– Ну-ну, – похлопала меня по плечу мама. – Будем надеяться.
А знаете, надеяться – это очень здорово. Равно как и верить. И тем более любить.
Конец февруария прошел с традиционными Тестяными рожами – праздником, когда из жирного теста лепят круглые, носатые рожи, пекут, вешают на дерево, и тот, кто надкусил больше всего рож, может поцеловать самую красивую девушку в замке. Самое смешное, что в этот раз победил доктор Гренуаль и со смаком расцеловал Сюзанну.
А вечером, на закатном солнце, мы сожгли чучело зимы, чтобы уже с утра весна вступила в свои права.
Утром первого дня весны я проснулась с удивительным чувством. Словно внутри меня – купол прекрасного храма и певчие поют в нем славу Всему Сущему.
Я откинула одеяло, встала и подошла к окну. Небо было синим, как кобальт. Именно таким небо бывает над Старой Литанией в самую раннюю весну.
– Слава тебе, Все Сущее, за то, что мы видим и не видим, что имеем и не имеем, за кого ждем и кого помним, – я не отличалась особым благочестием, но эту молитву я всегда произносила.
И, произнеся ее, я поняла, что должна наконец сделать то, чего так боялась и стыдилась. Я должна поговорить с Фигаро.
Умывшись и одевшись, я спустилась в кухню. Все мы теперь жили попросту, и то, что хозяйка замка сама сервирует чай на две персоны, никого не удивляло.
Я подошла к его комнате и постучалась.
– Кто там?
– Фигаро, это Люция. Я принесла чай, ваш любимый, со зверобоем. Впустите меня, пожалуйста.
Мой отец открыл дверь. Не могу сказать, что за все это время он как-то изменился в худшую сторону.
– Мне хочется выпить чаю в вашей компании, Фигаро.
– У меня не прибрано, ваша светлость.
– Никогда не поверю. Позвольте пройти.
Я решительно вкатилась за сервировочным столиком в комнату Фигаро. Нужно ли говорить, что порядок в ней был идеальный. Створка окна была приоткрыта, и бодрящий свежий весенний ветер славно овевал лицо.
– Где я могу сесть, Фигаро?
– Прошу вас.
– Присаживайтесь рядом. Я старалась, заваривая вам чай. Я знаю, вы такой любите.
– Благодарю вас.
Я налила чай в его чашку.
– Мне также удалось обнаружить песочное печенье, что по нынешним временам – невероятный подвиг. Прошу вас, угощайтесь, не будем чиниться, я вот тоже себе налью.
Некоторое время в комнате царила тишина. Фигаро пил чай, как будто был бесплотным существом, а я не церемонилась и наслаждалась печеньем, не без изящных манер, конечно.
– Ваша светлость, вас пытали? – вдруг спросил Фигаро, отставив чашку.
– Да, по мелочам. Сломали запястье, но я его тут же срастила.
Фигаро побледнел.
– Фигаро, поймите, те, кого инсектоиды именуют ведьмами и колдунами, то, что инсектоиды называют колдовством, – люди, но обладающие особыми способностями. Мы не проводим каких-то ритуалов, не поклоняемся силам зла, мы просто чувствуем, какие в мире есть законы природы и можем их себе подчинять. Ну, помните историю со стихами про тыквы-брюквы. Их создал анапестон – совершенно не волшебный прибор, который придумал изобретатель в другое время в другом измерении. Да, там теперь анапестона не будет. Но зато он есть у нас и мы смогли спасти герцога от позора.
– Недолгой оказалась его жизнь.
– Фигаро, не думаете же вы, что всякие несчастья стали совершаться с герцогом после того, как я стала его женой?
– Нет. Я так не думаю. Наоборот. Я заметил, что ваша дружба с госпожой Оливией не только исцелила ее, но и словно исцелила сам замок. Камни стали будто моложе и прочнее. Исчез запах плесени и затхлости…
– Ну вот видите, какая от меня польза, я еще и ароматизировать пространство могу!
– Госпожа, как вы можете…
– Ароматизировать?
– Вот это все. Чаепитие, разговоры… Я предал вас. Написал донос. Я поступил как было положено, но с тех пор проклял себя тысячу раз.
– Всем свойственно ошибаться. Теперь все обошлось, вам пора приступить к своим обязанностям и заняться замком, ибо я чую, что скоро к нам нагрянет его величество. Есть у меня такое ощущение.
– Так вы прощаете меня?
– Если вам нужно официально – да.
Лицо его, однако, не прояснилось.
– Я всегда хотел детей, – медленно заговорил он. – Я очень любил детей. А жена была против. Мол, мы слуги и никаким господам не понравится младенческий писк, пеленки и горшки. Я не знал, что Сюзанна была беременна, клянусь всем святым! Я не оставил бы ни ее, ни вас!
И он разрыдался, как только могут плакать мужчины, снедаемые стыдом и горем.
– Именно поэтому вы так привязаны были к Оливии?
– Да. Малышка родилась убогой, но я поклялся, что буду лелеять ее как собственную дочь.
– Да. У вас получилось.
– А теперь…
– А теперь у вас есть я. Горшки-пеленки можно оставить в прошлом, а вот бутылочку мальвазии в самый раз.
– Раз уж вы моя дочь, ваша светлость, пить вы теперь будете только компот, а вина – на официальных приемах. Эти бандюки столько наворовали, и я ничего не мог сделать!
– Переживем. Обожаю вас, Фигаро Стальной характер! Так что давайте за работу, напридумывали каких-то домашних арестов, тоже мне.
– Но могу я обнять свою дочь?
– Да сколько угодно.
Мы обнялись, и вдруг… С Сюзанной я этого не чувствовала, а тут… Словно наши вены и артерии соединились и кровь ринулась прокладывать себе дорогу по единому кровотоку. Да, он воистину мой отец, и я даровала ему звездную силу: вот интересно будет, если он вдруг летать начнет!
– Теперь мне есть для кого жить, – прошептал Фигаро.
– Ну, глупости… А Оливия… И вообще нас много. И давайте пить чай!
Мы скоренько допили чай, я рассказала отцу о Мальчике с Собакой, Селестии и Маттео, намекая, что все они прекрасно вступят в наш коллектив. И договорились быть на ты, а то от «вашей светлости» меня прямо мутило.
После этого Фигаро вместе со мной отправился давать указания персоналу: все заросло пылью и паутиной, а вдруг и впрямь нагрянет король? Ведь ему наверняка доложили, что я умею делать из любого металла чистое золото, а также обладаю исцеляющими способностями. Ну и вообще. Мне, как местной подданной, давно пора познакомиться со своим королем.
В малой столовой я обнаружила Маттео, бывшего тюремного коменданта. Он как-то маялся и жался над полной тарелкой оливье.
– Маттео! – приветствовала я его. – С первым днем весны! Фигаро повел народ приводить замок в порядок.
– Я немедленно присоединюсь!
– Лучше присоединитесь ко мне, и я покажу вам замок. Ну и поболтаем. А что не так с оливье?
– С чем?
– С салатом. Это гениальное изобретение нашего шеф-повара: салат, названный в честь герцогини Оливии! Все его просто обожают, рецепт содержится в строжайшей тайне, а шеф-повара у нас двенадцать раз пытались подкупить и шесть раз выкрасть!
– Может быть. Но для меня это месиво со странным запахом, на которое я даже смотреть не могу.
– Гм, может что испорчено. Дайте-ка вилку.
Я попробовала салат. Все нормально, как положено, и соли в меру, и перцу, и огурцов. Незаметно я умяла весь салат под восхищенным взглядом Маттео.
– Ну вот, а вы боялись. Маттео, чем же вас тогда кормить?
– Я привык есть перловую кашу и ржаные сухари.
– Понятно, тюремный рацион. Подумайте, может, перейти на гуляш, супы, хотя, конечно, мы разорены и кухня будет скромной, но все-таки. Я не могу позволить своему другу питаться, как дворовая собака.
Маттео посмотрел на меня так… Так…
– Я готов есть хоть гвозди за то, что вы назвали меня своим другом.
– Нет! – коварно воскликнула я. – За это я приучу вас пить чай с печеньем!
И я чмокнула его в щеку. Ту самую, на которой было раньше родимое пятно. Секунд двадцать мне казалось, что Маттео от этого поцелуя умрет на месте. Он так посмотрел на меня… Можете сами решить как.
– Идемте, я покажу вам наш замок. Конечно, раньше он был пороскошней, но и сейчас годится для житья.
И мы пошли.
– Вот это – малая столовая, Маттео. Здесь в основном питались мы с Оливией, ибо герцог будними днями всегда заказывал еду в свой кабинет на галерее.
– А почему он не хотел есть вместе с вами?
– Вы полагаете, покойничек был сама любовь и приятность? Вы ошибаетесь. Может, конечно, на официальных приемах он и блистал человеколюбием, остроумием, элегантностью и всем, о чем можно подумать, читая его стихи. На самом же деле это был хмырь из хмырей, который никого терпеть не мог, особенно свою дочь.
– Как же вы вышли за него замуж? Он принудил вас?
Я рассмеялась:
– Скорее уж я его. Герцогству грозила серьезная опасность, и для того, чтобы ликвидировать ее, мне пришлось силком затащить герцога в венчальную часовню. А он и внимания не обратил! Правда, иногда бормотал что-то типа «вы герцогиня, вам и выбирать обивку кресел» или «не мешайте мне творить». Так что вряд ли я страдаю любовью к старине. Тем более к старине, коего звали Альбино Монтессори.
Произнеся его имя, я поежилась, потому что меня словно холодом обдали.
– Как странно, – сказал Маттео. – Будто открыли двери в погреб.
– Дух покойного летает, наверно, – беспечно молвила я. – Не бойтесь, Маттео, я сумею за всех нас постоять!
– Мне бы хотелось, – медленно молвил Маттео, – самому произнести эти слова.
Ой, ой, ой, вот она, пресловутая мужская гордость! То, что писюлина шестнадцати лет может из грязи золото лепить в буквальном смысле – это все, как говорится, бабкина стряпня, а вот если б он сам золото лепил, и мечом махал, и галактики взрывал – вот это дело, это правильная постановка вопроса! Конечно, его задевает: я – писюлина и вон какая крутая, а он пожилой уже…
– Маттео, сколько вам лет?
– Двадцать девять.
Конечно, пожилой. Какие там могут быть силы. Будем считать, что в Кастелло ди ла Перла он вышел на пенсию.
– Почему вас вдруг заинтересовал мой возраст, Люция?
– Да так. Выглядите молодо, подтянуто.
– Я занимаюсь упражнениями с мечом и протазаном с восьми лет.