[44].
Фридрих с облегчением отвлекся от трудов, чтобы посмотреть на мусульманские святыни. Султан тактично приказал муэдзинам Аль-Аксы не призывать верных на молитву, пока христианский государь находится в городе. Но Фридрих воспротивился. Пусть мусульмане не меняют своих обычаев из-за него. Кроме того, сказал Фридрих, он как раз и приехал в Иерусалим, чтобы послушать вечерний призыв муэдзина. Войдя на священную площадь Аль-Харам-аш-Шариф, он заметил христианского священника, который шел за ним. Он сам тут грубо выгнал его и приказал казнить любого христианского священника, который ступит туда без разрешения мусульман. Обходя вокруг «Купола скалы», он заметил надпись, сделанную Саладином в мозаике на куполе в память от очищения его от многобожников. «Кто же эти многобожники?» — спросил император с улыбкой. Он обратил внимание на решетки на окнах, и ему сказали, что решетки нужны, чтобы не пускать внутрь воробьев. «Теперь Господь послал вам свиней», — сказал он, употребив грубое слово, которым мусульмане называли христиан. В свите у него было несколько мусульман, и среди них его учитель по философии, сицилийский араб.
Император заинтересовал мусульман, но не произвел на них большого впечатления. Его внешность их разочаровала. Они сказали, что за него не дали бы и двух сотен дирхемов на невольничьем рынке, с его гладким румяным лицом и близорукими глазами. Их обеспокоило то, как он отзывается о собственной же вере. Они могли уважать честного христианина, но франк, который поносит христианство и расточает грубые комплименты исламу, вызывал у них подозрения. Возможно, до их ушей дошли слова, которые все приписывали Фридриху, что и Моисей, и Христос, и Магомет — все это трое самозванцев. Так или иначе, он казался безбожником. Просвещенный Фахр ад-Дин, с которым он часто вел философские беседы во акрском дворце, пал жертвой его очарования, да и султан аль-Камиль, склонный, как и Фридрих, к размышлениям, смотрел на него с привязанностью и восхищением, особенно когда Фахр ад-Дин передал его доверительные слова о том, что он ни за что бы не стал настаивать на передаче Иерусалима, если бы на кону не стояла вся его репутация. Но набожные мусульмане и набожные христиане одинаково косо смотрели на весь этот эпизод. Нескрываемым цинизмом сердца людей не завоевать.
В понедельник 19 марта прибыл епископ Кесарийский, чтобы наложить папский интердикт на Иерусалим. Придя в бешенство из-за такого оскорбления, Фридрих сразу же прекратил всякие работы по устройству обороны города и, собрав всех своих людей, спешно уехал в Яффу. Там он задержался лишь на день, потом двинулся по побережью в Акру, куда прибыл 23-го числа. Оказалось, что Акра кипит недовольством. Бароны не могли простить его за попрание конституции: будучи всего лишь регентом, он заключил договор без их согласия и возложил корону на себя. Между местными рыцарями и императорским гарнизоном вспыхивали стычки. Генуэзцы и венецианцы возмущались из-за милостей, которые выказали пизанцам, чей город был одним из немногих постоянных союзников Фридриха в Италии. Возвращение императора лишь обострило разгоряченную атмосферу.
На следующее утро Фридрих созвал к себе представителей всего королевства и дал им отчет о своих действиях. Его слова встретили с гневом и неодобрением. Тогда он прибегнул к силе. Он взял в плотный кордон патриарший дворец и штаб-квартиру тамплиеров и поставил стражу у ворот города, чтобы никто без его разрешения не мог ни войти, ни выйти. Ходили слухи, что он хотел конфисковать великую крепость тамплиеров в Атлите, но узнал, что в ней слишком сильный гарнизон. Он обдумывал, не похитить ли Жана Ибелина и Великого магистра тамплиеров и отправить их в Апулию, но у обоих была хорошая охрана, и он не осмелился пойти на это. Между тем он получил неприятные новости из Италии, где его тесть Жан де Бриенн вторгся в его владения во главе папской армии. Фридрих больше не мог надолго откладывать свой отъезд с Востока. Без дополнительных войск, помимо тех, которыми он владел в Сирии, он не мог сокрушить своих противников. Поэтому он пошел на компромисс. Он объявил о своем скором отъезде и назначил бальи королевства Балиана Сидонского и Вернера фон Эгисхайма по прозвищу Гарнье Немец. Балиан был известен умеренными взглядами, а его мать происходила из Ибелинов. Гарнье, несмотря на свое германское происхождение, был лейтенантом короля Жана де Бриенна. Одо де Монбельяр остался коннетаблем королевства, стоя во главе всей его армии.
Эти назначения, по сути дела, свидетельствовали о провале императора. Он знал, что проиграл, и, чтобы избежать унизительных сцен, решил тронуться в плавание 1 мая на рассвете, когда рядом никого не будет. Но отъезд не удалось сохранить в тайне. Когда он со свитой шел по улице Мясников к гавани, люди высыпали на улицу и закидали его потрохами и навозом. Жан Ибелин и Одо де Монбельяр услышали гомон и подъехали, чтобы восстановить порядок. Но когда они любезно прощались с императором на его галере, в ответ он буркнул ругательство.
Из Акры Фридрих направился в Лимасол. Он пробыл на Кипре около десяти дней, где подтвердил назначение бальи Амори де Барле и его четырех друзей, Говена де Шенеше, Амори Бейсанского, Гуго Джебейльского и Гийома де Риве. Он поручил им заботиться о короле. В то же время он устроил брак между юным королем и Алисой Монферратской, чей отец был одним из его надежных приверженцев в Италии. 10 июня 1229 года он высадился в Бриндизи.
Изо всех великих крестоносцев император Фридрих II больше всех не оправдал ожиданий. Это был человек блестяще одаренный, который знал менталитет мусульман и был способен вникнуть в тонкости их дипломатии; он прекрасно видел, что ради существования франкского Утремера христиане должны прийти с ними к какому-то взаимопониманию. Но он не смог понять характер франкского Утремера. Опыт и достижения его нормандских предков и собственный темперамент и представления об империи заставляли его стремиться к созданию централизованной автократии. Эта задача оказалась слишком труда для него в Европе, за исключением итальянских владений. На Кипре он мог бы добиться, чего хотел, если бы лучше выбирал способы. Но в Иерусалимском королевстве его эксперимент не мог не провалиться. От королевства осталась лишь небольшое скопище городов и замков, опасно выстроившихся друг за другом без четкой границы для обороны. Централизованное правительство в нем уже было невозможно. Задачу по управлению государством приходилось возлагать на местные власти, пусть даже уставшие от взаимных ссор и зависти, под руководством дипломатичного и всеми уважаемого вождя. Этими властями были светские бароны и военные ордена. Фридрих же оттолкнул от себя светских баронов, поправ права и традиции, которыми они гордились. Военные ордена представляли еще большую важность, так как теперь, когда рыцари предпочитали пытать удачу во франкской Греции, они одни давали новобранцев, чтобы воевать и жить на Востоке. Но хотя их магистры заседали в королевском совете и хотя они выполняли приказы короля как главнокомандующего на поле боя, ордена подчинялись только папе. От них нельзя было ждать подчинения правителю, отлученного папой от церкви и заклейменного как враг христианства. Только тевтонские рыцари, чей орден был наименее значительным из трех, были готовы проигнорировать папский запрет из-за дружбы их магистра с императором. Примечательно, что при таких малых ресурсах и такой ненависти к нему Фридриху все же удалось одержать столь поразительный дипломатический успех, как возвращение самого Иерусалима.
На самом деле возвращение Иерусалима принесло мало выгоды королевству. Из-за поспешного отъезда Фридриха он остался незащищенным. Поставить охрану на дороге от побережья было невозможно, и мусульманские разбойники грабили и даже убивали паломников. Через несколько недель после отъезда Фридриха фанатичные имамы в Хевроне и Наблусе организовали набег на Иерусалим. Христиане всех обрядов бежали, спасаясь, в Башню Давида, а Рено из Хайфы, управлявший городом, послал в Акру за помощью. Прибытие двух бальи — Балиана Сидонского и Гарнье Немца с армией — заставило нападающих отступить. Правители-мусульмане отрицали всякое участие в набеге, и, когда в городе поставили более сильный гарнизон и построили несколько небольших укреплений, там стало безопаснее. Патриарх снял интердикт и жил там в течение части года. Но положение все же оставалось опасным. Султан мог в любой удобный ему момент вновь захватить Иерусалим. В Галилее, где отстраивались замки Монфор и Торон, позиции христиан были сильнее. Но при мусульманах в Сафеде и Баньясе не было никаких гарантий, что это продлится долго.
Главным наследием, которое оставил Фридрих и на Кипре, и в Иерусалимском королевстве, стала ожесточенная междоусобная война. На острове она началась сразу же. Пятеро бальи получили указание изгнать всех сторонников Ибелинов. Также они согласились выплатить Фридриху 10 тысяч марок, и замки, где все еще стояли имперские войска, должны были передаваться им только после уплаты первой части суммы. Они собрали деньги за счет поборов и конфискации имущества приверженцев Ибелинов. Так случилось, что один из самых преданных друзей Ибелинов, историк и поэт Филипп Новарский, находился в то время на острове, и бальи предложили ему гарантии безопасности для проезда до Никосии и обсуждения возможных условий перемирия между ними и Ибелинами. Но когда Филипп прибыл, они передумали и арестовали его. После гневной сцены в присутствии мальчика-короля, хорошо знавшего Филиппа, но не смевшего вмешаться, бальи освободили его под залог. Филипп бежал к госпитальерам, и весьма разумно, ибо вооруженные люди той же ночью ворвались в его дом. Он послал составленный доггерелем[45] призыв о помощи к Жану Ибелину в Акру, прося его прийти и спасти его самого и имущество всех его друзей. Жан сразу же за собственный счет снарядил экспедицию и высадился в Гастрии, севернее Фамагусты. Затем он осторожно двинулся к Никосии, где встретил армию бальи. Она намного превышала численностью его войско, но не горела желанием сражаться. После недолгих переговоров 14 июня Ибелины дали бой. Воодушевленная атака рыцарей Жана во главе с его сыном Балианом в сочетании с вылазкой госпитальеров, организованной Филиппом Новарским, решили исход битвы. Бальи со своими войсками бежали и засели в трех замках — Дье-д’Амур, Кантаре и Кирении. Жан последовал за ними и осадил все три. Кирения скоро была взята, но Дье-д’Амур, куда Барле увез юного короля и его сестер, и Кантара были практически неприступны. Они сдались только летом 1230 года из-за голода. Жан предложил великодушные условия мира. Из пятерых бальи Говен де Шенеше погиб в Кантаре, а Гийом де Риве, его брат, бежал из Кирении искать помощи в Киликии и умер уже там. Трое других остались безнаказанными, к неудовольствию многих друзей Жана. Жан даже не позволил Филиппу Новарскому сочинить о них сатирическую поэму. От имени короля направили посланца к владыкам Европы, чтобы оправдать предпринятые против императора шаги. Сам Жан взял на себя правительство вплоть до совершеннолетия короля Генриха в 1232 году.