троить. А ну быстро все сервировать, переодеться, уши помыть и зубы почистить! Пить будете за здоровье госпожи Оливии. И ее светлости, само собой.
– Я с народом тоже бокальчик, – твердо потребовала я. – Ну хоть компотика!
– Ой, герцогиня, не бережешь ты свое здоровье, – проворчала Бабулька, но глаза ее смеялись. – Ладно, бокал компота с ликером.
– И салата оливье немерено!
Весь замок пришел в движение. Смерть герцога, болезни – Оливии и моя – словно парализовали всех, и народ маялся в печали, не зная, куда себя притулить. А тут герцогиня собирает ужин, по сути, в семейном кругу! Так что поживем еще, нечего раскисать!
Высокородные гости-прихлебатели, которые еще не сбежали тишком из замка, тоже не стали чиниться и с демократичными улыбками вместе с горничными, камеристками, поварятами и даже слесарями собирались сесть за стол. В области кухни ощущалось безумное возбуждение, звон кастрюль и рев печей звучали чудесной музыкой. Я улыбнулась и сказала Бабульке:
– Идем к Оливии.
Моя милая подруга все так же спала. К моей радости, бледность сошла с ее лица, и она походила на прекрасную Спящую царевну из росской сказки, если, конечно, царевны бывают лысыми как коленки. Я нежно протерла лысину Оливии душистой салфеткой, поправила на ней сорочку (моя мама Сюзанна, конечно же, одела Оливию в свежайшее белье) и прошептала:
– С днем рождения, негодяйка моя. Ты выздоравливай, а? Я обязательно пригляжу за всеми твоими тварями в террариуме и растения обязуюсь поливать лично. Я ужасно без тебя скучаю. Поскандалить даже не с кем. И помни – я еще лидирую в метании дротиков, как ты можешь это терпеть? Просыпайся поскорей!
Доктор Гренуаль нетерпеливо зафыркал рядом:
– Ваша светлость, ваша светлость!
– Дотторе, я вся внимание.
– Я приготовил особые каучуковые трубки, которые будут присоединены к… органам жизнедеятельности ее светлости.
– Ох, бедная моя Оливия!
– Невозможно кормить ее с ложечки и подкладывать судно под…
– Я поняла. Действуйте, дотторе. Но прошу вас, точнее, приказываю, ведь я же герцогиня, дрын еловый: делайте все с особой осторожностью. Иначе я прикажу посадить вас на кол. Да. Наверное.
– Ваша светлость, я же не коновал, я доктор, у меня степень!
– То-то и оно. Сюзанна, умоляю: будь при ней неотлучно. Сама я пока не могу.
Сюзанна кивнула успокаивающе:
– Обещаю.
Доктор Гренуаль легко тронул меня за локоть:
– Ваша светлость, вам стоит уйти. Я буду присоединять.
– Ничего. Я буду рядом. Я не из брезгливых и помогу, если надо. Это у вас что?
– Особая мазь, смягчающая наконечники трубок для легкости введения.
– Я подержу.
Тут уж не выдержала Сюзанна:
– Ваша светлость, – тихо рявкнула на меня мамочка. – Идите отсюда и не мешайте работать доктору.
– Я переживаю…
– Переживайте за дверью, – Сюзанна прямо стальная стала! – Все сделаем хорошо и без вашего участия.
И Бабулька, предательница, развернула меня и буквально вытолкала из покоев Оливии:
– Иди, иди, матушка, не дури.
– Я ее подруга!!!
– Вот-вот, – кивнула Бабулька. – Ты думаешь, Оливия простит тебе, когда очнется, то, что ты видела ее в таком униженном состоянии? Да она тебя съест живьем и запьет компотом!
– Верно, – я опомнилась. – Так, мне нужен Фигаро. Надеюсь, он уже сунул в какой-нибудь каменный гроб мессера Патриццио и вернулся.
– Идем, выясним.
Я решила поговорить с Фигаро в оранжерее. Заодно покормила ядовитых гадов Оливии. Они, кстати, ели вяло. Еще передо́хнут! Оливия меня тогда придушит!
– Да в спячке они, – предположила Бабулька. – Я, конечно, не знаток змей и ядовитых гекконов, но зима ведь.
– Так, у меня еще кактусы-самострелы не политы!
– Сиди, я полью.
Бабулька железной рукой усадила меня на скамью, взяла лейку с некоей вонючей жидкостью и отправилась в глубину оранжереи. Судя по ее приглушенным ругательствам, у кактусов-самострелов спячки не было.
Я вздохнула. Вокруг меня творилась некая путаница, и серьезно повлиять на нее я пока не могла. Мне нужно было разобраться, где лгать, где говорить правду, кто действительно верен (в принципе понятно!), кто может предать, насколько серьезна угроза того, что меня сожгут как ведьму…
Скрипнула дверь оранжереи. Я выглянула из-за куста многолетнего бессмертника: ко мне своим изящным шагом уверенного в себе человека шел Фигаро. В кильватере у него несимпатично семенил додельный Патриццио. Как бы этого Патриццио отправить… ну, хоть в параллельную вселенную.
– Ваша светлость, – Фигаро уже стоял передо мною и склонял благородную голову. – Вы хотели меня видеть. Рад, что вам лучше.
– Да, Фигаро, но я еще не настолько здорова, чтобы терпеть присутствие мессера Патриццио. Извольте уйти прочь, нахальный юнец. Я желаю говорить со своим домоправителем наедине.
– Но, ваша светлость…
– Да что это за наглость! Или я уже не хозяйка Кастелло ди ла Перла?! Вон, мессер Патриццио, или вассалы моего покойного супруга раздерут вас на носовые платки!
– А вы знаете, как выглядит тело вашего мужа? – вякнул нахал, но тут произошло невероятное: с легким свистом ему в шею впилась здоровенная иголка, и Патриццио рухнул как подкошенный.
– В иглах кактуса-самострела содержится легкий яд, парализующий человека на некоторое время, зависит от роста и веса. К тому же, очнувшись, человек не помнит события последних суток. – Бабулька вышла из-за зарослей бирючины, нежно покачивая в руках опасное растение.
– А не слишком ли мы жестоки с бедным мальчиком? – укорила я себя.
– Это не мальчик, а помощник королевского следователя, – отчеканил Фигаро. – Получает, что заслужил. Ваша светлость, не будем терять времени. О чем вы хотели со мной говорить?
– О последнем стихотворении герцога Альбино. Вы, конечно, его прочли.
– Да, прочел, оно не носило характера конфиденциальности.
– Тогда скажите: к кому обращался герцог?
– Возможно, к своей дочери. Впрочем, это маловероятно. Он обращался к вам, зная, что у вас особые способности. В последнее время он много думал о вас.
– Откуда вы знаете, Фигаро?
– У меня свои источники, ваша светлость. И позвольте не раскрывать их.
– Позволяю. Но что значит это «Ты найди меня»? Он писал предсмертное стихотворение, он знал, что умрет. Она стояла и смеялась ему в лицо!
– Убийца, ваша светлость? Та, что едва не прикончила и вас?! Так это женщина?
– Скорее, бывшая женщина.
– Ваша светлость, женщины никогда не бывают бывшими.
– Даже если они превращаются в темную материю? Если они обладают способностью аннигилировать все вокруг себя? Выглядела она, конечно, довольно женственно, когда принялась разрушать мою руку…
– Что за способности, которыми она владеет? Это магия?
– Ой, Фигаро, умоляю! Еще скажите, что она ведьма!
– Скажу. Вы ведь тоже ведьма, ваша светлость.
– Фигаро! Я никакая не ведьма!
– Ведьма, и я готов подтвердить это под присягой.
– Какие замечательные признания можно услышать, если притвориться парализованным! – Патриццио, улыбаясь самой отвратительной улыбкой в мире, вставал с пола. – Конечно, вы же не знали, что я наполовину инсектоид. А яды кактусов-самострелов на инсектоидов не действуют. Итак, герцогиня, даже ваш домоправитель признал, что вы ведьма! Ах, ах, ах, как обидно, что расследование закончилось, почти не начавшись! Я немедленно сообщу обо всем услышанном своей начальнице. Да, ваша светлость, именем короля вы арестованы до выяснения иных обстоятельств.
– Бред! – я вскочила с места. – Фигаро, как же вы могли…
– Я не могу идти против правды, ваша светлость. Вы ведьма. Все говорит об этом. Слишком много доказательств.
– Каких?! – мне показалось, что я сплю.
– А об этом мы поговорим особо. – продолжал улыбаться Патриццио.
Какое же ты мерзкое насекомое, мальчик.
Глава пятая«Посади возле дома дуб и самшит. Тот, кто хочет жить, не будет убит»
Вы замечали, что время – величина крайне условная и непостоянная? Мне это мессер Софус растолковал как-то на досуге за рюмочкой мальвазии. В момент Абсолютной Точки, когда произошел Взрыв Сущего (сразу появилось и «когда»), пошел отсчет развития материи и энергии. Вот то время было абсолютным, потому что им не пользовался человек. А как только возник человек и стал измерять свое бытие, время раздвоилось. Абсолютное текло из ниоткуда в никуда и представляло вечность, а относительное было линейным в соответствии с ограниченными возможностями человеческого разума. Нет, если бы человечество интенсивно развивало свой разум и мыслило глобально, а не где достать пива и сосисок к ужину, тогда человечество постигло бы абсолютное время и вошло в вечность. Не знаю, правда, вошли бы за ним туда пиво и сосиски… И вообще, нужны ли пиво и сосиски в вечности…
А сейчас, пользуясь нашим прирученным, приземленным временем, мы, человеки, его так измучили, что оно при любой возможности мстит нам любыми доступными ему способами. Вы заметили, что когда долго ждешь и желаешь чего-то очень для себя хорошего, полезного, важного, чего-то дозарезу нужного, время тянется, как безразмерный каучуковый шланг. Тянется, тянется, тянется, и чем больше ты лелеешь себя надеждой: «Ну вот завтра! Ну вот на следующей неделе!!! Ну должно же это когда-нибудь случиться, это счастье, и у меня будет сапфировое колье (платье, кукла, самострел, подствольный гранатомет, президентская власть, мировое господство)» – дрына елового это случается. Вот прямо когда надо, я имею в виду. Когда наконец можешь купить себе вожделенное платье, ты уже на четыре размера больше его; получать в старости куклу и самострел – значит, заставить хохотать весь персонал дома престарелых, а уж с подствольным гранатометом может вообще такая гадость получиться… И мы, обманутые, взываем к судьбе: «Почему так? Почему я не получила того, что просила, именно тогда, когда нужно?!» А ответ прост. Это коварство времени. Время называет его Испытание Терпением. Зачем это Испытание нужно – непонятно, кому от этого лучше – тоже, но так устроен мир. И положите вы свой ржавый гранатомет, им только ворон пугать.