— Я служил Брюсу, граф, меня трудно удивить.
— Не смей меня перебивать!
Но пощечина не удалась — Павел перехватил руку Сен-Жермена, не позволив нанести удар.
— Одумайтесь!!
Граф оттолкнул Гуляева.
— Смерд!
И пошатнулся. Почувствовал, как слабеют ноги, как расплываются в призрачном дыму стены комнаты. Призраки, вылетевшие из трубок, отняли у Сен-Жермена силы, заставили опуститься в кресло, а затем и вовсе — на пол.
— Ты… отравил… — Глаза закрылись. — Ненавижу…
— Куда его? — Нечаев посмотрел на спящего графа. — В Ревель?
Гуляев покачал головой:
— Где двойник?
— В Саксонии, у одной из его любовниц.
— Дама ничего не заподозрила?
— Дама счастлива.
— Тогда отправь графа в Дрезден, — решил Павел. — Проведем обмен.
— Хорошо, отправлю, — согласился Нечаев. — Но я все равно считаю, что ты не прав, отпуская Сен-Жермена.
— Мы его не удержим.
— Тогда зачем учил? Зачем давал читать Книгу? Знал ведь, что уйдет! Знал?!
— Знал.
— И что?
— Как уйдет, так и вернется, — спокойно ответил Гуляев.
— Он вернется не один!
Павел тяжело вздохнул:
— А вот это, Петр, нам с тобой не изменить. — Присел на корточки, посмотрел на Сен-Жермена. — Он сильный маг, и много в нем зла, и много ошибок впереди. Но к нам он вернется. Один вернется. Потому что чувствовать будет, что неполной жизнью живет. Уже сегодня ночью почувствует. Когда глаза в темноте закроет, когда один на один с собой останется — почувствует. Поймет, что время его зря уходит. Что силы свои на ерунду растрачивает. Что предназначение свое позабыл. И чем дальше, тем острее станет это чувство. Выть он будет по ночам. Озлобится на всех. Ошибки совершит страшные. Много плохого совершит, пытаясь боль свою заглушить, себя переломить пытаясь. Вот только крепок он неимоверно и супротив себя не выстоит. Не по зубам ему сей орешек окажется, тверд слишком. И придет к нам граф, вернется. Станет мудрым Хранителем, достойной сменой колдуну Брюсу.
Бизнес-центр «Нефтяная Вышка».
Москва, проспект Вернадского,
5 ноября, пятница, 18.59
— Эта машина?
— Эта.
Рустам нажал на кнопку брелока, но никакого эффекта не последовало: черный «Мазератти» остался равнодушен.
— Что за черт? — Охранник надавил на кнопку еще несколько раз. — Батарейка, что ли, села?
— Дай посмотрю. — Шамиль взял брелок. — Я такие штуки видел: он настроен на отпечаток пальца владельца.
Рустам негромко выругался:
— А где владелец?
— Уехал, наверное.
— На чем?
— Какая разница? Допустим, ему Никита бесплатное такси прислал. И что из этого? Тебе полегчало?
Рустам сплюнул и многозначительно посмотрел на напарника:
— Хватит острить! Что делать будем?
Эльдар велел телохранителям отогнать «Мазератти» в «Два Короля», и ребятам очень не хотелось докладывать шефу, что они не смогли справиться со столь простым заданием.
— У меня есть приятели в автосервисе. — Шамиль почесал бровь. — Сейчас позвоню, они эвакуатор подгонят и в лучшем виде тачку доставят.
— Отлично! — приободрился Рустам. — А может, пусть они ее и вскроют? Чего мучиться?
— К черту. — Доставший телефон Шамиль отрицательно покачал головой. — Вдруг ее хозяин у Никиты выкупить планирует? Ты потом будешь восстановление охранки оплачивать?
— Не, я не буду.
— Я тоже платить не хочу. Отвезем тачку в «Короли», а там видно будет.
Пока напарник искал нужный номер, Рустам еще раз обошел вокруг дорогой машины, постоял у тонированных стекол, безуспешно пытаясь разглядеть внутренности салона, после чего громко сообщил:
— У нее даже лобовуха почти черная!
— Ну и что?
— Так ведь не видно ни черта!
— Ну и что?
— Да ничего, — буркнул Рустам. — На водилу было бы интересно посмотреть. У него небось не глаза, а инфракрасные прицелы.
Захар чувствовал себя великолепно: бодрым, полным сил и энергии. Раны затянулись, исчезли, не оставив после себя даже шрамов, движения вновь стали упругими, быстрыми и уверенными. Благодарить за это следовало эрлийцев, в очередной раз подтвердивших свое высочайшее мастерство, и навов, позаботившихся о том, чтобы епископ смог восстановить запас Крови. Другими словами, отыскать в Тайном Городе более здорового масана было нереально. Но на душе у Треми скребли кошки — жесткий разговор с комиссаром Темного Двора вывел Захара из равновесия.
Никогда ранее боевой лидер клана не сомневался в правильности своих поступков. Начнешь задумываться — потеряешь время, потеряешь время — станешь уязвимым, станешь уязвимым — погибнешь. Правила боя. В войне, которую вел епископ, цепочка была несколько другой: усомнишься в своей правоте — станешь слабым, не сможешь принять жесткое решение, не сможешь убить — умрешь сам. Суть тем не менее оставалась прежней: сомнения означали смерть, и за свою долгую жизнь Захар не раз и не два убеждался в истинности этого правила. Епископ пережил многих любителей порассуждать и собирался продолжать в том же духе, но признавал, что в словах комиссара есть смысл.
«В свое время мы с твоим отцом и Лазарем Гангрелом рассчитывали, что через сто пятьдесят — двести лет в Саббат осознают бесперспективность противостояния и мы договоримся. К сожалению, их лозунги, непрагматичные и непродуктивные, противоречащие разуму и инстинкту самосохранения, оказались весьма живучи. Вождям Саббат удалось сформировать культуру, не нуждающуюся в мирной жизни. Пища всегда рядом, наличность на карманные расходы можно получать банальным грабежом — вот и вся свобода. И за нее они готовы драться до последней капли крови. Эта культура, культура Хаоса, спутала нам все карты, не скрою: лидеры Саббат нас переиграли».
«Значит, война будет продолжаться до полного истребления?»
«Мне бы этого не хотелось».
«Мне тоже».
«Надо искать выход».
«А он есть?»
«Выход есть всегда, — прищурился комиссар. — Раз уж мы поняли, что не можем и впредь истреблять мятежников с прежней интенсивностью, следует заняться их культурой…»
Оглушенный Цвания не мог прийти в себя минут десять. Он молча сидел за столом, неподвижно глядя на открытые карты, и пошевелился лишь однажды: залпом выпил поднесенный мрачным Какадзе стакан водки. Все понимали, какие чувства владеют несчастным Давидом, а потому не трогали, не дергали. И лишь когда Геннадий Моисеевич разложил на противоположном конце стола документы, Сватов осторожно дотронулся до плеча Цвания.
— Давид, надо подписать бумаги.
— Я не могу, — едва слышно ответил Цвания.
Сватов вздохнул:
— Давид, ты должен.
Цвания поднял голову и посмотрел на Сергея:
— Я не могу, Гори меня убьет… — И, увидев в глазах Сватова равнодушие, сглотнул. Попробовал еще раз: — Серго, ты же знаешь — он меня убьет.
— Если ты не подпишешь, — негромко произнес Сватов, — Автандилу о твоем проигрыше будет докладывать кто-то другой. А подпись на бумагах все равно появится.
— Чего пугаешь, а? — вскинулся Цвания. — Думаешь, испугал, а? Сука ты, Сватов, сука!
Один из охранников поднес документы, и Давид лихорадочно поставил автографы.
— Все?
Но Сватов уже уступил место Крылову.
— Все, — кивнул Никита, передавая бумаги Эльдару. — Было приятно играть с тобой, Давид.
— Жаль, что у тебя только одно казино, — добавил улыбающийся Ахметов.
Цвания промолчал.
— Скажи Автандилу, что мы будем ждать звонка, — закончил Крылов. — Нам есть что обсудить.
— Пошел ты…
Давид закурил.
Это случилось здесь. Захар остановился в центре подземного гаража, опустил голову, вздохнул. Служба утилизации поработала на славу: не осталось никаких напоминаний о вчерашней схватке, исчезли даже магические следы, словно челы могли их почувствовать… Ничего не указывало на то, что вчера на этом самом месте погиб Гаврила Треми, юнец с «кривыми иглами», сопляк, искренне верящий в свою правоту. Война любит молодых.
Епископ Треми опустился на одно колено и достал катану Гаврилы. Во время церемонии похорон кардинал клана сломал над ушедшим воином «слир» — ритуальный нож, кривой и острый, словно игла, такой клинок получал при рождении каждый масан. А здесь, на месте смерти, Захар оборвал путь его меча — по праву сражавшегося рядом во время последнего боя.
— Мы проливаем кровь и пьем ее. Нас согревает тьма и наполняет силой смерть. Но на той стороне все равны.
Клинок переломился. Епископ крестом сложил половинки меча на том месте, где сделал последний вздох Гаврила, и прошептал заклинание. Сталь вспыхнула огнем.
— Ты был воином и умер как воин. Прими мое уважение, брат.
Сталь растаяла в магическом пламени, исчезла, отправившись в небытие следом за господином.
Захар поднялся на ноги и огляделся. Сантьяга сказал, что оставил машину где-то здесь…
Пригнанный челами эвакуатор увез «Мазератти», прихваченная из бара бутылка виски закончилась, и, поскольку ничего интересного в гараже не намечалось, Контейнер решил осведомиться насчет дальнейших планов.
— Чо будем делать, уйбуй?
Десятник промолчал. Он сидел на подножке джипа, одной рукой закрывая лицо, а во второй сжимая проклятый амулет, и изредка икал.
— Вешаться будем, — безапелляционно ответил Иголка. — Потому шта нам теперя трындец. Великий фюрер не поймет, что только этот гад во всем виноват, — всех порешит.
— Надо ехать конца мочить, — отрешенным голосом произнес Копыто. — Пусть ему тоже будет хреново.
— Да заткнись ты, мочитель недоделанный, — окрысился Иголка. — Хватит, накомандовался!
И получил подзатыльник от могучего Контейнера.
— Не мешай уйбую, стервец!
— Я уже не мешал! Я никому не мешал! И что?! Чем все закончилось? Ты хочешь, чтобы тебя повесили?