаяся в ноябре 1596 г. Ассамблея нотаблей вместе с тем констатировала печальное положение королевских финансов: доходы короны Франции не превышали показатель 1588 г., 30 млн. т.л. В таких обстоятельствах королю было рекомендовано сократить расходы на содержание двора[1345].
Однако сделать это было весьма непросто, поскольку с восшествием на престол первого Бурбона королевская семья пополнилась многочисленными родственниками этой фамилии, в одночасье ставшими принцами крови, окружение которых также стало частью двора: принцы де Конде и Конти, герцоги де Монпансье, графы Суассонские и Сен-Поль. Наконец, на королевском содержании частично находились представители семьи Валуа, дворы Луизы Лотарингской и королевы Маргариты. Служащие прежних дворов, не получившие окончательного расчета после смерти Генриха III, Екатерины Медичи и Франсуа Анжуйского, равно как их наследники также предъявили свои прошения о пенсиях или восстановлении в должностных правах. Учитывая все обстоятельства, в 1597–1599 гг. Генрих IV предпринял довольно радикальную куриальную реформу.
13 апреля 1597 г. он издал Ордонанс, придав, таким образом, максимальную публичность своему решению, целью которого было «прекращение беспорядков и путаницы, которая имеет место в доме Его Величества, по причине большого числа служащих, в нем пребывающих, и служивших еще покойным королям, его предшественникам, равно как королевам, а также служащих, пребывающих на службе с момента наследования короны Его Величеством». Во-первых, исключалось замещение должностей в случае смерти владельца или отказа от должности в силу каких-либо обстоятельств. Государственным секретарям Франции запрещалось удовлетворять прошения о восстановлении пенсий или подтверждать финансовые обязательства предыдущих королей.
Руководителям двора, включая «Главного распорядителя, Главного раздатчика милостыни, Главного камергера, Первого камер-юнкера, Гардеробмейстера, Первого гофмейстера и других главных должностных лиц», отныне нельзя было «получать и принимать какие-либо денежные суммы и письменно удостоверять какие-либо назначения», вплоть до особого распоряжения короля[1346]. Таким образом, Генрих IV попытался прекратить торговлю и спекуляцию должностями, очевидно, процветающую при дворе, равно как минимизировать расходы на ежегодное содержание своих служащих. Вместе с тем король замыкал на себя отчисления за занятия должностей или лично решал, кто именно будет ему служить, тем самым повторяя опыт Генриха III и Регламент 1585 г.
Положение о доме Генриха IV также свидетельствует о сокращении расходов на содержание двора: самая активная, многочисленная и беспокойная для двора Валуа группа придворных — камергеры и камер-юнкеры — была выведена за штат двора в 1590-е гг., представляя собой только почетное звание. Надо отметить, во время военных действий король начал практиковать раздачу почетных должностей при своей персоне, которые не были обеспечены ни реальными функциями, ни денежным содержанием и являлись знаком благоволения или военно-политического компромисса. Так, например, в РНБ сохранился документ, об условиях сдачи города-крепости Нуайона, от 7 октября 1594 г., находящегося в руках Лиги: губернатору, некоему сеньору де Клюзо, помимо значительной суммы наличных денег и аббатства Сен-Элуа, «даровалась должность королевского камергера»[1347]. Покупая, таким образом, своих противников и раздаривая почетные должности, Генрих IV, видимо, значительно их обесценил, превращая в пустую синекуру. Правда, необходимо отметить важное почетное сопровождение этих придворных постов: они давали право пребывания при дворе, участия в церемониях и право столования.
Часть придворных должностей, согласно специальной записи в Положении о доме короля, также не оплачивалась (sans gages), хотя их держатели пользовались всеми привилегиями служащих дома короля и значились в штатном расписании: речь идет как минимум о гофмейстерах, квартирмейстерах и королевских секретарях[1348]. Лица, занимавшие эти посты, могли рассчитывать только на разовое королевское благоволение, регулярное столование и доходы со своих земельных владений или рент (если таковые были). Правда, практиковалось и совмещение должностей, а в случае с королевскими секретарями также были возможны регулярные выплаты по линии канцлера Франции. Однако подобное примирение с длительной практикой неоплачиваемых должностей говорит о серьезных материальных проблемах как самого короля, так и его почетного окружения.
28 мая 1599 г., уже после завершения сорокалетних Религиозных войн, издания Нантского эдикта и окончания войны с Испанией, Генрих IV пересмотрел некоторые положения своего Ордонанса 1597 г., в пользу просителей. Видимо, это было связано как с упорядочением положения в штате королевского дома, появлением дополнительных финансовых возможностей короны, так и с продолжающимися требованиями дворянства по поводу наследования куриальных должностей. В Генеральном положении о служащих дома короля уже было декларировано (подтверждено) право передачи должности в случае смерти ее владельца или его желания покинуть королевскую службу, в пользу сына или племянника — то, что практиковало при дворе Валуа, при условии, что эта служба длилась более 20 лет. В ином случае семья теряла куриальный пост. Также Генрих IV дополнительно подтвердил все привилегии прежним членам домов семьи Валуа, которые еще не были охвачены королевским вниманием: Елизаветы Австрийской, ее покойной дочери Марии-Елизаветы, и Маргариты Французской, герцогини Савойской. Речь шла о «привилегиях, льготах, освобождении от налогов и прочих иммунитетах, предоставленных эдиктами и ордонансами Его Величества и королей, его предшественников, равно как о пенсиях, которые выплачивались в виду вдовства, при условии предоставления действительного и убедительного свидетельства о том, что их мужья выполняли обязанности в названных домах»[1349]. Очевидна очередная демонстрация политики преемственности и единства королевской семьи, незыблемость принципа исполнения обязательств королей.
Одно важное положение было зафиксировано в документе 1599 г.: Генрих IV считал себя свободным от обязательств перед бывшими придворными или служащими Генриха III, в случае, «если они были удалены или лишены своих должностей еще при жизни покойного короля»[1350]. По сути, речь шла о сторонниках Лиги, которые получили прощение от нового короля, но не право служить ему при дворе. Таким образом, Генрих IV полностью следовал по стопам своего предшественника и показывал, что действует полностью согласно его Регламентам, исключающим службу у двух суверенов сразу, в прошлом и настоящем, равно как не прощающим предательство интересов государя. Заговор маршала Бирона, последовавший уже в 1602 г., можно рассматривать как отклик на такое решение короля.
Несмотря на все меры по уменьшению числа служащих и пенсионеров двора, отсутствие полноценного дамского двора[1351], двор Генриха IV был гораздо больше двора Генриха III и постоянно рос численно и организационно. Собственно, новый король продолжал политику предшественников и был заинтересован в привлечении всех лояльных дворян ко двору, особенно тех, кто поддержал его в борьбе за корону. Постепенно все они охватывались королевским вниманием, поскольку благосостояние французской короны увеличивалось из года в год: к концу царствования реальные финансовые возможности Генриха IV на четверть превышали аналогичные последнего Валуа в 1574 г.[1352] Соответственно, траты двора, особенно в 1600-е гг. были несоизмеримы с тратами последних Валуа. Генрих IV, верный своей примирительной политике, вместе с тем стремился, и это очевидно, сделать свой межконфессиональный двор средоточием дворянской службы, максимально занять обязанностями массу придворных, с целью гарантии религиозно-политического согласия. Новый король стал практиковать для своих служащих не четырехмесячные, а трехмесячные дежурные смены-кварталы, чем увеличивал число занятых персон[1353].
Специально для представителей протестантской религии, а также для гасконцев, жителей Юга-Запада Франции и его подданных Наваррского королевства Генрих IV резко расширил границы своего военного дома за счет учреждения отрядов легкой кавалерии (chevaux légers) в 1592 г., и карабинеров в 1600 г. (с 1622 г. — мушкетеры)[1354]. Эти отряды начали оформляться уже в ходе гражданских войн и явились их прямым отзвуком. Таким образом, у короля был при себе дополнительный военный контингент из двухсот человек, проверенный в боях за его корону и готовый принимать участие в военных действиях. В то же время Генрих IV не стал отказываться от услуг швейцарской гвардии, хорошо проявившей себя в критической ситуации 1580–1590-х гг. XVI в., подтвердив в 1602 г. все ее привилегии, дарованные прежними королями[1355]. В условиях постоянных покушений на жизнь короля — бывшего гугенотского лидера, распространенностью идей тираноубийства, усиление военного дома было также связано с безопасностью монарха и членов его семьи, хотя в итоге не уберегло Генриха IV от насильственной смерти в 1610 г.[1356].
Таким образом, первому Бурбону в условиях затухания гражданских войн удалось восстановить королевский двор по образу и подобию двора его предшественников и продемонстрировать общую политику институциональной преемственности. Однако если для Валуа двор был средством замирения противостоящих лагерей и война между французами воспринималась как нечто противоестественное, то двор Генриха IV сам явился порождением войны, и с трудом приспосабливался к мирной жизни. Массовые дуэли и ссоры при дворе, о которых писал Л'Этуаль в 1600-е гг., были во многом следствием религиозных войн, во время которых выросло 23 поколения, никогда не живших в мирное время.
Еще одна черта отличала двор Бурбонов от двора Валуа: отсутствие строгого церемониала, и, соответственно театральности вместе с религиозным мистицизмом. С одной стороны, король разрывался между необходимостью поддерживать церемониальное начало и своей неспособностью его поддерживать. С другой, он не мог себе позволить исполнение церемониальной части Регламентов Генриха III, которые в свое время оттолкнули значительную часть дворян от монарха и вызвали куриальный кризис. Генрих IV не настаивал на строгом соблюдении дворянством этикета, которым тяготился сам, в результате чего его двор, несмотря на свою многочисленность, выглядел скромнее и проще. Побывавшая на первом балу в Лувре по случаю заключения мира с Испанией (1598), мадам де Симье, придворная дама Луизы Лотарингской, произнесла: «Я видела короля, но не увидела Его Величества»[1357]. Огромные толпы дворян в хаотичном порядке снова теснились вокруг короля, что отмечали иностранные послы[1358]. Исследователи даже обратили внимание на то, что изысканный и вычурный ренессансный язык времен Валуа уступил место лексически более бедному, урбанизированному и общераспространенному языку на рубеже XVI и XVII вв.[1359].
Добившись превращения двора в символ дворянского единства и национального суверенитета, Генрих IV, как настоящий рациональный монарх нарождающегося Нового времени — экономный, рассматривавший свой двор как исключительно функциональное учреждение, намеренно отдал церемониальные бразды в руки женщин, которые его окружали в 1600-е гг. и которых он использовал в своих целях, прежде всего, своей жене Марии Медичи и ее главному церемониальному консультанту — королеве Маргарите.
Король стал сознательно привлекать свою первую жену ко всем официальным церемониям, подчеркивая тем самым единство и величие королевской семьи и власти. Нужно отметить, что Генриху IV в наследство достался чужой двор, сформированный организационно и социально монархами из иной семьи, с многолетней традицией служения семье Валуа, двор, который рассматривал Бурбонов только частью этого двора, несмотря на их статус принцев крови. Генрих IV не мог и не пытался соблюдать личные принципы куриальной службы своих придворных, которые поддерживали короли Валуа, настаивая только на политической лояльности короне и верности в отношении персоны монарха. Идеальный двор не был самоцелью первого Бурбона. Оставшись единственным политическим лидером во Франции, свой двор он рассматривал только как рациональный элемент монархии, главная задача которой заключалась в осуществлении функции политического контроля за куриальной активностью. Своих жен он использовал как средство этого контроля, вменив им разные обязанности. Маргарита де Валуа была идеальной фигурой, которая требовалась Генриху IV для поддержания нового порядка, а ее двор, по сути, никогда не распадавшийся, быстро стал культурным центром большого двора.
Таким образом, в начале XVII в. во главе женского двора Франции оказались две королевы, Мария Медичи и Маргарита де Валуа; по иронии судьбы первая была настоящей, а вторая бывшей женой короля. Мария Медичи сначала ревниво отнеслась к появлению Маргариты, чем даже вызвала гнев и раздражение короля. Так, со слов Таллемана де Рео, «Генрих IV…навещал королеву Маргариту и всякий раз ворчал, что королева-мать (Мария Медичи) де недостаточно далеко вышла ей навстречу при первом посещении»[1360]. Однако очень скоро положение изменилось, ибо мудрая Маргарита оказалась незаменимым советником по части организации и регламентации придворной жизни, принятой при дворе Валуа. Живым воплощением последнего являлось также окружение прежней жены Генриха IV, прибывшее в Париж вслед за своей госпожой и расположившееся в ее новой резиденции — дворце Санских архиепископов на правом берегу Сены, напротив Лувра. С 1605 г. Маргарита регулярно консультировала царствующую королеву по различным организационным и церемониальным вопросам внутренней куриальной жизни, а затем стала ее политическим советником[1361]. Несомненно, ее приезд в Париж повлек за собой оживление придворного церемониала и его восстановление по образцу Валуа как минимум при дамском дворе, равно как в отношении мероприятий государственного масштаба. Маргарита постоянно устраивала в своем особняке разного рода представительские мероприятия, балы и приемы, равно как принимала участие в организации куриальных празднеств. Так, прием в январе 1609 г. был организован ею с большим размахом, совершенно в духе двора Валуа; Л'Этуаль писал, в частности: «Их Величествам [Генриху IV и Марии Медичи] было предложено великолепное и роскошное угощение, которое распорядилась приготовить названная дама [Маргарита] (и которое, как говорили, обошлось ей в четыре тысячи экю) […]. Только в шесть часов утра король и королева покинули ее отель»[1362]. В 1612 г. Мария Медичи, уже регентша, попросила ее подготовить праздник в честь приема испанского посла Пастраны, прибывшего на переговоры об «испанских браках» Людовика XIII и Елизаветы Французской[1363].