Девушка не сказала главного — масаны не просто сплотились, они осознали свою силу. Давнее разделение семьи на обособленные кланы было следствием образа жизни: вампирам надо пить кровь разумных и по возможности скрывать свое существование. Семья рассеялась по планете, масаны группировались вокруг наиболее населенных районов, образуя автономные органы управления и собственную аристократию. Единого властелина у вампиров никогда не было, каждый клан развивался самостоятельно и, несмотря на связи с остальными масанами и Тайным Городом, считал себя независимым племенем. Однако рано или поздно приходит понимание того, что, сложив пальцы в кулак, можно добиться многого. Собравшиеся вместе вожди неожиданно увидели, какие перспективы открывает объединение семьи, и в них взыграло честолюбие.
— Разумеется, мы не собирались истреблять челов, предполагалось оставить за ними довольно обширные автономные области. Но хозяевами на планете должны были стать масаны. До поры Великие Дома смотрели на наши действия благожелательно, а потом… — Девушка прищурилась. — А потом была кровавая баня, «сезон истинных чудес», во время которого человские Инквизиторы поставили Тайный Город на колени, и все перевернулось с ног на голову. Наша свобода стала одним из пунктов ультиматума, выставленного Великим Домам. Принятого ультиматума. Мы получили приказ отступить. — Клаудия грустно улыбнулась. — Мы осмелились ослушаться.
И разъяренные поражением гарки набросились на вампиров, как стая псов. Элитные воины Нави, нечувствительные к магии Крови, непригодные в качестве пищи, не умеющие не исполнять приказы князя. И если повелитель говорил: «Без жалости», гарки понимали его слова буквально. Роберто доводилось слышать о том кошмарном для масанов периоде, о «кладовых братской любви» и «купании в лучах славы», о Трибунале Крови и о белом франте Сантьяге — карающей длани князя Темного Двора. И любой масан, которому удалось пережить те события, заходился от ненависти при одном упоминании проклятого имени.
— Я думаю, помимо человского ультиматума, у Великих Домов был еще один повод для борьбы с нами, — продолжила Клаудия. — Ведь если доминирующей на планете станет раса из Тайного Города, ему придет конец. Даже сотрудничая с челами во время войны с гиперборейцами, Великие Дома продолжали скрывать свое местонахождение. Тайна гарантирует независимость, а независимость — свободу. И они никогда не допустят, чтобы положение изменилось.
— А как же Инквизиторы? Они ведь знали, где находится Тайный Город.
— Великие Дома потребовали гарантий сохранения статус-кво, и церковники очень быстро уменьшили количество знающих истину челов.
— Политика, — пробормотал Чернышев.
— Да, политика… — Девушка откинулась на подушку и заложила руки за голову. — Возможно, у нас был шанс. Инквизиторы здорово потрепали Великие Дома, и мы сражались с ними на равных, но проклятому Сантьяге удалось перетянуть на свою сторону Треми и Гангрел. Это послужило началом Раскола, идеологом которого стал Лазарь Гангрел, в то время еще очень молодой, но уже авторитетный воин. Он провозгласил принципы самоограничения, призывал соблюдать режим секретности и подчиниться Великим Домам.
— Он рисковал, — хмыкнул Роберто, любуясь лежащей рядом девушкой.
— Мой отец и другие лидеры кланов готовили убийство Лазаря, — не стала скрывать Клаудия. — Они понимали, к чему приведет Раскол, и пытались избежать его. Если бы вся семья сказала: «Нет!», Великим Домам пришлось бы придумать что-нибудь другое. А так… — Она вздохнула. — Нас опередили всего на два дня. На сорок восемь часов, которые стоили масанам тысяч жизней. Лазарь Гангрел и Сила Треми, отец Захара, вырезали в своих кланах всех несогласных. Никого не жалели, убрали даже кардинала Треми и двух старейшин Гангрел, а после присягнули на верность Темному Двору. Началось брожение. Бруджа, Робене и Луминар заняли самую непримиримую позицию, остальные кланы разделились. И с тех пор идет война.
Некоторое время Чернышев молчал, думая о чем-то своем, а затем тихо заметил:
— В гражданской войне не бывает победителей.
Он знал, о чем говорил.
— Согласна, — задумчиво ответила Клаудия.
— Твой отец хочет закончить ее?
— Хочет найти выход. — Девушка задумчиво потерла висок. — Некоторое время назад погиб Лазарь, и, по нашим оценкам, сейчас у Сантьяги нарастают проблемы с масанами. Епископ Гангрел имел огромный авторитет, был неформальным лидером, к слову которого прислушивалась вся семья. Он даже отказывался стать кардиналом или старейшиной — ему это не было нужно… — Помолчала. В глазах Клаудии появилось отрешенное выражение: сейчас рядом с Чернышевым лежала не распутная красавица, а предсказательница клана, которая вновь принялась анализировать известные ей факты. Машинально. Потому что, несмотря на всю манерность в поведении, это действительно было для нее важно. — Лазаря уважали, поскольку он был одним из немногих, кто еще помнит Раскол. Он был с ног до головы замазан кровью братьев, но ему прощали все, ибо он не боялся отстаивать перед Великими Домами интересы семьи. С другой стороны, епископ был предан навам, и его пример удерживал масанов в повиновении лучше любой пропаганды. У Сантьяги до сих пор нет равноценной замены Лазарю, он потерял мощную объединяющую силу, и у нас появился шанс.
— Выдернуть Камарилла из-под власти темных? — не сдержался Роберто.
— Примерно так…
Клаудия неожиданно замолчала, поймав себя на том, что чуть не сболтнула лишнего. Ведь одно дело болтать об истории семьи, и совсем другое — о ближайших планах тех, кто эту историю творит. Чернышев понял, что продолжения не будет, понял, почему, и, не желая затягивать возникшую паузу, легко коснулся груди девушки. В восхитительных, идеальной формы округлостях.
— Хочешь еще?
Она протянула руку, холодные пальцы дотронулись до губ Роберто. Он поцеловал нежные подушечки, бордовые ногти, мягкую ладонь.
— Хочу.
— Любовь масана затягивает…
В ее глазах мелькнула улыбка. Чернышев подался вперед, заглянул прямо в красные зрачки.
— Ты ведь не используешь магию? Все по-настоящему?
Клаудия помолчала, дотянулась до любовника и после долгого поцелуя прошептала:
— Никакой магии. Все по-настоящему.
Все по-настоящему. Так, как не было у Роберто никогда в жизни. А будет ли еще когда-нибудь? Кто знает? Упивающийся счастливыми минутами Чернышев не думал об этом. Он не думал ни о чем, кроме лежащей рядом женщины. Холодной, как лед, и горячей, как вулкан. Женщине, красивее которой невозможно отыскать на всем белом свете. Женщине, страшнее которой он никогда не встретит. Рожденная убивать дарила ему любовь.
У них все было по-настоящему.
Клаудия встретила Чернышева, лежа на кровати. Тончайший белый пеньюар и необычайно светлая кожа резко контрастировали с черным постельным бельем. Хрупкая девушка была похожа на изящную мраморную статуэтку, выточенную великим мастером, — совершенную и холодную. Даже волосы за ту пару часов, что Роберто не видел Клаудию, поменяли цвет, теперь они были белыми, с едва уловимым золотым отливом.
Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное «люблю»?
Она продекламировала на память, глядя не в раскрытую книгу, а на замершего в дверях Чернышева.
Поцелуй названья не имеет,
Поцелуй не надпись на гробах.
Красной розой поцелуи веют,
Лепестками тая на губах, —
мягко продолжил Роберто.
От любви не требуют поруки,
С нею знают радость и беду.
«Ты — моя» сказать лишь могут руки,
Что срывали черную чадру.
На губах девушки заиграла улыбка, в глазах вспыхнул алый огонь. Клаудия закрыла книгу и, не спуская глаз с Чернышева, чуть потянулась. Прозрачный шелк не скрывал прелестные формы: узкие бедра, плоский животик, стройная шея, ломкая линия плеч и нежные округлости небольшой груди. Изящные полушария с темными, почти черными сосками… дымка пеньюара лишь подчеркивала их прелесть.
— Отец и Жан-Жак уехали, — негромко произнесла девушка. — Мы одни.
— Я знаю.
Роберто медленно присел на кровать. Он не мог оторвать взгляд от Клаудии, от тонких линий лица, от глаз, показавшихся еще более огромными, чем обычно, от бордовых, почти черных губ. Таких чувственных, таких манящих…
— Всем в клане известно, что меня привлекают не только масаны, но все делают вид, что ничего не знают. А враги называют меня…
— Глазами Спящего, — перебил девушку Чернышев. — Ты великолепная предсказательница.
— Нет, — улыбнулась Клаудия. — Они называют меня Римской Шлюхой.
— Если ты еще раз произнесешь эти слова, я тебя ударю, — тихо, но очень твердо сказал Роберто.
— Ударишь?
— Да.
Аромат ее кожи пьянил. Девушка находилась в сантиметрах, в одном движенье, и вся ее защита — белый иней шелка.
Узкая ладонь легла на щеку Чернышева. Изящные пальцы с бордовыми ногтями ласково скользнули по подбородку, шее, прокрались под рубашку, замерли на плече, принеся с собой холод и желание.
— Ты такой горячий, — прошептала Клаудия. — Ты обжигаешь…
Она искала его тепла, он тянулся к страсти холода.
Можно ли разжечь пожар в медленно бьющемся сердце утонченной красавицы?
И первый же поцелуй показал — можно. Роберто потерял голову, коснувшись мягких прохладных губ. И сделал движенье, смахнул шелковый иней с плеч Клаудии и не заметил, как сам остался без одежды. Ледяная страсть сплела их тела, заставила осыпать поцелуями совершенное тело богини, рожденной убивать. А потом он вошел в нее, в богиню, и вспыхнули алые зрачки девушки, и холодный айсберг превратился в пылающий огнем вулкан. Обжигающее дыхание, становящееся все более и более прерывистым, негромкие возгласы, ее руки на его шее, ее гибкое, послушное тело. Роберто чувствовал, что готов заниматься любовью часами, готов сжигать себя дотла, лишь бы не обрывать возникшую между ним и Клаудией связь.