Но я увидела вовсе не монстров. На золотом постаменте стояли три кресла и в них сидели… люди. Не инсектоиды! Значит, Святая Юстиция – это люди, такие же, как вы и я! Люди, предающие мучительным казням своих же собратьев! Я всегда думала, что Святая Юстиция – это скопище выродков-жуков, но теперь предо мной открылась простая истина: вернее всего людей убивают сами же люди.
Я встала перед помостом пошатываясь. Руки мои онемели от холода, голод, жажда, усталость терзали не хуже пыточных дел мастеров. Но у меня было платье с жестким корсажем, и оно заставляло держать спину прямо.
– Назовите себя, – молвил один из Них.
– Герцогиня Люция Монтессори, хозяйка Кастелло ди ла Перла и прочих земель, дарованных короной моему супругу за его великие заслуги.
– Вы вдова Альбино Монтессори. Великого Альбино!
– Да, ваша честь.
– В чем вас обвиняют?
– В том, что я ведьма, ваша честь.
– И вы действительно ведьма, Люция Монтессори?
– Нет, ваша честь. Я уверена, что ведьм и магии вообще не существует в природе, а есть лишь законы науки, доселе нами неизученные. И есть люди, которые, видя нечто, не поддающееся их разуму, стараются объяснить все магией, волшебством и чародейством.
– Вы отрицаете, что вы ведьма?
– Да, отрицаю. И буду отрицать до своего последнего вздоха.
– Какая похвальная твердость. Может быть, она немного поколеблется, если вы узнаете, что многие ваши родственники и даже слуги писали многочисленные доносы в Святую Канцелярию.
– Мне об этих доносах ничего не известно, ваша честь.
– Секретарь, затребуйте из хранилища папку 3-М.
Молчаливый секретарь немедленно принес рекомую папку, она оказалась объемистой.
– Так-так, посмотрим, – протянул мужчина в главном кресле. – Доносы на вас, сударыня, начали писать, еще когда вы были компаньонкой дочери герцога. Вот например: «Люция подбивает малолетнюю дочь герцога творить вместе с нею колдовские ритуалы и петь непотребные песни». Или вот: «На молодой луне я видела, как Люция вышла во двор замка нагишом и обратилась в огромную птицу. Она долго летала над полями герцогства, а под утро вернулась и снова обратилась человеком». Это вот занятно: «Я герцогский бондарь и как-то шел в деревню по своей нужде. Вдруг откуда ни возьмись появились Люция и донья Оливия и принялись щекотать меня так, что я вдруг превратился в борова, и они катались на мне по полям, пока я совсем не изнемог. Очнулся я утром в человеческом обличье». Конечно, мы понимаем, что эти доносы гроша ломаного не стоят. А уж когда вы стали герцогиней, они вообще шли непрекращающимся потоком. Но вот что нам действительно интересно. Дочь герцога родилась калекой, уродом и никакие земные лекари или лекарства не могли помочь ей исцелиться хоть самую малость. И тут в замок приезжаете вы. И челядь – она же ведь глазастая, челядь-то! – начинает замечать, что юная герцогиня постепенно выглядит все здоровее и здоровее. А вы меж тем ежедневно делаете настойки особых трав и втираете их в тело Оливии. И происходит чудо: Оливия из скорченной калеки становится стройной, сильной, вполне здоровой девушкой! Не магия ли это? Не волшебство ли?
– Нет, – ответила я. – Не волшебство. Герцог Альбино пригласил посетить наш замок Его Высокоблагочестие. И именно благодаря непрестанным горячим молитвам Святейшего Жука и выздоровела Оливия.
– Ха-ха-ха, – железно рассмеялся Законник. – А женить на себе герцога и тем самым стать герцогиней вам тоже помог Его Высокоблагочестие? А не вы ли имеете особый волшебный камень, который может создавать любые стихи на любом наречии и любым почерком на любой же бумаге? Как называется этот чудесный камень? Ответьте, голубушка.
– Анапестон, – мрачно буркнула я. – Но это не волшебство. Это просто прибор, взятый из другого измерения…
– Не спешите, – сказал Законник. – Теперь у вас будет достаточно времени все-все-все нам рассказать. Обыщите ее, перед тем как отвести в камеру.
Я сразу подумала о спрятанных кинжале и листке со стихотворением Альбино.
– Нет! – закричала я. – Вы что, вот так будете прямо здесь раздевать герцогиню?! Негодяи!
– Полно вам изображать из себя гранд-даму, герцогиня, – насмешливо произнес, любуясь ногтями, Законник. – Никто не собирается вас раздевать, была нужда. А обыщут вас наши милые, везде проникающие малютки.
Он щелкнул пальцами, и я увидела, как по каменному полу ко мне бежит белесая, подпрыгивающая струйка. Платяные вши! Не-ет!
Мое сознание милосердно угасло, пока полчища вшей оккупировали мое тело.
Глава шестая«Проси у жизни ее стерпеть – и сможешь жить и даже петь»
Проводи меня до пристани,
Посади меня в ладью.
Я про горестные истины
Грустным голосом спою.
Те, кого любила, предали,
Кто жалел, спалил дотла.
С этой горькою победою
Я в бессмертие вошла.
У меня в ладонях дырочки,
Чтоб смотреть на белый свет.
Я как будто из пробирочки —
У меня родимых нет.
И засыплет меня листьями
Время, словно дочь свою.
Проводи меня до пристани,
Посади меня в ладью.
Наверное, эта песня звучала здесь уже бесчисленное количество раз – просто я, будучи в глубоком обмороке, не воспринимала ее как песню. Я ощущала ее, как вязаное рваное одеяло, в которое меня укутали, чтобы я смогла хоть немного согреться, я пила ее, как воду – сладковатую и затхлую, но такую желанную! Я ела эту песню с размоченными ржаными сухарями и прогорклой кашей – поначалу меня тошнило, но потом я привыкла к такой скудной, но драгоценной пище. И все время, все время меня сопровождал тихий голосок-шепоток, нежный, успокаивающий, залечивающий…
В тот день, когда я различила в песне слова, я снова родилась для жизни.
Я открыла глаза. Вокруг было мало светлого, да и света тоже недоставало. Я лежала на жестком топчане, укрытая грязно-серой рваной дерюгой; напротив, высоко, почти под потолком, находилось плотно зарешеченное окно.
Я села и огляделась: раз в камере пели, значит, должен быть источник голоса. И источник нашелся: изможденная, худющая старушка моего роста, облысевшая, истончившаяся до невероятия, так что живыми в ней были только тонкие руки. И голос – тихий, непрерывный, как дыхание.
– Кто ты? – шепотом спросила я ее.
Она дернулась, закрыла исхудавшими руками голову, сжалась на своем топчане:
– Нельзя! Нельзя! Здесь вопросы задают они. Они спрашивают. Если молчишь – бьют. Еще молчишь – не дают еды и воды. Еще молчишь – пропускают через тебя молнию.
– Но ты спасла мне жизнь.
– Нет, это просто так вышло.
– Они напустили на меня вшей.
– Вшей больше нет. Ушли. Вши только досматривают, обыскивают и докладывают. Черви страшнее, они могут забраться внутрь и мучить, грызть, причинять боль. Чем больше молчишь, тем больше причиняют боли.
Я всмотрелась в ее лицо и ахнула – у несчастной страдалицы не было глаз! И она была совсем не старушка, лет ей было не больше, чем мне, просто неимоверные страдания превратили ее в столь ужасающее существо.
– За что тебя так? – спросила я.
Она начала раскачиваться из стороны в сторону, обхватив голову руками:
– Я не знаю, не знаю, не знаю, я скажу все, что вам надо, только не пускайте в меня червей, только давайте воду и пищу… Проводи меня до пристани, посади меня в ладью, проводи меня до пристани, посади меня…
Я посмотрела – на грубо сколоченном столе стояли кувшин и кружки. Я налила воды и подала кружку несчастной:
– Попей, и все пройдет, и ты успокоишься. Бедная девочка, как ты намучилась…
Она с жадностью выпила воду и вдруг принялась быстро-быстро ощупывать руками мое лицо. Я увидела, что в ладонях у нее дырочки, много-много.
– Я так вижу, дырочками, – шептала она. – Ты красивая. Сильная, ты еще совсем недавно здесь, из тебя не сосут силы. Волос тоже нет, странно. Платье жесткое, колючее, как у благородных… Кружева, камешки. Я любила кружева и камешки, когда…
– Когда?
– Когда-то, – кратко ответила она и отскочила от меня. Стала ощупывать стены. – Ты скоро уйдешь, уйдешь, – шептала она. – Никто не выдерживает со мной. Меня показывают всем новичкам: смотрите, вот Дырявая Салли, если вы будете молчать, если вы не станете признаваться во всех преступлениях, с вами будет то же самое! Ваши глаза съедят, ваши руки проедят черви, и вы признаетесь во всем. И вы уйдете от Дырявой Салли, от нее все уходят, проводи меня до пристани, посади меня в ладью…
Смотреть и слушать это было выше моих сил. Я встряхнула руками, словно запуская вокруг себя сполохи космической энергии. Я почувствовала, как в точке солнечного сплетения собираются силовые линии, которыми можно исцелять или губить.
Я положила ладони на плечи Салли:
– Я провожу тебя до пристани, вот, видишь, мы уже идем туда. Доски настила мягко пружинят у нас под ногами. Пахнет рекой, травой, цветами. Солнце садится, птицы умолкают. Платья у нас длинные, их шлейфы мягко шуршат. А вот и твоя ладья. Смотри, как красиво она расписана, а парус на ней из изумрудного с золотом шелка. Мы садимся в ладью и вместе медленно плывем по реке, погружая весла в ее золотые воды. И с каждой минутой сил в тебе прибавляется, душа твоя успокаивается, ты засыпаешь крепким, целительным сном… Спишь. Спишь.
Я отпустила Салли, аккуратно уложила ее на топчан и укрыла истертым одеялом. Я сейчас смотрела на нее иным взглядом и видела, как повреждено ее тело, но – самое страшное – был поврежден ее разум. Я могу ее вылечить. И вылечу. Но делать это надо незаметно, чтобы тюремщики не догадались и чтобы сделать это за минимальное время до побега. Вы услышали слово «побег»? Вы сомневались в том, что я его произнесу?
У меня все еще жгло в центре солнечного сплетения. Я опустила руку за корсаж и ощутила свой кинжал!!! Его не вытащили! Видимо, платяные вши не сочли его серьезной уликой, когда меня обыскивали. Мозги-то у вшей соответствующие.