ь, и даже, быть может, известный… Николай Сергеевич так и не назвал ей свою фамилию:
– Зачем вам, Тоня? Если вы читали мои книги, – вас это только смутит и напряжет, вне зависимости оттого, понравились они вам или нет… А если не читали, так вам и вовсе ни к чему.
Но, все равно, у него интересная профессия, которая могла бы привлечь к нему друзей и женщин… Почему же от него веет таким одиночеством?
За окошком появился Гера. Писатель его окликнул:
– Чаю хочешь?
Гера отказался, сообщив, что только что пил.
– Ну, зайди тогда, я тебя с нашей гостьей познакомлю.
Крупный, плечистый, бородатый, с тем нескладным лицом, что формируют пьяные гены многих предшествующих поколений крестьян, Гера был угрюмо-послушен, хотя широкий и в то же время курносый нос придавал ему немного удивленное выражение. Его лохматую черную голову венчала кепочка с надписью «Микрософт», казавшаяся чьей-то насмешкой.
У его ног преданно притулилась такая же нескладная, как и ее хозяин, собака.
– Антонина, – представил Писатель. – Наша гостья. А это Герасим, мой садовник и сторож.
– А собаку зовут Муму? – сострила Тоня.
Писатель рассмеялся.
– Почти! Я ее так иногда называю. Но на самом деле ее зовут Питти. А еще точнее, Герасим прозвал питбуля Петей, – а я переименовал его в Питти.
– Питбуууль??? – изумилась Тоня. – Это питбуль?
– Он самый. Чистопородный.
– А он… Он не опасен?
– Нет, конечно, – заверил ее Писатель. – Это все выдумки! Ну, скажи же, Гера: опасен ли твой пес?
– Нет, – обронил Гера.
Помявшись, садовник ушел, а Писатель стал рассказывать Тоне его нехитрую историю:
– Бабенка его бросила, Гера запил по-черному. Потом, почти по Тургеневу, хотел утопиться. Его, пьяного, с моста сняли односельчане. Гера чуток протрезвел, пришел в себя, снова за работу взялся. А руки у него золотые… И я позвал его к себе. Он такой же бирюк, что и я, нам с ним лишних слов не надо.
– А почему жена его бросила?
– Ушла к другому, как водится. Всего три года пожили вместе.
Тоню почему-то задело это примечание – «как водится». Она воскликнула запальчиво:
– Просто так не уходят! Значит, Гера был плохим мужем! Должен был заботиться о своей жене, тогда б она не ушла!
– ДОЛЖЕН? Никто никому ничего не должен, деточка. Гера такой, какой есть. И принимать его следует таким, как он есть.
Тоня вспомнила свое, еще недавнее желание, чтобы ее принимали такой, как есть… Но она уже знала, в чем ошибка и даже эгоизм подобной философии.
– Как замшелое бревно, что ли? От которого нечего ждать, даже крохотного ростка?
Писатель прищурился на Тоню с интересом.
– Экая мичуринка! По-вашему, значит, Гера должен был цветочками покрыться, чтобы удержать бабу свою?
– Так он же ее любил! Топиться с горя хотел! Значит, должен был напрячься, чтобы ей с ним было хорошо!
– Опять ДОЛЖЕН! Да не растут на замшелом бревне цветочки, хоть ты его судом приговори! А жинка его ДОЛЖНА была, в таком случае, смотреть, за кого замуж шла! …А на самом деле, никто никому не должен.
– Ну, если так подходить к отношениям, то нечего и ждать сказок. Чудес не бывает.
– Именно так я ему и сказал.
– Нет, не так вы ему сказали! Вы ему не сказали, что любовь, это не слово такое – это дело такое!
– Интересная формулировочка, – хмыкнул Писатель.
– Потому что надо уметь вкладываться в отношения, – продолжала запальчиво Тоня, – чтобы…
– Ты сюда приехала совета просить или советы давать? – перебил ее Писатель.
Тоня смутилась.
– Учитывая твой возраст, у тебя любовная проблема… – Он вдруг перешел на покровительственное «ты». – Я не прав? – Он чуть насмешливо посмотрел на нее. – Вижу, что угадал… И что же, Тоня, разве ты не вкладывалась в отношения? Да уж, небось, изо всех сил! Однако позвонила ты среди ночи мне и сидишь теперь тут, у меня, а не держишься за ручку с любимым… И вот тебе твоя теория, а вот тебе твоя практика.
Тоня прикусила губу, стараясь справиться с подступившими слезами. Писатель прав… И это самое обидное!
Ужин подходил к концу. Писатель почти не смотрел на нее, но Тоня кожей чувствовала: он ждет, чтобы она решилась наконец приступить к своему рассказу. Ей и самой не терпелось, хотя страшно было подступиться.
– Хочешь сок? Алкоголь? Чай? – неожиданно мягко спросил Николай Сергеевич.
Этот вопрос ее вдруг успокоил, снял напряжение, и Тоня решила приступить к рассказу немедленно и без предисловий.
– Бокал «Порто», – если у вас, конечно, настоящий, португальский.
– Ты знаток, я смотрю, – поднял брови Николай Сергеевич и ушел куда-то.
Затем вернулся с темной бутылкой «Порто» и двумя бокалами. Налил Тоне и себе и заявил:
– Сладкого у меня нет. Не обессудь.
– Мне и не нужно, – рассеянно откликнулась Тоня. – Фигуру берегу. Так вот, Николай Сергеевич, вы, наверное, себя спрашиваете, зачем я вам позвонила и даже почти напросилась к вам в гости…
– Ничего я не спрашиваю, – буркнул он. – Это ты хотела, а я уступил.
– Неправда, – рассмеялась Тоня. – Иначе бы вы не посочувствовали мне в кафе и не оставили своего телефона. Ваша воля играть бирюка, если вам так нравится, но я-то вижу, что вы просто сгораете от нетерпения!
Писатель вскинул на нее взгляд, в котором сквозило неприкрытое изумление. Тоня не знала, чему именно он изумился: ее нахальному тону, – может, с ним так никто не разговаривал никогда? Или, наоборот, тому, что ее догадка верна? Но она не дала себя сбить с толку. Она уже учуяла, что, несмотря на его дремучую «бирючесть», в нем прятался ранимый и застенчивый мальчишка, а она таким мальчишкам с детства нравилась. Они интуитивно чувствовали, что Тоня насмехаться не станет, что сумеет понять и бережно отнестись к их неуклюжим чувствам, и потому их всегда тянуло к Тоне. Даже если влюблялись они в других – в красивых маленьких стервочек… Но теперь, когда у Тони благодаря урокам Кирилла появился «класс», она могла дать фору любым «стервочкам». И она чувствовала, что нравится Писателю, – нравится как женщина. Но при этом его возраст был гарантией безопасности. И потому она только усмехнулась его взгляду.
– Кроме того, я уверена, что вам как писателю будет интересно узнать эту историю. Это просто сюжет для романа, поверьте!
– Так начинайте. – Писатель вдруг вернулся к «вы». – Как вы выразились, я сгораю от нетерпения, – холодно оборвал он ее восклицания.
Но Тоня не смутилась.
– Подлейте мне «Порто». Спасибо. Все началось в конце прошлого лета…
…Писатель слушал ее рассказ действительно жадно, задавая попутно вопросы и часто делая какие-то пометки в блокноте, – совсем как детектив Кисанов. Он, правда, в отличие от детектива, который предпочитал факты, больше расспрашивал о том, что она в тот или иной момент чувствовала и думала.
– Как вы сказали? – перебивал он иногда ее. – Вы себя ощутили конструктором «Лего»? Замечательно сказано! И что же, вам было неприятно себя им ощущать?
– А что же здесь приятного? – удивилась Тоня.
– Надо думать, кому как… Я бы, к примеру, никогда не позволил собой манипулировать. Даже в детстве. Но вы ведь с самого начала согласились на роль глины, из которой Кирилл лепил нужную ему женщину!
– Конечно, вы правы, я согласилась. Но… У меня ведь и раньше были свои взгляды на вещи. Просто тогда я стеснялась их высказывать.
– Вы хотите сказать, что у вас была своя философия? Мировоззрение?
– Нет, – смутилась Тоня, – никакой специальной философии… Так, отношение к разным вещам. На уровне «что такое хорошо и что такое плохо», – улыбнулась она.
– Иными словами, вы претендуете на то, что разобрались в самом сложном вопросе, над которым бились лучшие умы не одно столетие?!
– Не пойму, вы смеетесь надо мной?
Тоня, ощущая странное напряжение и неловкость, предпочла сделать немного обиженный вид.
– Что вы, Тоня, ни в коем случае! Мне просто необычайно интересно. Я, представьте, никогда не был молодой девушкой, – улыбнулся он. – И сейчас у меня появился редкий шанс узнать, что творится в головке одной из них. Так как же вы отличали добро от зла? Хотите еще «Порто»?
– Да, немного… Вообще-то это очень просто: делать плохо другим – это зло. А делать хорошо – это добро.
– Вы верите в бога?
– Нет. Я выросла атеисткой, а теперь уже поздно.
– Тогда как же вы разграничиваете «плохо» и «хорошо»? Если вы не ориентируетесь на заповеди?
– Есть одна заповедь, с которой я согласна: «не делай другому того, чего не пожелаешь себе».
– Ага… Теперь понятно… А вот когда вы говорите, что «делать хорошо – это добро», вы как при этом думаете насчет себя? Надо ли себе «делать хорошо»?
– Наверное… – Тоня была сбита с толку. – Почему нет?
– Но ведь так не бывает – и не может быть, – чтобы всем было хорошо. И если вы хотите сделать хорошо себе, вы сделаете плохо другому. И наоборот: делая хорошо другому, вы делаете плохо себе. Например: вы хотите пойти в ресторан с Кириллом. А он не хочет. При любом раскладе одному из вас будет хорошо, а другому плохо. И кого же надо выбирать, чтобы сделать ему хорошо? Себя или ближнего?
– Наверное, ближнего…
– А почему не себя, Тоня? На каком основании? Чем вы хуже другого? Чем менее достойны?
– Не знаю, – честно призналась она. – Это, скорее, импульс: уступить, сделать хорошо другому, а не себе.
Ей показалось, что Писатель был удовлетворен ее ответом.
– Вернемся тогда к вашему ощущению, что вы «конструктор» в чужих руках. До определенного момента вы уступали и не сопротивлялись. Вы предпочитали делать все так, как вас просил Кирилл. Вы считали, что делаете «хорошо». А тут вдруг в вас стал назревать бунт. Можете объяснить, почему? Вы пересмотрели свои взгляды?
– Да у меня, собственно, взглядов никаких не было…
– Тем более!
– Возможно, это его же уроки научили меня быть менее уступчивой? Он хотел, чтобы во мне появилось немножко стервозности, как он говорил…