– Он отвернулся в тот самый момент, как вы взглянули, – фыркнула Катарина. – Однако вчера вечером он смотрел совсем по-иному, когда лорд Брафтон таскался за вашими юбками. То был взгляд бешеного ревнивца. Кто бы мог подумать, – перескакивая с одного на другое, болтала она, – что наш дикий Волк станет ласковее ручного котенка меньше чем за два месяца после женитьбы?
– Он не котенок, – возразила Дженни с таким чувством, что у Катарины вытянулось лицо.
– Я… пожалуйста, Дженни, простите меня, ведь вы в самом деле попали в ужасное положение. Мы все понимаем, поверьте.
Глаза Дженни тревожно расширились при мысли о том, что ее чувства к Ройсу каким-то образом могли стать общим достоянием. Несмотря на отчуждение, они более двух недель назад, когда в ворота начали въезжать нежданные гости, прибывающие на турнир, договорились не посвящать посторонних в свои разногласия.
– Все понимаете? – осторожно переспросила Дженни. – Что именно?
– Ну, как трудно вам будет завтра… сидеть на турнире на галерее мужа и оказывать ему знаки внимания на глазах у своих родичей.
– Я этого делать не собираюсь, – со спокойной решимостью заявила Дженни.
– Дженни, но не собираетесь же вы сесть на другой стороне… с шотландцами?
– Я и есть шотландка, – провозгласила Дженни, но внутри у нее что-то мучительно сжалось.
– Теперь вы Уэстморленд… Сам Господь заповедал жене прилепиться к мужу! – Прежде чем Дженни смогла ответить, Катарина схватила ее за плечи и отчаянно проговорила: – Вы даже не представляете, что наделаете, если публично уйдете на сторону его противников! Дженни, здесь Англия, а ваш муж – это… это легенда! Вы выставите его на посмешище! Все, кто успел полюбить вас, сменят любовь на ненависть, пусть даже в тот же момент будут презирать вашего мужа, не сумевшего покорить собственную жену! Пожалуйста… я умоляю, не делайте этого!
– Я… мне надо напомнить мужу о времени, – безнадежно отвечала Дженни. – Еще не зная, что у нас будет столько гостей, мы отвели этот вечер вассалам, прибывшим в Клеймор для принесения присяги на верность.
Торчавшие позади нее слуги глядели ей вслед как побитые, потом кинулись к кузнецу, стоявшему в компании двух десятков конюших из Клеймора.
– Ее сиятельство, – не веря самому себе, выпалил один из слуг, – будет завтра сидеть с шотландцами. Она усядется против нас!
– Врешь! – взорвался юный лакей, обожженную руку которого Дженни вчера самолично лечила и перевязывала. – Она никогда так не сделает. Она наша.
– Милорд, – молвила Дженни, добравшись до Ройса, и он мгновенно повернулся к ней, оборвав лорда Мельбрука посреди фразы, – вы сказали… – попыталась напомнить она, не в силах выбросить из головы слова Катарины об обращенном на нее взгляде мужа.
«Похоже, – опасливо думала Дженни, – что-то такое в глазах его есть, когда он вот так смотрит…»
– Что я сказал? – спокойно переспросил он.
– Вы сказали, что обычно все рано ложатся накануне турнира, – пояснила Дженни, приходя в себя и принимая то самое любезно-безразличное выражение, которое пыталась сохранять при нем после смерти Уильяма. – И если собираетесь предоставить всем такую возможность, разумно было бы принять присягу на верность и покончить с этим, пока не слишком поздно.
– Вы себя плохо чувствуете? – спросил он, оглядывая ее прищуренными глазами.
– Нет, – солгала Дженни. – Просто устала.
Вассальную присягу принимали в большом зале, где собрались все феодалы Ройса. Почти целый час Дженни стояла с Катариной, Бренной, сэром Стефаном и другими, наблюдая, как каждый вассал Ройса подходит к нему в свой черед. В согласии с древней традицией каждый опускался перед ним на колено, вкладывал обе руки в ладони Ройса, покорно склонял голову и клялся в верности. Этот акт повиновения нередко изображался на портретах высокопоставленных дворян с их подданными, и сюжет моментально угадывался благодаря характерным позам. Дженни всегда считала обряд чересчур и без всякой надобности унижающим вассала. Примерно то же самое чувствовала и Катарина Мельбрук, которая тихонько заметила:
– Это, наверное, весьма унизительная процедура.
– Так и должно быть, – заявил лорд Мельбрук, явно не разделяющий неблагоприятного мнения жены. – Впрочем, стоял же я точно в такой позе перед королем Генрихом, стало быть, это не столь уж позорно, как вам, леди, кажется. Однако, – оговорился он после минутного размышления, – возможно, все выглядит несколько иначе, когда вы – дворянин, преклоняющий колена перед государем.
Как только последний феодал, встав на колени, принес присягу, Дженни тихонько извинилась и проскользнула наверх. Не успела Агнес помочь ей переодеться в ночные одежды из мягкого белого батиста с вышитыми розовым шелком розами, как в дверь спальни, постучавшись, вошел Ройс.
– Я спущусь к леди Элинор узнать, не требуюсь ли ей, – доложила Дженни Агнес и присела в поспешном реверансе перед Ройсом.
Сознавая, что батистовая рубашка почти прозрачна, Дженни схватила бархатный серебристый купальный халат и быстро накинула на себя. Ройс не усмехнулся над этим стыдливым жестом, не поддразнил ее на сей счет, как обязательно сделал бы в счастливые времена, и Дженни отметила, что красивое лицо его осталось совершенно бесстрастным.
– Я хочу поговорить с вами, – спокойно начал он, пока она завязывала халат. – Во-первых, о кокардах, которые вы вручили крестьянам…
– Если вы сердитесь из-за этого, я не стану вас упрекать, – честно сказала Дженни. – Я должна была сначала посоветоваться с вами или с сэром Альбертом. Тем более что раздавала их от вашего имени. Но вас в то время не оказалось, а я… я не люблю сэра Альберта.
– Я далек от того, чтобы сердиться, Дженнифер, – вежливо проговорил он. – И после турнира сменю Пришема. Собственно, я пришел сюда поблагодарить вас за то, что вы столь мудро разрешили эту проблему. А больше всего я благодарен вам за то, что не выказали перед моими крепостными своей ненависти ко мне. В сущности, вы совершили прямо противоположное. – Он взглянул на дверь, в которую только что выскочила Агнес, и иронически заметил: – Никто больше не крестится, проходя мимо меня. Даже ваша горничная.
Дженни, не имевшая понятия, что он подмечал это прежде, не смогла найтись с ответом.
Он поколебался и сообщил, презрительно скривив губы:
– Ваш отец, ваш брат и трое других Мерриков по очереди вызвали меня завтра на поединок.
Почти осязаемое ощущение его присутствия, терзавшее Дженни с той самой минуты, как Катарина отметила устремленный на нее нежный взгляд Ройса, исчезло при следующих его словах:
– Я принял вызов.
– Естественно, – бросила она с нескрываемой колкостью.
– У меня не было выбора, – натянуто объяснил он. – Я получил особое распоряжение своего короля не уклоняться от поединков с вашими родичами.
– У вас будет весьма нелегкий день, – отозвалась она, пронзая его ледяным взглядом. Все знали, что Шотландия и Франция выставляют от себя двух своих первых рыцарей, с которыми Ройс завтра тоже должен сразиться. – Сколько всего вызовов вы приняли?
– Одиннадцать, – безразлично ответил он, – вдобавок к турниру.
– Одиннадцать, – повторила Дженни уничижительным тоном, полным разочарования и бесконечного горя от его предательства. – Обычное дело. Как я понимаю, вам надобно проявить вчетверо больше жестокости, чем другим, чтобы почувствовать себя храбрым и сильным?
Кровь отхлынула от его лица.
– Я ответил лишь на те вызовы, принять которые мне особо приказано. И отклонил больше двух сотен других.
Десятки саркастических замечаний готовы были сорваться с ее губ, но Дженни просто смотрела на него и чувствовала, что в ней все умерло. Ройс повернулся, чтобы уйти, но попавшийся вдруг на глаза Дженни кинжал Уильяма, лежавший на сундуке у стены, вселил в нее почти отчаянное желание оправдать действия своего погибшего брата. Когда муж ее потянулся к ручке двери, она заговорила:
– Я все думала, вспоминала и поняла, что Уильям мог вытащить кинжал не потому, что собирался пустить его в ход, а из предосторожности, оставаясь наедине с вами в зале. А может быть, ради моей безопасности. В тот миг было ясно, что вы гневались на меня. Но он никогда не попытался бы напасть на вас… со спины… никогда.
Это был не упрек, а утверждение, и хотя Ройс не оглянулся и не посмотрел на нее, она видела, как плечи его поникли словно от боли.
– В тот вечер, когда это произошло, я пришел к такому же заключению, – скрепя сердце проговорил он, чувствуя огромное облегчение, сумев наконец открыться. – Я краем глаза заметил направленный в спину кинжал и действовал инстинктивно. Мне очень жаль, Дженнифер.
– Спасибо, – страдальчески вымолвила она, – что не пытаетесь убедить ни меня, ни себя, будто он был убийцей. Так нам – вам и мне – будет гораздо легче…
Голос Дженни прервался; она пыталась представить, что ждет их впереди, но могла думать только о том, что у них было когда-то… и что они потеряли.
– …будет легче вежливо обращаться друг с другом, – горестно заключила она.
Ройс испустил прерывистый вздох и оглянулся.
– Это все, что вам теперь от меня нужно? – спросил он хриплым от переживаний голосом. – Вежливое обращение?
Дженни кивнула, потому что не могла говорить. И потому, что почти поверила увиденной в его глазах боли… боли, превосходившей даже ее собственную.
– Это все, что мне нужно, – удалось ей в конце концов вымолвить.
На шее Ройса запульсировала жилка, словно он пытался еще что-то сказать. Но, коротко кивнув, он ушел.
Как только за ним захлопнулась дверь, Дженни припала к колонке кровати, и из глаз ее горячим потоком хлынули слезы. Плечи тряслись от жестоких судорожных рыданий, с которыми нельзя было больше бороться – они сами рвались из груди; она обвила колонку руками, но ноги уже не держали ее.
Глава 25
К моменту прибытия Дженни, Бренны, тетушки Элинор и Арика крытые галереи с сиденьями, расположенными на разных уровнях по восходящей, окружавшие, со всех четырех сторон грандиозную арену, были уже переполнены пышно разодетыми леди и джентльменами. Над каждой галереей реяли флаги с гербами, принадлежащими всем, кто там сидел, и Дженни, оглядываясь в поисках собственного стяга, немедленно убедилась, что Катарина была права: галереи ее родичей находились напротив английских, даже сейчас замкнувшись в противостоянии.