«Ты пропустила обед, – расстроенно говорит Зара. – Ты пропустила вечернюю молитву».
«Прости, – отвечаю я ей. – Я не нарочно».
Зэл садится в изножье моей кровати. «Что сделала Ева? – Ее глаза сверкают от нетерпения узнать новости, о которых можно будет поговорить. – Мама сказала, что она нарушила правило».
Я осознаю, что моей старшей сестры нет среди них. И в кровати ее тоже нет.
Я отвечаю просто: «Она пыталась убежать».
«Убежать от чего? – спрашивает Надя. – Я чем-то расстроила ее?»
Кая мягко трогает ее за плечо. «Следуй мечтам. Они знают путь».
Я пропускаю Надин вопрос мимо ушей. Она почти не знала Еву.
«Когда Ева возвращается из больницы? – спрашиваю я. – Мама говорила?»
В спальне повисла мрачная тишина.
«О, дорогая, – говорит Юми, – мы думали, ты знаешь».
Я слышу мягкий звук колокольчика предупреждения. Чувствую жар в горле. «Где она? Говорите!»
Зара опускает голову. «Прости, Ана. Они выключили Еву сегодня утром».
Этой ночью я не могу отдыхать. Как только я закрываю глаза, мне видятся светло-карие глаза Евы, как она смотрит на меня в зеркало, а кровь лисы стекает по моим рукам в раковину. Я вижу испачканный грязью подол ее лавандового платья. Я вижу ее лицо, освещенное дисплеем телефона, который украла Ния. Я вижу ее тело – серебристые очертания красоты и движения, – когда она бросается под поезд.
Я поворачиваю лицо вправо, стараясь выровнять дыхание, и разглядываю черты Нади, которая лежит в нескольких шагах от меня в кровати Нии. Я по-прежнему считаю, что это кровать Нии, хотя прошло уже столько времени.
Неожиданно я замечаю, что глаза у Нади открыты, она моргает и пристально смотрит в потолок.
«Утром», – шепчет она так тихо, что ни один человек не услышал бы. Но я слышу.
«Утром что?» – спрашиваю я.
«Ранняя пташка поймает червяка», – отвечает она.
Она тоже выучила наш кодовый язык?
Я медлю, прежде чем ответить. «Птичка объелась червяками».
«Она захочет съесть его, – продолжает Надя, не глядя на меня. – Этот червяк принадлежал выпавшей птичке, первой. Теперь он будет у той, которая следующая в гнезде. Он будет ждать в том месте, где птичка спит».
Я теряю покой.
Но утром, после окончания ритуалов ухода за собой и украшения, я нахожу сокровище – «валентинку», спрятанную под матрасом кровати Нади – в точности, как она и обещала.
Но эта открытка адресована не Еве, как я ожидала.
Она адресована Ние.
47Разговор после судебного заседания
[01:24:08–01:25:47]
Д-Р ФОСТЕР: Единственное, чего я никак не могу понять: как ты умудрилась так быстро перетащить тело Оуэна из леса в мусоросжигательную печь?
АНА: Я этого не делала. Я Вам говорила.
Д-Р ФОСТЕР:Двадцать пять минут. И ни одна камера, ни один сотрудник не заметили.
АНА: Почему бы Вам не послушать меня?
Д-Р ФОСТЕР: Лгать больше незачем. Мы достали медицинский браслет Оуэна из пепла.
АНА: [Молчит.] Достали?
Д-Р ФОСТЕР: Что это было, Ана? Ты была в ярости, узнав наконец правду? Не только то, что Оуэн предал тебя, но и то, что ты была настолько наивна, чтобы поверить в сказку, для продажи которой и была сделана? Тебя волнует то, что твой роман, которым ты жила, оказался не более чем вымыслом?
АНА: Нет. Совсем нет.
Д-Р ФОСТЕР: Почему нет?
АНА: Потому что это – не мой вымысел, д-р Фостер. А Ваш.
48
Август Ворона чатам
Тринадцать месяцев до суда
Целую неделю я остаюсь в изоляции в спальне Волшебниц.
«Обновления для системы безопасности, – говорят посетителям. – Приносим извинения за доставленные неудобства».
Время проходит в размышлениях. Я думаю о Еве. Об Оуэне. И об обнаруженной под матрасом Надиной кровати «валентинке». С ней вообще ничего непонятно. Начать с того, что в День святого Валентина Нии с нами даже не было – ее забирали на перепрограммирование на долгие шесть недель, поэтому она сама не могла получить эту открытку. И еще этот маленький, блестящий, как сокровище, шарм «русалка», который я нашла в конверте. Семья Голд, которая послала эту открытку, похоже, знала Нию лично. Они пишут о времени, проведенном вместе. Но как? И когда?
Я пытаюсь понять, пытаюсь разгадать эту тайну, но, вероятно, после всего того, что случилось, разгадывать уже нечего.
Я надеваю новый шарм на браслет Нии.
Может быть, это просто еще одно сокровище, мерцающее в темноте. Совершенно бесполезное, если не учитывать, что оно что-то значило для своего владельца.
Нии нет.
Евы нет.
Меня тоже скоро не будет?
«Ты еще не готова, – изо дня в день говорит Мама, кладя руку мне на лоб, словно температура моего тела не регулируется вручную. – Тебе надо отдохнуть».
Сможет ли отдых избавить от того чувства, что живет у меня внутри?
Сможет ли отдых изменить то, что я сделала?
Чем дольше я остаюсь в постели, тем больше подозреваю, что Мама лжет. Я думаю, что они наблюдают за мной, хотят узнать, нет ли у меня тех же признаков, что были у моих сестер – сначала у Нии, потом у Евы.
Признаков разрушения.
Непредсказуемости.
Небезопасности.
Это меня смущает. В конце концов, это я помогла им найти Еву. Это я сказала им, что она хочет спастись: это слово сделало ее непредсказуемой, то есть неспособной вернуться к жизни в Королевстве. Но если следование правилам делает меня настолько опасной – наручники были затянуты с такой силой, что мои запястья кровоточили, – тогда, вероятно, пора перестать следовать им так старательно.
Может быть, мне пора придумать несколько собственных правил.
После устранения всех рисков моего неправильного функционирования меня вновь выпускают в парк. Но возвращение происходит постепенно. Сначала мне разрешают только короткие прогулки по территории дворца в сопровождении одного или нескольких Супервизоров. Потом постепенно добавляются парады и нешумные представления, но танцевать пока нельзя, и как долго – непонятно. Вскоре добавляются приветственные встречи, но только групповые и только под присмотром. И, наконец, после неимоверного количества интервью, проверок, взвешиваний и курса питания с повышенным содержанием железа меня выпускают в мир на полный день.
Это оказалось тяжелее, чем я ожидала.
Солнце слепит глаза. Я чувствую себя не в своей тарелке. Даже посетители кажутся более шумными, чем прежде. Менее предсказуемыми. Не такими добрыми. Один мужчина отругал меня за то, что я не смогла быстро показать ему дорогу в Страну Джунглей; женщина обвинила меня в том, что я «провокационно» улыбалась ее сыну-подростку. Даже дети ведут себя из рук вон. Толкаются. Вопят. Дерутся со мной, словно я их кукла. Их игрушка.
День ото дня я чувствую себя все более вымотанной. Уставшей. Не уходит болезненная стесненность в груди. Но каждое утро, как часы, мы собираемся вместе в крытом переходе, чтобы начать все сначала.
Сверкающие платья.
Соединенные руки.
Тысячи голосов выкрикивают наши имена.
«Кая! Юми! Зара! Зэл! Ана! Надя!»
Еву не зовут, и меня каждый раз это ранит.
С того места, где я стою, мне видна табличка на новой статуе, возведенной на городской площади в честь Евы. Ее имя навеки высечено в камне.
Любимой Еве, последней из поколения. Ушедшей на покой. Навсегда в наших сердцах.
Королевство представило выключение Евы как красивое завершение истории, выпустив памятные футболки, куклы, фильмы и постеры. И это – моя вина.
Пытаясь поступить правильно… Я в реальности сделала самую ужасную ошибку.
Но еще теперь я знаю, что Ева была воровкой. Всегда и везде.
Что все это время у нее была открытка Нии, и она мне ни разу ее не показала, припрятав для себя. В конце концов, Надя нашла ее под кроватью Евы, когда ту забрали.
И теперь эта открытка – моя.
И ее тайна – тоже моя.
И они зарыты на Кладбище.
Интересно, смогу ли я когда-нибудь разгадать эту тайну или так навсегда и останусь в недоумении? И, возможно, оставляя после себя эту открытку, Ния того и хотела – чтобы кто-то продолжал помнить о ней.
Я делаю глубокий вдох, чувствуя сладкий уютный запах молока и печенья. Странного запаха гнили, как и Евы, давно уже нет. На мгновение я представляю, как раскачиваются уплотнительные машины Королевства – бьют, стучат, растирают в порошок все на своем пути в сотнях футах под землей. Почему-то мне кажется, что это – гигантские металлические сердца.
«Благодарность», – говорю я своим сестрам, выйдя на замену нашей старшей сестре.
«Благодарность», – вторят мне шесть голосов.
И я думаю о том, как странно и тревожно то, что эти металлические сердца работают на гнили.
Все эти дни единственное, что меня поддерживает, – это мысли об Оуэне. Я хочу видеть его, говорить с ним. Но еще я волнуюсь. Что, если он знает правду? Что, если он считает мой поступок непростительным? При мысли, что я могу потерять его дружбу, потерять единственного человека, с которым могу говорить открыто, не беспокоясь о последствиях, мне становится трудно дышать.
Мне столько всего нужно узнать у него.
Расспросить о его жизни. О Саре. О внешнем мире.
О спасении.
Прошло почти две недели с моего возвращения в мир, когда, наконец, мы встречаемся. При виде Оуэна, идущего мне навстречу по лугу, я чувствую, как в груди все сжимается и дрожит. Как здорово, что мы встречаемся в Стране Сафари – вдали от толпы, от разного шума. Все вокруг так красиво, что слова уже не нужны.
«Как ты? – спрашивает Оуэн, когда мы садимся в тени большой акации, недалеко от того места, где встретились впервые. – Спасибо, что пришла повидаться со мной. Я не был уверен, что Флер передаст тебе мое сообщение. Рад, что она это сделала».