Битон обмолвилась, что Томас Рэндолф, посол Англии, рассказал ей, что дела такого рода при английском Дворе решались совсем иначе и что королеве пора бы разобраться с недовольными. Но Мария была слишком мягкой и страшно терпеливой.
— Ну что я могу сделать? — вопрошала она. — Я же бессильна. Неужто Господу угодно, чтобы ко мне относились как к Елизавете Английской?
— Он говорил очень серьезно, — добавила Битон, и краска смущения при упоминании имени этого англичанина залила ей щеки. Битон верила всему, что говорил ей Рэндолф.
Мария начала, было, тревожиться о Битон и англичанине. А вдруг этот человек — шпион, как и все послы? Может, увиваясь за Битон, он задумал докопаться до секретов Марии?
Да что же это я такое говорю?! Должно быть, схожу с ума, если подумала, что Битон следит за мной. Но Битон могла невольно проболтаться, а Рэндолф достаточно умен, чтобы разговорить ее.
Во Франции с нею рядом все время был кардинал Лотарингский. Если ему хотелось, чтобы она чего-то не знала, то он просто держал такие вещи в секрете. А сейчас получалось так, что она знала то, о чем предпочла бы не знать вовсе. Ее брат Джеймс и Мэйтленд держались вместе, но они ненавидели Босуэла. Граф Атолл и граф Аргайл, будучи католиками, ненавидели католического лидера Хантлея. Был Мортон, репутация которого походила на репутацию Босуэла. Был Эрскин, больше всего на свете интересовавшийся тем, что стоит на обеденном столе. Босуэл и Гамильтон Аран поругались между собой, и в итоге Мария через несколько недель после прибытия в Шотландию прогнала Босуэла со Двора, последовав совету графа Джеймса.
Тревожно было у нее на душе. Марии казалось, что ей никогда не понять этих сварливых графов, чьи тени затмевали ее трон.
Она припомнила тот теплый сентябрьский день, когда проехала по столице. Как же она была счастлива, правя белоснежной лошадью и прислушиваясь к восторженным крикам толпы по поводу своей красоты. Но по одну сторону от нее ехал брат-протестант, а по другую — католик Хантлей. Первое дурное предзнаменование явилось ей, когда она на одной из улиц увидела ребенка, одетого как ангел, с ключами от города, протестантской Библией и псалтырем. Но, когда процессия добралась до Маркеткросс, там, на площади, оказалось посаженное на кол чучело священника, облаченное в одежды для мессы. Вокруг был сложен костер. Мария побледнела, поняв вдруг, что все сделано специально, все сделано так, чтобы чучело сжечь у нее на глазах. Хантлей приказал, чтобы чучело немедленно убрали. Но произошедшее разбило весь день. Теперь стало совершенно ясно, что впереди ее ждут лишь тяготы да невзгоды…
Но на самом деле очень важно принять решение для себя самой… Она сделает все возможное для мира в стране… Она будет терпелива… Она назначит нескольких реформаторов на государственные должности… Мария вновь призадумалась о Хантлее… Аргайле… Атолле… Мортоне… брате Джеймсе… Нельзя позабыть и Босуэла, ведь он так помог ей. Ей совсем не хотелось обидеть кого-либо.
Битон оторвала взгляд от шахматной доски и воскликнула:
— Я думаю, Вашему Величеству мат. Сдается мне, что ваши мысли витали где-то еще, иначе я бы так легко не победила.
— Отложим-ка шахматы, — произнесла Мария, — и давайте поболтаем. Ну вот, когда мы обустроились, не затеять ли нам великолепный бал? Давайте покажем всем, что мы хотим радоваться, и хотим, чтобы они тоже радовались. Может, тогда они перестанут искать правых и виноватых…
— Давайте устроим маску! — сияя глазами, вскричала Флем. Она представила себя перед Двором в восхитительном костюме. Там обязательно будет Мэйтленд, самый красивый на свете мужчина… Да, он не молод, но это не делает его менее привлекательным.
Ливи вспомнила о графе Семпиле… Похоже, он уделяет ей внимания значительно больше, чем того требовала обычная вежливость.
А Битон сразу же вспомнила о Рэндолфе…
И только Сетон было тяжко. Она не знала, рассказать королеве или нет о священниках, которых ловят на улицах города и закидывают камнями. Сетон прослышала о новой забаве, придуманной Джоном Ноксом для улиц Эдинбурга, под названием «охота за священником».
Мария окликнула Сетон:
— Ну-ка, Сетон! Ты, по-моему, витаешь где-то в облаках. Что это будет за маска?
— Будем петь, — ответила Сетон, — но, я забыла… в хоре Вашего Величества ведь нет баса.
— А в свите господина де Моррета есть замечательный бас! — вставила Ливи.
— А кто он? — спросила Мария. — И можно ли взять его совсем ненадолго, ведь Моррета скоро возвращается в Испанию, и я не сомневаюсь, что он заберет с собой своего певца…
— Так, значит, Ваше Величество не соглашается на брак, ради которого приезжал Моррета? — смущаясь, спросила Битон.
Мария бросила на нее пронзительный взгляд. Да неужели она собирает для Рэндолфа сведения? Нет, этого не может быть! Один лишь взгляд в открытое лицо Битон разубедил ее.
Она нежно пожала Битон руку, как бы молча прося прощения за то, что сомневалась в ней.
— Нет, я не выйду замуж за графа Феррара, хотя Моррета приезжал именно за этим… Так что насчет певца? Я думаю, он мог бы для нас немножечко попеть…
— У него ангельский голос! — отметила Флем.
— Ну уж если он хорош так, как ты говоришь, может, мы уговорим Моррету оставить его?
— Ваше Величество думает, это возможно?
— Все зависит от его господина… Я думаю, Моррета не откажет.
— Мадам, — произнесла Сетон, — я слушала этого юношу вчера… Я никогда не слышала чего-либо подобного.
— Так мы можем его позвать прямо сейчас! Как его зовут?
— Я не знаю, — ответила Флем.
Мария вопросительно посмотрела на подруг, но никто из них его имени не знал.
И вдруг Сетон вспомнила:
— Вроде я слышала вчера, как приятели звали его синьором Давидом.
— Тогда мы пошлем за синьором Давидом. Флем, дорогая, отправь пажа.
Королеве принесли лютню, и, когда вошел синьор Давид, они обсуждали, что будут играть.
Давид был невысоким, очень красивым пьемонтцем. Он поклонился учтиво, но без смущения.
— Синьор Давид, — сказала королева, — мы прослышали, что у вас хороший голос, не так ли?
— Если Ваше Величество хочет оценить его, то Ваш скромный слуга будет глубоко польщен.
— Я хочу послушать, но сначала скажите мне, что вы делаете в свите господина де Морреты?
— Ваше Величество, я секретарь у господина де Морреты.
— Ну что ж, Давид, спойте для нас.
Мария заиграла на лютне… Как только Давид запел, его чудесный голос заполнил комнату, и у слушавших навернулись на глазах слезы. Его голос властвовал над ними…
Когда песня закончилась, Мария с жаром произнесла:
— Синьор Давид, это совершенство!
— Я рад, что мой жалкий голос доставил удовольствие Вашему Величеству.
— Мне бы хотелось, чтобы вы спели с моим хором.
— Я… я безмерно рад!
— Но, — усомнилась королева, — когда вы уедете вместе с вашим господином, это будет такая потеря для хора, что, может, лучше вам вовсе и не петь, как вы думаете?
Давид погрустнел.
— Однако, — в порыве произнесла Мария, — не хотите ли остаться при мне, когда ваш господин уедет?
Он рухнул перед ней на колени, что и стало его ответом. Он взял ее руку и преподнес к губам.
— Служить вам?! — пробормотал он. — Самой красивой женщине в мире?!
Она рассмеялась и сказала:
— Не забывайте, вы меняете солнечную Италию на край с суровыми зимами!
— Мадам, — ответил он, — моя служба вам будет мне солнцем.
Как все-таки отличаются эти иностранцы от грубых шотландцев, подумала она. Ей нравился этот невысокий человек с большими и лучистыми глазами.
— Когда ваш господин покинет Шотландию, вы можете перейти ко мне на службу. Как ваше имя, полное имя? Мы знаем вас только как синьора Давида.
— Давид Риччо, мадам, отныне самый смиренный и преданный слуга Вашего Величества.
Настало Рождество. Ветер завывал над Канонгейтом и бился в стены Холируда. Во всем дворце топили камины. К превеликому сожалению Марии, почти вся французская свита, что сопровождала ее в Шотландию, возвратилась во Францию, и при Марии остался лишь Элбоф.
На улицах города творились беспорядки, и зачинщиками там были крепыш Босуэл да сумасшедший Аран.
Босуэл не забыл, что его отправили со Двора благодаря Арану.
Босуэл и думать не хотел, чтобы Арану такое сошло с рук. А Аран, как и весь клан Гамильтонов, никогда не упускал случая позлить Босуэла и болтал налево и направо о скандале между Босуэлом и Анной Тродзен, несчастной датской девочкой, как ее называли, которую Босуэл совратил, сделал матерью, выманил из отчего дома, а потом бросил.
Как прознал Босуэл, Аран, ревностный пуританин и ярый сторонник Нокса, поддержал «охоту за священником». И теперь Босуэл задумал втянуть наследника рода Гамильтонов в такой же скандал, в который оказался втянутым сам.
У Босуэла было два приятеля. Один из них — всегда готовый покуражиться Элбоф, а второй — Джон Стюарт, единокровный брат Марии, обожавший Босуэла больше, чем кто-либо еще, и готовый идти за ним куда угодно. Босуэл держал при себе брата Марии по двум причинам: во-первых, этот молодой человек мог сделать много чего хорошего при Дворе для Босуэла, а во-вторых, он хотел выдать замуж за него свою сестрицу, рыжеволосую Жанет Хепберн.
Дружки Босуэла слонялись по улицам Эдинбурга, затевая склоки с сочувствующими Гамильтонам, но Босуэлу этого показалось мало.
— Эх, весело же будет, — вопил он, — если мы отловим Арана с кем-нибудь… А потом послушаем, что скажет его дружок Джон Нокс!
Его приятели загорелись этой идеей, но как все сделать так, чтобы прошло гладко?
— Так это просто, — объяснил Босуэл. — Частенько вечерами он ходит к одной известной даме. А что, если мы взломаем дверь в этот дом, поймаем его там и прогоним ночью нагишом по городу? Вы себе представьте: наследник Гамильтонов, пуританин, бегающий холодной ночью голышом по улицам, и все потому, что забыл одежду в спальне любовницы!