Эллисив попыталась уклониться:
— Но ведь это было так давно, Харальд.
— Да, и тогда я одерживал ради тебя победы. Ты меня больше не любишь?
— Люблю, и ты это знаешь.
Харальд снова обнял ее, его губы коснулись ее уха, в голосе была не просьба, а повеление.
— Скажи мне эти слова.
Эллисив почувствовала, что к глазам почему-то подступили слезы; когда она заговорила, они полились помимо ее воли.
— Хорошо, скажу. Иди, высоко подняв голову, ты, вызвавший на бой небесное воинство. Не прячься за щит, стремись туда, где гуще стрелы и громче удары клинков. Не склоняйся даже перед Всевышним. И если он не даст тебе победы, то, может быть, за твою доблесть он даст тебе уйти с честью, как поступают земные хёвдинги!
Эллисив все еще сидела в церкви Христа Спасителя, построенной Торфинном ярлом. Она думала об этом ярле, погребенном у церковной стены.
Если Харальд победит, сможет ли он, завоевавший Англию, Дублин, Данию, Руду, отказаться, как Торфинн ярл, от мирской суеты и посвятить себя добрым делам?
В это трудно было поверить.
А если он погибнет — не она ли сама послала его на смерть.
С каждым днем жизнь на Борге все больше тяготила Эллисив.
Однажды утром Эллисив смотрела, как в проливе прибывает вода, стремительно затопляя скалы и валуны, образуя водовороты и бурные потоки.
Когда-то прилив был исполнен для нее глубокого смысла. Ей казалось, что в чередовании приливов и отливов проявляется воля Божья. Она ощущала, что жизнь на острове, только на другом, заброшенном среди моря и отданном на волю ветра, приближала ее к Господу.
Нужно уметь раскрываться навстречу и доверять воле Божьей. И пусть приливная волна его любви очистит тебя, выверни наизнанку душу и омой ее в этих живительных потоках.
Эллисив вдруг подумала, что ей так тяжело на Борге, потому что Господь отвернулся от нее.
И ее охватил страх.
Прилив, это выражение воли Божьей, пугал ее, потому что она, человек, отказалась покориться Богу. И в сердце своем отказывалась покориться и сейчас.
А вода все прибывала.
После разговора с Харальдом Эллисив уже вместе с ним желала победы над Англией, и ей было неважно, кому будет служить эта победа, Богу или Дьяволу. Боевой пыл Харальда охватил и ее — ей следовало раньше понять то, что она поняла сейчас. Это ли был не вызов Богу?
Неудивительно, что она не могла молиться, чтобы Бог послал Харальду победу, — разве смела она просить о чем-то? Не было ли с ее стороны кощунством даже просто преклонять колена пред алтарем?
Прилив, где спрятаться от него на этом острове? Со всех сторон поднимается и подступает вода.
Харальд! Она всегда считала, что у нее хватит воли выстоять перед его непокорством и богохульством. Считала, что годы изгнания дали ей силы, которых недоставало раньше.
Зачем понадобилось Харальду сломить ее тягу к добру, втянуть ее в свой мятеж?
Эллисив не ждала иного ответа, кроме клокотанья воды в проливе, прибывавшей с каждой новой волной. Она и не требовала никакого ответа.
Ведь Харальд ее не принуждал. Он просто воспользовался ее слабостью перед ним, перед воспоминаниями; пробудил пылавшую в ней в юности страсть. Но только бы он не погиб, только бы не погиб!
Прилив, остановись!
Эллисив старалась не думать о Харальде. Но у нее было слишком много досуга и слишком мало дел. А тревога в душе росла.
Она уговаривала себя, что сны бывают обманчивы и что Харальд, наверное, прав, рассчитывая на победу. Однако это не помогало.
Зато благодаря избытку времени она могла подолгу бывать с дочерьми, У нее уже давно не было такой возможности: конунг Харальд и его дела оттеснили все, даже дочерей.
Трехлетняя Ингигерд больше знала нянек, чем мать.
Эллисив попыталась привлечь к себе дочь, но из этого ничего не вышло. Засунув два пальца в рот, Ингигерд капризничала и просилась к Ауд, своей кормилице, которую Эллисив привезла с собой из Норвегии.
С Марией все было иначе, и не только потому, что она была уже взрослая.
Она жила с Эллисив в изгнании, они очень сблизились в те трудные годы.
Мария росла без сверстников, это сделало ее неразговорчивой. Ее друзьями были ветер и море, прибрежные камни, птицы, овцы, любая живая тварь. Она научилась слушать и смотреть, была открытой и доверчивой. Ей было доступно многое, недоступное другим, — она слышала вздохи не обретших покоя мертвецов и духов-покровителей, что незримо сопровождают некоторых людей, ей снились вещие сны, она видела сияние над ракой святого.
С такой открытой душой Мария легко может оказаться жертвой любого злого умысла, часто думала Эллисив.
Но Марию как будто хранили ангелы.
Марии было четырнадцать лет, когда Харальд вдруг обнаружил, что дочь у него красавица. Стройная и светловолосая, она походила на отца, только в лице у нее не было ни высокомерия, ни суровости.
С той поры жизнь Марии изменилась.
Харальд стал посылать за ней, и она, знавшая прежде лишь скалы да море, вскоре освоилась в покоях конунга и подолгу гостила у отца.
Сперва Эллисив радовалась за дочь. Но, когда поняла, что Мария безгранично предана отцу и не видит его пороков, ей стало тревожно. Она-то слишком хорошо знала жестокость Харальда, его себялюбие, его ядовитые насмешки, которыми он любил унижать других.
Однако, судя по всему, Харальд желал Марии только добра — он заботился о дочери так, как не заботился никогда ни о ком. Пообещав Марию в жены Эйстейну Тетереву, а не какому-нибудь чужеземному конунгу, он хотел не только вознаградить преданность своего лендрманна. Это он мог бы сделать и по-другому. Харальду хотелось удержать Марию под своим крылом.
Какое ему было дело до Эллисив, которой было не по душе отдавать дочь за брата Харальдовой наложницы!
И снова у Эллисив сердце болело за дочь: что станет с Марией, если Харальд погибнет?
Но Мария казалась безмятежной, наверное, она и мысли не допускала, что отца может ждать поражение.
В те дни они были неразлучны и говорили о многом. Только разговоров о будущем Эллисив избегала.
Они часто сидели в покоях епископа, занимаясь рукоделием, или бродили по острову.
Кроме церкви и построек, где обитал епископ, на острове находилась еще и усадьба Торфинна ярла, она была расположена между кладбищем и проливом. Усадьба состояла из большой гридницы и примыкавших к ней домов поменьше.
Еще до того, как Харальд отправился в поход, Эллисив представился случай познакомиться с домом ярлов. Их пригласили туда в гости. Суровый и неприхотливый когда-то, Торфинн позаботился, чтобы в преклонные годы у него было удобное жилище. Теплый воздух, идущий из соседнего помещения, где был очаг, обогревал гридницу. Вода шла прямо в дома, неподалеку стояла баня.
На Борге были и другие жилища. Они занимали восточную часть острова, в них жили люди ярла или епископа.
Мария первая заговорила о Харальде и о будущем.
Утром все было окутано туманом. Но в полдень проглянуло солнце.
С утра Мария решила освежить в памяти свои познания: ей захотелось проверить, помнит ли она славянскую грамоту, которой Эллисив обучала ее в отрочестве. Они достали главное сокровище Эллисив, привезенное ею из Киева, — Псалтырь и Четвероевангелие. Обе с радостью убедились, что Мария, как и прежде, бегло читает по-славянски.
Когда туман поредел, они поднялись по длинному склону на самый высокий уступ, нависший над морем.
Сверкающие волны выскальзывали ид тумана, еще не рассеявшегося внизу, они дыбились на отмели и разбивались об отвесную стену уступа. Эллисив и Мария разглядели торговый корабль — он шел с юга, мерно работали весла.
— Они, наверное, знают об отце больше, чем мы, — сказала Мария, показав на корабль.
— Вряд ли, — возразила Эллисив. — Ведь прошло неполных три недели, как он отплыл.
— Ты же знаешь, отец все делает стремительно. — Мария улыбнулась. — Я думаю, мы вот-вот получим от него вести.
Эллисив молчала, ее взгляд был прикован к туману, к волнам у подножия уступа.
— Ты не веришь, что отец победит? — вдруг встревожилась Мария. — Потому ты молчишь?
— На все воля Божья, — нехотя отозвалась Эллисив.
— Ты не должна сомневаться! — с укором сказала Мария. — Только не ты! Ведь ты его знаешь. Пусть сомневаются другие.
Эллисив повернулась к ней.
— А кто сомневается?
— Те, кому снились перед походом дурные сны.
— Я не думала, что ты знаешь об этих снах.
— Ну что ты! Как же я могла не знать о них? Все только об этом и говорили, когда мы покидали Солундир.
Но отец не может потерпеть поражение, он этого не допустит. Я знаю, что не допустит. Он скорее умрет. — Мария запнулась и умолкла, последнее слово как будто повисло в тишине.
Спокойное лицо Марии исказилось, словно от муки, — Эллисив вспомнила: такие лица бывают у воинов, получивших смертельный удар.
Она поняла, что, обронив случайно эти слова, Мария вдруг осознала то, что может произойти.
— Мария…— Эллисив обняла дочь.
— Скажи, что отец не умрет! — Теперь в голосе Марии звучал страх. — Скажи, что этого не случится! Только не говори, что все в воле Божьей.
Эллисив медлила, она с трудом овладела своим голосом:
— Отец все предусмотрел. У него есть основания рассчитывать на победу, если она зависит от человека. Но судьба не всегда в руках человека, и нам остается только молиться за него.
— Так давай молиться. — Голос у Марии снова стал спокойным, но в глазах затаился страх.
С того дня Мария неотступно возвращалась к этому разговору: теперь ей тоже снились зловещие сны.
Сеча, кровь, сражающиеся воины, и среди них как будто ее отец.
Своего жениха, Эйстейна Тетерева, она ни разу не помянула — да и неудивительно, ведь она едва знала его.
Зато битву Мария описывала так живо, что Эллисив становилось жутко. Как можно, не видев ни одной битвы, так точно ее описать?
Вскоре Эллисив уже нигде не находила спасения от терзавшей ее тревоги. Ей не было покоя ни в церкви, ни тем более в гриднице епископа. Она через силу разговаривала с людьми, но еще тяжелее ей было оставаться одной.