– Молодые красавицы, – сказала она. – Позолотите ручку, я вам карты раскину, всю правду скажу, что было, что будет, чем сердце успокоится.
– Я не верю в карточные гадания, – немедля заявила Оливия. – Но вы можете погадать мне, так и быть. Для развлечения.
Гадалка усмехнулась:
– Карты не развлечение. Они правду говорят, они будущее прогнозируют.
Неуловимым движением гадалка достала колоду карт из марева своих юбок. Перетасовала. Протянула Оливии:
– Сними одну карту направлением к себе.
Оливия сняла.
– Положи.
Оливия повиновалась. Поверхность карты была белой.
– Она белая? – удивилась Оливия.
– Задай ей вопрос.
– За кого я выйду замуж?
На карте отчетливо проступил кукиш.
– Ха, – сказала Оливия. – Я что, в девках останусь?
Карта показала восклицательный знак.
– Нет, ну вот что за подлость! – воскликнула Оливия. – Все люди как люди, замуж выходят, разводятся, имущество делят, а мне кукиш! И что тогда меня ждет в жизни?
На карте проступили золотая корона, держава и скипетр.
– Ты будешь королевой! – воскликнула я. – Не раскисай! Давай-ка учи дворцовый этикет.
– Погоди. Я буду королевой Литании?
На карте проступил герб королевства, которого мы не знали.
– Это королевство находится на Планете?
Карта показала совсем другую планету. Очень знакомую мне. Мою родную планету Нимб.
Я сказала об этом Оливии. Она задумалась.
– Этого не изменить? – спросила она. А потом взяла и перевернула карту. – Все можно переменить. Люция, Нимб – твоя планета…
– Но я сбежала оттуда…
– Пусть гадалка теперь тебе погадает.
Оливия хмуро смотрела на карты.
Гадалка перетасовала их, протянула мне колоду:
– Сними верхнюю карту.
Я повиновалась.
На лежащей передо мной карте отчетливо проступила сломанная роза.
– Я же не задавала никакого вопроса! – воскликнула я.
– Сердце у тебя вопрос задало. Нет, Люция, не быть тебе с этим женихом. И ни с каким другим, пока ты не вымоешь туфли твоей подруги.
– Еще чего, – сказала Оливия. – Да кто ей даст.
А я сидела оглушенная. Мне не быть с Маттео вместе. Мне не быть с ним, с его глазами, утешающими руками, крепкими объятьями. Вот просто не быть, потому что какая-то бумажка…
Я потянулась к карте, но гадалка железным голосом сказала:
– Не трогать.
– Но хоть что-то у меня будет? – всхлипнула я.
И карта вспыхнула и рассыпалась невесомым пеплом.
– Плохо дело, девочка, – сказала мне гадалка.
– Ну я прямо и не сомневалась, – со злыми слезами сказала я. – Разве у какой-то сиротки-уродки с двумя личностями может быть все хорошо?
Раздался легкий звон, и перед нами предстал неподражаемый мессер Софус.
– О, Глоссария, рад тебя видеть, – воскликнул он. – Давненько мы не пересекались на задешних струнах.
– Ты же знаешь, Софус, мой дар никому не в радость. Кочую с галактическими цыганами, вместо истинных гаданий вру. Ведь скажи правду – на тебя будут смотреть, как смотрит вот эта девочка.
– Люция, не смей относиться к Глоссарии непочтительно, – строго сказал Софус. Она из Высших, она хранит три кинжала Симфонии Сущего.
– Спешу вас порадовать, я тоже, – и я выхватила свой кинжал.
Все отшатнулись.
– Люция, – строго сказал мессер Софус. – Как он попал к тебе?
– Некая Бабулька подарила его мне в день рождения. И исчезла. Видимо, побоялась моей горькой судьбы.
– Люция, ты должна отдать кинжал Глоссарии. Только она может сохранить кинжалы так, чтобы Все Сущее не исчезло.
– Я вам не верю. А кинжал мне самой пригодится! Я буду защищать Маттео и нашу с ним любовь.
– Нет у вас никакой любви, дурочка, – сурово сказала цыганка Глоссария. – Он женится на тебе, а потом, когда ты станешь скучна ему, убьет.
– Я вам не верю. Я сейчас пойду к нему и все расскажу. Он любит, любит.
– Как это скучно – наблюдать чье-то разочарование в любви.
– Идем выпьем, – сказала Глоссария.
Я села на лошадь и помчалась от Поэтополиса к хранилищу золота. Я знала, что туда не пускали никого, но я была особым случаем.
– Я хочу видеть мессера Маттео, – сказала я стражам. – У меня особый допуск.
– Его величество отменил все допуски.
– Тогда вызовите мессера Маттео сюда, я его невеста и желаю говорить с ним немедля.
– Хорошо, – сказал стражник.
Маттео скоро вышел, его милое лицо было тревожно:
– Люция, что случилось?
– Маттео, мне пророчат, что я не выйду за тебя замуж! Что ты убьешь меня.
– Ну разве ты сама не понимаешь, какие это глупости? Дай я поцелую тебя в лоб, и все плохие мысли пройдут.
Он поцеловал меня, и все ушло. Я смотрела на него и не узнавала. Осматривалась – не узнавала местность вокруг.
– Кто я? – прошептала я.
– Разве вы не видите, – услышала я голос, – это городская сумасшедшая. Ее надо немедленно отвести в дом умалишенных и крепко запереть. А донна Люция – вот она, она ваша госпожа и возвращается в Поэтополис.
Я села на коня. Скакать было легко, ведь Маттео посылал мне вслед воздушные поцелуи. Правда, неприятно было видеть, как хватают какую-то умалишенную и запихивают в больничную карету. Бедняжка. А меня ждут Оливия и фуршет с поэтами.
– Ну что? – встретила меня Оливия вопросом.
– А, все это болтовня, – улыбаясь, ответила я. – Маттео все так же влюблен в меня и по-прежему выполняет свою работу. Который час? Хочется послушать вечерний цыганский концерт. Они обещали.
– Вроде не было такого.
– Вот только сейчас обещали. С этим фестивалем голова закружится.
Люция рассмеялась.
– А как же твой кинжал, о котором говорили Софус и Глоссария?
– Он так и останется моим. С ним ничего не случится. Ты вспомни, что я практически всесильна.
– У тебя зрачки другие. Горизонтальные.
– Это я модничаю. Сейчас сделаю обычные, оп-ля! Ну, идем на концерт.
Из дневника поэта Куба:
Я так счастлив, так улыбнулась мне удача! А вот сейчас ко мне входит удивительная гост…
Глава двенадцатаяПоговори со мною, Смерть
Смерть повадилась ходить ко мне с первого дня в Лечебнице. Смерть жила в соседней палате, ей выдавали мелки, чтоб она белила лицо, а иначе она есть отказывалась. Смерти было со мной интересно, потому что я не знала, кто я. Она называла меня Дурочка-с-переулочка и иногда съедала мою еду. Но мне было все равно. Во мне поселилась тоска, которую по-научному называли рекуррентной депрессией, и от этой тоски умерли во мне все чувства, все желания, все мысли. Я помнила, что когда-то была очень веселой, во мне словно оставалось это пятнышко былой радости – как искорка под напластованиями пепла, но тоска все побеждала.
Смерть, конечно, не была смертью. Она была обыкновенной девушкой, очень худой и большеглазой, а прозвище свое получила за то, что часто принималась говорить о смерти и пугать своим набеленным лицом.
Я, и Смерть, и другие девушки наподобие находились в Особой Лечебнице закрытого типа. Я попала сюда недавно, а старожилы называли Лечебницу «психушка» или «дурка». Мне здесь ужасно нравилось то, что можно было не есть и постоянно спать. Нянечки и медсестры были к нам добры и предупредительны, помогали дойти до кровати, если вдруг закружилась голова или отказали ноги, вовремя приносили лекарства и следили, чтобы ты их выпила. Завтракали и обедали мы в большой зале, где во всю стену были нарисованы небо, радуга и поле спелых колосьев. Мне очень нравилось. Картинка была старая – я видела, сколько проступило на ней трещин, но все равно смотреть было приятно.
Некоторые девочки, у которых с головой было полегче, читали или выходили гулять в Сад. Но я боялась выходить куда-либо, я сказала об этом врачу – мне кажется, я выйду куда-нибудь, а вернуться не смогу, и он успокоил меня и назначил маленькую зеленую таблетку на вечер. У нас здесь был кружок рукоделия – многие плели из ниток кружева или вязали. Мне понравилось рисовать, точнее, раскрашивать картинки. Я брала карандаши, лист с отпечатанной на нем картинкой и принималась раскрашивать как хотела. Смерти это не нравилось.
– Это неправдашная живопись, – говорила мне тогда она. – Правдашная – то, что я рисую у себя в комнате.
– А мне все равно, – отвечала я. – У меня рекуррентная депрессия и мне нравится раскрашивать картинки. Оставь меня, пожалуйста, в покое.
Но она не отставала. Смерть была ужасно приставучей, особенно к новеньким, как я. А новенькие прибывали почти каждый день. Во второй половине дня начинался Обход. Мы все садились на скамейках в большой, украшенной картинами зале, и ждали Главного врача. Главного врача звали доктор Роксана Фролова, она была очень молодой и красивой, напоминала невесту в своем изящном белом халате.
– Здравствуйте, – приветливо обращалась она к каждому. – Как у вас сегодня дела?
И больной рассказывал, болела ли голова, или были мысли о смерти, или снились кошмары, и оттого намокла кровать.
Я всегда говорила одно и то же, потому что ничего не менялось: всю меня, как пустую бутылку, заполняла тяжелая желтая тоска, и от нее хотелось спрятаться в сон, в лекарственное забвение.
– Джейн, – так почему-то называли меня в Лечебнице. – Вы пережили тяжелую травму, поэтому какое-то время вам действительно нужно спать. У вас и с памятью проблемы. Постепенно, благодаря лекарствам, у вас нормализуется настроение, и тогда мы начнем вторую фазу лечения, будем возвращать вам память и желание жить.
– Да, доктор, – говорила я. Мне было приятно смотреть на нее, такую уверенную и красивую.
А сегодня наша нянечка, которая учит рукодельям, принесла особую красивую бумагу и сказала, что будет обучать желающих делать искусственные цветы. Она сделала розу – так просто, – колокольчик и одуванчик! Когда я увидела одуванчик, мне стало очень приятно, будто какое-то воспоминание прошлого, и больше ничего.
Я тоже стала делать бумажные цветы. Я наделала целую кучу одуванчиков и сплела из них венок. Я спросила разрешения у доктора, и мне позволили все время ходить в этом венке.