А вот бумаги с последним письмом Альбино Монтессори не было. Значит, важная улика. Значит, об этом будет разговор.
И словно подтверждая мои догадки, заскрипела дверь:
– Заключенная Монтессори, на допрос!
Я поправила платье (порядком обтрепавшееся) и вышла. Мне завели руки за спину, защелкнули наручники и повели по коридору, подталкивая в спину тяжелой дубиной. Видимо, для пущего унижения.
В этот раз я оказалась в комнате с весьма скромной обстановкой, но представители Святой Юстиции были прежние. Люди, сухощавые, высокие, с высоко зачесанными волосами, в темных камзолах, штанах и ботфортах, каждый при шпаге. Раньше я этих деталей не заметила.
– Приветствую вас, досточтимые мессеры, – я сделала глубокий реверанс и послала Законникам самую ядовитую из своих улыбок.
– Мило, мило, Люция, – закивал головой старший Законник. – Как вижу, пребывание в обществе Дырявой Салли не умалило твоего природного оптимизма.
– Ну что вы, мессер, – я элегантно развела руками – какое счастье, когда снимают наручники! – Мне приходилось бывать и в менее пристойных обществах. Чего и ждать от жалкого подкидыша, выросшего в трактире?
– Оставим в стороне ваше темное прошлое, сейчас меня интересует одно.
И Законник положил перед собой на стол хорошо знакомый мне листок со стихотворением Альбино Монтессори.
Я молчала.
– Ну? – обратился ко мне Законник. – Что молчим? Чего ждем?
– А что надо говорить? – изображать дурочку я умею как никто.
– Заключенная плохо понимает, что от нее требуется, – обратился к одному из охранников Законник. – Объясните ей, сломайте левую руку.
Мои руки, еще болевшие от паутины госпожи Раджины, и так настрадались. И не успела я крикнуть, что буду сотрудничать и все такое, моя левая рука оказалась в лапах охранника. Он сломал мне запястье с легкостью, будто сломал веточку дерева. Я упала на пол и скорчилась от боли, стискивая зубы, чтобы не завопить.
– Теперь вы будете более сговорчивы, Люция.
Я зарычала и встала:
– Вот это вы напрасно сделали, сударь. С приличными людьми я разговариваю и без костоломства. А вы в прошлом месяце путем приписок присвоили себе кругленькую сумму, выделенную на новые модели наручников. А с коллегами не поделились. А ведь это преступление, государственненькое. Особо тяжкое. И кто тут у нас теперича преступник?
– Мессер Готлиб, это правда? – вскричал главный Законник.
Мессер Готлиб позеленел и пал на колени:
– Это ложь, ложь, ведьма на меня клевещет!
– А если вы обыщете кабинет мессера Готлиба, то в его шкафу найдете сундук с двадцатью тремя золотыми слитками и коробку с женским бельем, в которое он любит облачаться и вертеться перед зеркалом! – торжествующе заорала я. Трудно, что ли, здешние кабинеты просканировать. Клоповник, право слово, клоповник.
– Стража! Обыскать кабинет мессера Готлиба!
– Ох, и веселые штучки они там найдут!
– Заткнись, ведьма!
Я чуть наклонилась к столу с оставшимися Законниками и изящно повертела своим недавно сломанным запястьем перед их полиловевшими лицами.
– Вы уж повежливее со мною, господа. У меня-то все срастается, как видите, а вот если я вам что-нибудь сломаю или оторву – не факт. Вежливость и терпение – вот два фактора, необходимые при допросе заключенного. Так что поставьте-ка мне кресло покинувшего нас мессера Готлиба, и мы деликатно поведем наше с вами общение. С чего начнем? Да хоть с той бумаги, коею вы потрясали перед моим носом. Да, я знаю, что это за бумага. На ней написано последнее стихотворение Альбино Монтессори. Оно не окончено. Последние слова: «Ты найди меня» – и кровавый отпечаток пальца. Я не знаю, кому писал это стихотворение мессер Альбино – мне или своей дочери, но понимаю одно – он писал его под пристальным взглядом убийцы. И вы должны поверить – убийца не я. Я сама пострадала от ее нечеловеческих способностей, и я погибла бы, будь я всего лишь человеком.
– Постойте! Вы не человек?
– А что так плохо заметно? Я гуманоид. Существуют же на планете инсектоиды. А я гуманоид, между прочим, Ай-Кеаль, звездная принцесса планеты Нимб, галактический кластер не помню какой. А вы мне сразу вшей, запястья ломать… А у меня, между прочим, способности, которые бы весьма и весьма повысили экономический статус Старой Литании. И военный тоже. Я владею пятьюдесятью тремя различными способами массового поражения противника при полной безопасности собственной армии. Еще кое-что по мелочи могу: вот этот молоточек у вас оловянный?
– Д-да…
– Дайте-ка.
Я взяла в руки молоточек, мысленно перестроила атомную структуру (на это ушло у меня минуты три) и изящным жестом вручила Законникам вещицу из абсолютного золота. Она сияла, конечно, впечатляюще, что и говорить!
– Ва-ва-ва… ше высочество! – Законники аж камзолы порасстегивали. – Да как же вы! И у нас! Честь-то, честь-то какая! Теперь-то мы уж видим, что вы не ведьма, какому болвану только это в голову пришло! Вы уж нас, дуболомов, простите, все с поганым народишком работаем, гуманоида разве когда встретишь?
– Само собой. Я не в обиде. Просто мои способности пугают как инсектоидов, так и людей. Касательно же смерти моего бедного мужа. Я знаю, кто его убийца. Это тоже, можно сказать, гуманоид. Обладающий силами планетарного масштаба. И только я могу ее остановить и предотвратить гибель вселенной. Вам ведь не нужна гибель вселенной? Тогда уже не до богатств будет, не до чинов, все вмиг пыф! – и схлопнется.
– Ох!!!
– А я могу это остановить, держать под контролем равновесие мира, о как! Хотя в условиях вашей тюрьмы делать это, прямо скажу, нерелевантно.
– Поняли, поняли, ваше высочество, сделаем соответствующий доклад его величеству о досадной ошибке и оговоре, вам полная амнистия, немедленно лучшие сани до вашего замка, сухой паек соответственно!
– Еще вот что. Я хочу взять с собой Дырявую Салли. Отведите меня в камеру.
– Что вы! Мы вас в лучшие покои.
– Нет. В камеру Дырявой Салли.
Мне повиновались, как древней богине. Заодно в камеру принесли нарезанную на тарелке копченую говядину, сыр и плюс бутылку какого-то пойла.
– Салли, – ласково сказала я. – Я вернулась.
– Люция, твое имя означает светоносная. Ты греешь меня.
– Салли, – я села на ее топчан, – положи голову мне на колени, а я спою тебе песенку…
Я говорю напрасные слова,
Одни слова, и что быть может хуже
Того, что в этой жизни я вдова,
Вдова несуществующего мужа.
Листва стихов на каменном полу
Мне не напоминает в одночасье
О том, что я всю жизнь храню золу
Костра несуществующего счастья.
И к сердцу подступающая грусть
Мне вновь и вновь дает напоминанье,
Что я еще во власти нахожусь
Придуманного детского страданья.
Это в общем-то была не песенка. Эти строчки просто крутились у меня в голове с тех пор, как я вошла под своды тюрьмы. Возможно, так мой организм реагировал на шок. Возможно, ко всем моим способностям прибавилось еще и рифмоплетство…
Я положила руку на глазницы Салли. Соотнесла свое дыхание с ее собственным, объединила мысленно кровотоки и наполовину стала Салли. А потом отпустила свой разум, свое воображение, и передо мной затанцевали, словно в калейдоскопе, яркие пятнышки-шарики. И среди них образовались два солнышка-одуванчика, два зеркальца, две искорки.
Их я и опустила в глазницы Салли. Пропустила сквозь ладонь пучок космической энергии и поняла, что у Салли теперь есть глаза. Да не простые, а легко отличающие правду от лжи.
Она продолжала спать, и я занялась ее руками. Я залечила каверны, испещряющие их, влила в руки новую силу, да и вообще я поделилась с Салли своими возможностями и силами. После такого я чувствовала себя опустошенной, и мне нужно было выпить воды. Чистой, кристальной, ледяной воды.
Но ее не было – такой. В кувшине оставалась грязноватая, затхлая вода. Ладно, ничего. Я провела над нею ладонью, очищая, и выпила.
И сразу меня потянуло в сон. Все-таки, когда ты занимаешься исцелением, то тратишь силы. И я так и заснула – сидя, с Салли, положившей голову мне на колени.
Мне снился мир Люция. Мальчика с Собакой. Люций ушел от родителей, покинул защитную зону и сейчас буквально шагал навстречу своей смерти. Вокруг него клубились полчища червей, ядовитых сороконожек, жуков и прочих тварей, но они не смели его коснуться. Я поняла почему – Люций раскалил себя, как мартеновский металл. Собака бежала в отдалении от него, и глаза ее слезились.
– Собака, – он повернулся к ней. – Тебя не тронут.
Над Люцием навис червь.
– Я посланник его величества, – просипел червь. – Что вы хотите?
– Я хочу видеть вашего короля.
– Вы слишком опасны.
– Тогда я испепелю вас всех и так или иначе доберусь до вашего короля.
– Хорошо, мы проводим вас.
Люция привели в развалины, там стояло нечто вроде трона с балдахином. На троне сидел огромный жук.
– Кто осмелился побеспокоить меня? – взревел жук.
– Я, – сказал Люций. – Я пришел мстить за мир, который вы уничтожили.
– Месть припоздала. Этот мир не возродить.
– Да я знаю, как и не вернуть к жизни мою сестру Оливию. Но сделать хоть что-то – лучше, чем ничего не сделать.
Люций моргает – и жук разлетается на куски. Золотистый червячок, укрытый в этих бутафорских доспехах, пытается сбежать, но Люций давит его:
– Прощайте, ваше величество.
И тут же все насекомые начинают умирать. Они рассыпаются в прах и пыль, расползаются по швам. Поднимается сильный ветер и сгоняет прочь эту пыль, а когда ветер утихает, планета чиста от захватчиков, искорежена, изуродована, но чиста.
– Люди! – машет рукой Люций, прижимая к себе Собаку. – Их больше нет! Совсем нет!
Видно, как силовые купола над последними прибежищами людей исчезают, и люди выходят на свою, теперь уже точно свою планету.
– Люций! – мама и папа бегут к своему невероятному сыну, но обнять его боятся – он все еще раскален, как металлическая плашка. Вместо этого они обнимают Собаку: – Смотри, Собака, какой он удивительный.