ывало: полакомившись всем, чем ей заблагорассудится, моя лошадь сама решала, когда ей идти дальше.
Примерно через час я начал подозревать, что не заметил деревню Вур-Грин и случайно проехал мимо: указатели на этом участке дороги отсутствовали. Я обратился к мужчине, который сгребал траву на поле у дороги.
– Вур-Грин, господин? – переспросил тот, опираясь на грабли. – Зачем вам туда ехать? Вы ведь джентльмен.
– А почему в эту деревню нельзя ездить джентльменам? – спросил я, приняв его лесть и распознав в ней завуалированные взывания к моей щедрости.
– С тех пор как нагрянули погорельцы, туда нос сунуть боязно. Ради шести пенсов горло перережут.
Однако дорогу он мне объяснил. Я и впрямь пропустил поворот и проехал лишнюю милю. Работник поведал мне, что деревня расположена в нескольких сотнях ярдов к западу от большой дороги, хотя тамошние убогие лачуги раскиданы как попало, и с виду не поймешь, что перед тобой деревня.
– Я ищу лагерь погорельцев, – сказал я. – Каков он? Неужели это и впрямь такое страшное место?
После Пожара десятки тысяч погорельцев находили приют в лагерях вокруг Лондона. Но сейчас большинство обитателей их покинуло, а оставшиеся лагеря превратились в крошечные поселки с улицами и собственными правилами.
– Этот лагерь не похож на другие, господин, – начал работник, явно наслаждаясь возможностью посплетничать.
Как всякий словоохотливый человек, он был рад слушателю. Он объяснил, что лагерь в Вур-Грин очень мал, его население меняется, и обычно там живет несколько десятков семей. Из-за удаленного расположения тамошним погорельцам трудно найти работу в округе, а Лондон слишком далеко, чтобы каждый день ходить пешком туда и обратно. Многие кое-как кормились тем, что им удавалось вырастить, выпросить или украсть, другие жили за счет родных или полагались на великодушие соседей. Огонь отнял у этих неприкаянных все, что у них было, даже волю бороться за лучшую жизнь.
Лагерь разбит на земле, принадлежащей старому фермеру по фамилии Мангот, который после смерти жены совсем запустил хозяйство. Во время войны там останавливались на постой солдаты, и полю был нанесен значительный ущерб. Из детей Мангота выжил один сын, но и тот погиб несколько лет назад.
Как и подобает джентльмену, я наградил работника, чтобы тот выпил за мое здоровье, и поскакал обратно. К деревне вела изрытая колеями дорога – если это место, конечно, можно было назвать деревней. По пути я встретил старуху, срывавшую с куста ежевику. Глаза ее провалились в глазницы, кожа потемнела от солнца, а по обе стороны от рта пролегли такие глубокие морщины, что казалось, будто их вырезали ножом. Пока лошадь щипала траву под кустом, я спросил старуху, где земля господина Мангота и лагерь погорельцев. Бросив на меня недобрый взгляд, та указала грязным пальцем вперед.
Как только кобыла насытилась, я продолжил путь. Дорога, тянущаяся меж двух полей, сузилась и спустилась ниже. Живые изгороди выглядели все плачевнее. В воздухе стоял запах разлагающихся овощей.
Вдруг непонятно откуда выскочили две собаки и принялись с рычанием описывать вокруг меня круги, пытаясь цапнуть меня за ногу. Лошадь испуганно попятилась, заметавшись от одного края узкой дороги к другому. Я понимал, что проклятая кобыла в любой момент может встать на дыбы, а я полечу на землю. Обругав собак на чем свет стоит, я стал звать на помощь.
– Ко мне, черти!
Мужской голос прозвучал резко и пронзительно. Он донесся откуда-то сзади и сверху. Псы тут же съежились, поджали хвосты и покарабкались вверх по склону сбоку от дороги. Живая изгородь была такой чахлой, что мне не составило труда разглядеть сквозь нее худосочную фигуру на поле.
– Вы господин Мангот? – уточнил я.
– Кто его спрашивает?
– Моя фамилия… – Мне вдруг вспомнился старый товарищ из школы при соборе Святого Павла. – Роулиндейл.
– Какое у вас к нему дело?
– Я ищу молодую женщину, прибывшую в лагерь погорельцев день или два назад. Мне нужно с ней встретиться.
– Какую женщину?
Я не знал, под каким именем поселилась здесь Кэт, поэтому ответил:
– Вчера ей доставили плащ.
– Идемте. Мангот – это я.
Мужчина маленького роста пролез через изгородь и съехал по склону на дорогу. Собаки последовали за ним. Старик был тощим, но жилистым, с длинной копной спутанных, сальных седых волос и глазами, из-за какой-то болезни затянутыми пленкой. Мангот был одет в грязную рубаху, а на бриджах грязи было еще больше. Ни слова не говоря, он на ощупь отыскал повод моей зловредной кобылы, взялся за него и, прихрамывая, зашагал по дороге. Собаки трусили за нами. Я чувствовал себя не гостем, а пленником, которого ведут в триумфальной процессии.
Мы вышли на открытое пространство к полуразвалившейся ферме с провисшей крышей, позеленевшей от мха. Треть крыши провалилась, обнажив сломанные стропила и покосившиеся опорные балки. Мелкая свинья рыла пятачком землю в заросшем сорняками дворе, надеясь чем-нибудь поживиться. Больше вокруг не было ни единого живого существа, если не считать козы, привязанной к кольцу в стене амбара рядом с замшелой приступкой для всадников.
Мужчина издал утробный звук, напоминающий рычание, отчего псы сразу опустили хвосты и скрылись в амбаре, смежном с разрушенной частью дома.
– Вот, – произнес Мангот, указывая на участок земли позади двора, спускавшийся к ручью. – Лагерь здесь.
Я и раньше бывал в лагерях погорельцев, но ничто не могло подготовить меня к визиту в Вур-Грин, даже предостережения работника, встреченного мной по дороге. За хозяйственными постройками раскинулось хаотичное поселение из холщовых палаток и сколоченных на скорую руку деревянных хижин. Тут не было ни импровизированных лавок, ни улиц. От полудюжины костров поднимались струйки дыма. Казалось, все здесь – и палатки, и одежда жителей, и земля – было окрашено в оттенки коричневого: цвета мешковины и помоев, грязи и испражнений.
– Сколько здесь человек? – спросил я.
Мангот пожал плечами:
– Не знаю. Верно, около сотни. Раньше было больше. А теперь остались только эти страждущие души.
– Чем они здесь занимаются?
– Ждут, – ответил господин Мангот. – В Вур-Грин все ждут.
– Чего? – спросил я.
– Смерти, господин. Чего же им еще дожидаться?
Выпустив повод кобылы, Мангот, не оглядываясь, захромал к дому.
Я медленно проехал через двор и оказался в поле. Огибая лагерь, кобыла направилась к ручью, протекавшему у подножия склона. Погорельцы стояли возле своих палаток и лачуг и глазели на меня, будто на существо из другого мира – хотя в каком-то смысле так оно и было. У здешних обитателей были собственные собаки, и псы следовали за ними на безопасном расстоянии. И собаки, и хозяева выглядели одинаково забитыми.
Однако стоило мне остановиться у ручья, как высокий угловатый мужчина подошел ко мне и довольно-таки любезно осведомился, что мне угодно.
– Я ищу молодую женщину, которая приехала к вам на днях, – ответил я. – Может быть, в лагерь уже приходил разносчик, чтобы доставить ей плащ.
– Плащ, сэр? – переспросил мужчина. Он снял шляпу, под которой скрывалась копна седых кудрей, и почесал голову. – Про плащ мне ничего не известно.
– А про женщину? – Мое терпение было на исходе, и я заговорил сердито: – По всей вероятности, она прибыла в лагерь в воскресенье.
Должно быть, от злости я дернул поводья. Лошади это не понравилось. Мотнув головой, она галопом поскакала обратно, вверх по склону, а я отчаянно вцепился в ее шею. У ворот, ведущих во двор, одна из собак Мангота погналась за моей кобылой. Та отпрянула к задней стене фермы. Я закричал на пса и замахнулся тростью, которую не выронил лишь чудом. Собака с рычанием попятилась.
Но передышка оказалась лишь временной. Остальные псы в лагере, вдруг осмелев, стали окружать меня, и люди последовали их примеру. А страшнее всего было то, что все они надвигались на меня беззвучно: люди не кричали и не произносили ни слова, собаки не лаяли. Они лишь молча подбирались ко мне и моей кобыле. Возглавлял их высокий мужчина. В руках он держал топор. Я крепче сжал трость, от всей души жалея, что не позаимствовал у Сэма пистолет.
Тут дверь у меня за спиной открылась. Я потянул за поводья, пытаясь развернуть лошадь в сторону этой новой угрозы.
– Дражайший сэр, ради бога, прекратите измываться над этим несчастным животным.
От удивления я едва не свалился со своей проклятой кобылы. Выйдя из дома, Кэт взялась за повод и похлопала лошадь по шее, отчего та словно по волшебству снова превратилась в обещанный хозяином конюшни образец благонравия.
Стоило Кэт появиться, и от враждебных намерений погорельцев и их собак не осталось и следа. Их настроение изменилось столь внезапно и неуловимо, что я даже задался вопросом: неужели исходившая от них опасность мне просто померещилась?
– Благодарю, господин Хэлмор, – между тем произнесла Кэт. – Господин Мангот сказал мне, что этот человек меня ищет.
Хэлмор пожал плечами:
– Смотрите, чтобы он не ходил в лагерь. Здесь ему не место.
Кэт ответила кивком. Вместе с лошадью девушка вошла во двор и подвела мою кобылу к поилке. Все это время я сидел в седле. Лошадь опустила голову и стала пить. Я воспользовался представившейся возможностью и соскользнул с ее спины. Почувствовав под ногами твердую землю – вернее, жидкую грязь, – я испытал непередаваемое облегчение.
– Зачем вы приехали? – спросила Кэт. – И как вы нашли…
– Вы слышали, что случилось? – перебил я.
– О чем вы?
– Эдвард Олдерли мертв. Скорее всего, убит.
Секунду Кэт глядела на меня во все глаза. Ее лицо было неподвижно, точно маска. За прошедшие несколько дней она успела загореть, хотя погода в основном была пасмурной. Я заметил, что Кэт сделала другую прическу, а ее глаза на посмуглевшем лице казались особенно яркими. Они как будто стали больше – хотя, может быть, девушка просто исхудала.
– Хорошо, – наконец произнесла она и после небольшой паузы повторила: – Да. Хорошо.