– Никто не забудет. Но важно не то, что ты делала в прошлом, а твое нынешнее отношение к этому.
«Твое нынешнее отношение к этому». Так говорила и Аэлина в первые дни его избавления от каменного ошейника. О том, что вскоре его шея может вновь ощутить обжигающий холод Камня Вэрда, Дорин старался не думать.
– Я не какая-нибудь мягкосердечная крошанка. И никогда такой не буду, даже если надену их корону со звездами.
За эту неделю Дорин не раз слышал обрывки разговоров о древней короне. Крошанки строили догадки о том, найдут ли наконец их корону. Эту корону из переплетающихся звезд некогда носила Рианнона Крошанская. Бэба Желтоногая сорвала корону с головы умирающей крошанской королевы. Долгое время корона находилась у нее. Потом Аэлина (тогда еще Селена) убила Бэбу. Куда могла деться корона потом, Дорин не представлял. Возможно, осталась у странствующих лицедеев, с которыми Бэба приезжала в Рафтхол. А возможно, лицедеи попросту продали корону, польстившись на легкие деньги.
– Если крошанки рассчитывают, что, прежде чем они вступят в войну, я уподоблюсь им, тогда пусть завтра летят в Эйлуэ без нас.
– А разве заботиться – это плохо?
Боги свидетели, он сам все время пытался быть заботливым.
– Я не умею заботиться! – рявкнула Манона.
Дорин чуть не усмехнулся. Откровенное вранье. Дорина учили искусству дипломатии, где умение промолчать зачастую ценилось выше самых взвешенных и продуманных слов. Но оттого, что перед ним маячила перспектива получить в Морате новый ошейник, а может, от чувства вины перед королевством, брошенным на растерзание врагам, в Дорине заговорила смелость обреченного.
– Умеешь ты заботиться. И заботишься. Потому тебя все это и пугает.
Манона молчала, хотя ее золотистые глаза бурлили гневом.
– Забота не делает тебя слабее, – решился продолжить Дорин.
– Тогда что ж ты не последуешь своему же совету?
– Я забочусь.
Он наравне с Маноной ощущал закипавший гнев. Вот и прекрасно. Сейчас он оборвет поводок, на который себя посадил. Долой все ограничения.
– Я забочусь больше, чем следовало бы. Даже о тебе.
Еще одна фраза, которую не стоило говорить.
Манона встала, насколько это позволял потолок шатра.
– Ну и дурак! – бросила она и, надев сапоги, выбежала в холодную ночь.
«Даже о тебе»…
Манона хмуро перевернулась на другой бок. Она лежала, втиснувшись между Астериной и Соррелью. До утра оставались считаные часы. А там – полет в Эйлуэ, навстречу человеческим отрядам, союзникам крошанок. Судя по всему, людям там приходилось туго.
«Забота не делает тебя слабее».
Король – просто глупец. Мальчишка, хотя по меркам смертных он вполне взрослый. Но что вообще он знает о жизни?
Слова Дорина не оставляли ее, проникая все глубже внутрь. «А разве заботиться – это плохо?»
Рассвет был уже совсем близко, когда Дорин ощутил рядом с собой тепло другого тела.
– Убедилась, что спать в шатре втроем слишком тесно?
– Я вернулась не потому, что согласна с тобой.
Манона заворачивалась в остывшие одеяла. Дорин слегка улыбнулся и опять уснул, а его магия согревала их обоих.
Когда они проснулись, острая боль в груди Дорина несколько притупилась.
Манона хмуро поглядывала на него. Дорин сел на подстилке и вытянул затекшие руки, насколько позволяла ширина шатра.
– В чем дело? – спросил он, видя наморщенный лоб ведьмы и не понимая причины.
Манона натянула сапоги, надела плащ.
– У тебя глаза карие.
Дорин поднес руку к лицу, но Манона уже выпорхнула из шатра. Он смотрел ей вслед. А вокруг ведьмы спешно сворачивали лагерь.
Магия в его груди теперь текла свободнее. Должно быть, он не зря ослабил внутренние веревки. Дорин не жалел о сказанном вчера. Откровенность и принесла ему эту свободу.
Солнце едва выползало из-за гор, когда начался долгий перелет в Эйлуэ.
Глава 25
На какое-то время Кэрн оставил ее гнить в железном ящике.
Здесь было тише. Исчез монотонный гул реки. Но оставалось давление на тело и голову, которое нарастало, нарастало, нарастало. От него ей было не спрятаться, даже проваливаясь в забытье.
Железо продолжало впиваться в кожу. Внизу, под нею, становилось все мокрее. А Маэва, должно быть, уже ехала обратно и везла каменный ошейник.
Аэлина не помнила, когда в последний раз ела.
Она вновь нашла прибежище в укромном темном месте, куда погружалась и где без конца рассказывала себе одну и ту же историю: о том, кто она, что собой представляет, кого и что она уничтожит, если выдержит в почти безвоздушном пространстве ящика и справится с растущим напряжением.
Хотя все это может оказаться глупой сказкой. Едва только ошейник сомкнется вокруг ее шеи… сколько времени понадобится валгскому принцу, чтобы извлечь из нее все сведения, интересующие Маэву? Он проникнет в самые потаенные уголки и вытащит самые сокровенные ее тайны.
Вскоре Кэрн снова примется ее истязать. Поспешит урвать последнее. Потом явятся целители с их сладковатым дымом, как приходили на протяжении всех месяцев. Или лет?
Но ей удалось кое-что увидеть. Парусину над головой. Сухой камыш на полу, поверх которого были постелены тканые коврики, гасившие шаги обутых в сандалии ног. Вокруг потрескивали угли в жаровнях.
Шатер. Она находилась в шатре. Снаружи доносились голоса. Неблизкие, но ее острый фэйский слух ловил слова. Говорили на привычном ей языке и на Древнем. Кто-то жаловался на скученность.
Ее поместили в военный лагерь, полный фэйских солдат.
Более безопасное место, как утверждал Кэрн. Маэва велела перевезти ее сюда, дабы охранять от Мората… пока собственными руками не наденет ей моратский ошейник. Дорин рассказывал, что в этот момент шея ощущает неимоверный холод.
Потом Аэлина провалилась в забытье. Очнулась без боли, вымытая. Все, что исторгло ее тело, тоже было убрано. Значит, скоро Кэрн начнет забавляться. Словно художник, он подготовил холст для новой картины, где будут сплошные оттенки красного. Близилось жуткое завершение его долгих издевательств над нею. На этот раз Кэрн не будет пытаться вытягивать из нее сведения. Зачем, когда Маэва вот-вот привезет ошейник? Нет, он устроит забаву исключительно для себя.
Аэлина тоже подготовилась.
Ее приковали не к алтарю, а к металлическому столу в центре большого шатра. Кэрн распорядился, чтобы сюда же принесли все предметы его обихода, позволяющие чувствовать себя как дома. Вернее, сообразно его представлениям о домашней обстановке.
У одной стены стоял высокий комод. Аэлина сомневалась, что там хранится одежда Кэрна. Возле комода, положив голову на лапы, спал Фенрис. Наконец-то он уснул. Гибель брата тяжело подействовала на него: шерсть потускнела, глаза, ярко сиявшие прежде, погасли.
Рядом с металлическим столом находился другой. Этот был накрыт тканью, под которой угадывались три предмета. Аэлина старалась не гадать об их назначении. Помимо комода, имелся еще и шкаф. Перед ним чернел кусок бархата. На бархате Кэрн раскладывал свои пыточные орудия и любовался ими, словно торговец – драгоценными камнями.
У дальней стороны стола, обращенные друг к другу, стояли два стула. За стульями в большой жаровне трещали не угли, а горящие поленья. Над нею клубился дым, поднимаясь к самому потолку. К маленькому отверстию в парусине, сквозь которое…
Аэлине было не совладать с дрожащими губами, когда она увидела ночное небо и светящиеся точки.
Звезды. Всего две, но они сияли над самой ее головой. Небо было не черным, как глубокой ночью, а с сероватым оттенком. Значит, где-то через час рассветет. Звезды погаснут. Быть может, она продержится и сумеет увидеть солнце.
Глаза Фенриса широко открылись. Он поднял голову и шевельнул ушами.
Аэлина старалась дышать поглубже. Отпихнув полог, вошел Кэрн. За его спиной мелькнули отблески лагерных костров. И больше ничего.
– Наслаждаешься отдыхом?
Аэлина молчала.
Ладонь Кэрна скользнула по металлической поверхности стола.
– Я тут напряженно раздумывал, как мне с тобой позабавиться. Как с пользой употребить каждую минуту, чтобы событие осталось памятным для нас обоих… пока время моего общения с тобой не подошло к концу.
Шатер наполнился рычанием Фенриса.
Кэрн невозмутимо сдернул покрывало с маленького стола. Там стояли металлические чаши; каждая – на трех ножках. «Угощением» служили горки поленьев.
Аэлина оцепенела, видя, как Кэрн снял одну чашу и поставил под металлический стол. Под то место, где находились ее скованные ноги. Небольшая приземистая жаровня. Возможно, Кэрн лично подбирал высоту ножек и отпиливал лишнее.
Вторую жаровню он поместил под середину стола. Третью – под местом, где находилась голова Аэлины.
– До сих пор мы забавлялись с твоими руками, – сказал Кэрн и выпрямился.
Аэлину затрясло. Она дергала цепи, удерживающие руки над головой. Видя это, Кэрн заулыбался еще шире:
– А теперь поглядим, как твое тело отзывается на пламя, когда тебе не защититься никакой магией. Не удивлюсь, если оно будет гореть, как и любые тела.
Аэлина безуспешно дергала цепь. Ее ноги скользили по еще холодному металлу.
Только не это…
Кэрн полез в карман и достал оттуда кремень.
До сих пор он ломал ей тело. Теперь решил сломать ее огненную суть. Ее любовь к огню. Уничтожить ядро ее личности.
Он будет плавить ей кожу и кости, пока она не испугается и не возненавидит огонь, как сейчас она ненавидела целителей, приходивших лечить ее после истязаний Кэрна и мешать реальность со сном.
Фенрис рычал не переставая.
– Можешь драть глотку, если тебе так нравится, – великодушно позволил ему Кэрн.
Вскоре в чашах запылает огонь. Стол раскалится докрасна. Ей будет не остановить ни Кэрна, ни этот чудовищный жар. Боль прожжет ее насквозь, и никакие потоки слез не принесут облегчения.
На тело и голову уже не давило. Давление отступило, когда Аэлина увидела, как Кэрн полез в другой карман и вынул туго свернутый пояс.