– Я хотел, чтобы ты не знала, – поправил Кастил. – Как я мог этого не хотеть? И я верю, что их отношение к тебе изменится.
Я поджала губы и отвернулась. Нет ничего невозможного в том, что их отношение может измениться. Чувства не остаются неизменными. Так же, как мнения и убеждения, и если мы перестанем верить, что люди способны меняться, то этот мир можно будет предать огню.
– Нам нужно поговорить, причем не о людях, что сидят в том зале, – сказал Кастил.
Я отвернулась от него к заливу, где на воде колебалось отражение луны.
– Это последнее, чего я сейчас хочу.
– У тебя есть идеи получше? – Он шагнул ближе, до меня донеслись его тепло и его запах. – У меня есть.
Я метнула в него взгляд.
– Если я правильно поняла, что ты предлагаешь, я снова ударю тебя в сердце.
Глаза Кастила вспыхнули, как теплый мед.
– Не искушай меня пустыми обещаниями.
– Ты извращенец.
– Джаспер был прав. Я унаследовал от отца тягу к женщинам с острыми предметами.
– Мне все равно.
Он не обратил внимания на мое замечание.
– За все годы мать ударила отца ножом, наверное, с десяток раз. Он утверждал, что каждый раз это было заслуженно и, честно говоря, никогда сильно не переживал по этому поводу. Возможно, потому что после каждой размолвки они на несколько дней запирались в личных покоях.
– Я рада, что яблоко не укатилось далеко от чокнутой яблони.
Он засмеялся.
Позади нас открылась дверь, и вышел Киеран.
– Только не кричи на меня, – сказал он Кастилу, когда дверь за ним захлопнулась, – но мой отец хочет с тобой поговорить.
– Твой отец? – Я нахмурилась, и тут до меня дошло. – Джаспер?
Киеран кивнул, и я поняла, почему некоторые черты Джаспера показались мне знакомыми.
Кастил опять стиснул челюсти.
– Он собирается…
– Пойди поговори с Джаспером, – перебила я. – Потому что, как я уже сказала, я не хочу сейчас с тобой разговаривать.
– Продолжай твердить это себе, и, возможно, это станет правдой. – Кастил повернулся к Киерану, а я уже была близка к тому, чтобы ему врезать. – Я надеюсь, у твоего отца есть веская причина поговорить со мной именно сейчас.
– Зная его, могу предположить, что он просто хочет над тобой посмеяться, – ответил Киеран. – Так что иди повеселись.
Кастил показал Киерану неприличный жест и направился к двери.
– Достойное принца поведение, – бросил ему вслед Киеран и повернулся ко мне. – Идем, Пенеллаф. Я отведу тебя в твою комнату, а потом вернусь. Нужно будет проследить, чтобы Кастил в самом деле никого не убил, потому что мой отец наверняка выведет его из себя.
– Я не… – Я тяжело вздохнула, слишком раздраженная, чтобы даже спорить. – Ну ладно.
Киеран ждал, протянув руку. Подавив проклятия, я прошла мимо него.
– Ужин был впечатляющим, – сказал он, когда мы обходили крепость.
– Правда?
Он фыркнул.
Мы оба шли молча. Лишь когда он собрался закрыть дверь моей комнаты, я спросила:
– Так это твой отец? Глава вольвенов?
– Да, он говорит от их имени. Доводит до короля с королевой проблемы и идеи.
Я вспомнила, что Вонетта собирается поехать домой, навестить мать.
– Твой отец обычно находится в Пределе Спессы?
– Он регулярно наведывается к вольвенам, которые здесь живут. Иногда мама приезжает с ним, но сейчас она ждет пополнения.
Я не сразу поняла смысла его слов. Потом до меня дошло.
– Твоя мама беременна?
Он слегка улыбнулся.
– Ты так удивилась.
– Прости. Просто… ты же примерно одного возраста с Кастилом?
– Мы ровесники. Вонетта, которой недолго осталось быть в семье младшенькой, родилась через шестьдесят лет после меня. Моему отцу почти шестьсот лет, а матери – четыреста. После Аластира отец – самый старый из ныне живущих вольвенов.
– Это… целая пропасть в возрасте между детьми, – вымолвила я.
– Нет, если учесть, как долго растут вольвены. Хотя Беккет напоминает смертного подростка не старше тринадцати, на самом деле ему намного больше лет, чем тебе. Как и Квентину.
Логично. Кастил говорил, что, когда атлантианцы вступают в Отбор, старение замедляется. Хотя Квентин выглядит моим ровесником или чуть моложе, он, скорее всего, намного старше.
– Как твой отец занял этот пост?
– Войну пережили не так уж много вольвенов, поэтому особого выбора просто не было, – объяснил Киеран, и… и если подумать, это печально. – Ты уверена, что хотела спросить меня именно об этом?
Да.
И нет.
Во мне горит очередной вопрос, но я не собираюсь его задавать.
Киеран помедлил и кивнул.
– Тогда спокойной ночи, Пенеллаф.
– Спокойной ночи, – пробормотала я, не двигаясь с места, пока дверь не закрылась.
Потом я осталась одна. Наедине со своими чувствами и мыслями.
Обручен с другой.
На меня накатила усталость. Я медленно вошла в спальню и решила рассмотреть одежду, принесенную Вонеттой. К счастью, там не оказалось ни одной белой вещи. Я взяла длинную темно-синюю тунику без рукавов и с разрезами по бокам. По подолу и вырезу тянулась золотая вышивка. Другая туника оказалась золотистой, почти как глаза первичных атлантианцев. Я погладила мягкую хлопковую ткань. Еще была изумрудно-зеленая рубашка с рюшами на рукавах и замысловатым вырезом.
Я отложила рубашки и нашла две пары черных легинсов, почти таких же плотных, как штаны, и на вид обе пары мне по размеру. На стопке нижнего белья лежал сложенный плащ с капюшоном. Вонетта упоминала плащ из хлопка, и, увидев его, я поняла, что она была права: эта вещь подходит к местной погоде гораздо больше, чем тяжелые зимние плащи.
Но то, что оказалось под ним, меня смутило.
Рубашка оказалась голубой, почти такой же светлой, как глаза вольвена. Я подняла шелковистую скользящую ткань и вытаращила глаза при виде тонких бретелек и невообразимо короткой длины.
Совершенно нескромная вещь.
Но ночная рубашка, которую мне дали в Новом Пристанище, была слишком теплой для ночей без заморозков, и этой… этой ночной рубашке не нужен пояс, чтобы ее удерживать.
Уронив ее на кровать, я развернулась и невесть сколько стояла вот так, а потом бросилась обратно в гостиную. Подошла к двери и прижала к ней руки. Нерешительно взяла ручку и повернула.
Дверь открылась.
Я быстро закрыла ее и медленно попятилась, ожидая, что Киеран вернется, вспомнив, что оставил дверь незапертой. Он не вернулся, вообще никто не пришел, и у меня задрожали руки. Когда же до меня дошло, что никто не запирал за мной дверь ни сегодня, ни в ночь нашего приезда, руки затряслись.
Я больше не в клетке. Добровольная пленница. Я просто не заметила, что никакие двери не запирались снаружи.
Боги.
Когда я это осознала, со мной что-то произошло. Необузданные эмоции вырвались наружу и захлестнули меня. Опустившись на пол, я закрыла лицо руками, и из глаз потекли слезы. Двери не заперты. Никакой охраны, никто меня не контролирует. Я могу, если захочу, просто выйти и… отправиться куда душе угодно. Не нужно таиться и взламывать замок отмычкой.
Слезы… их породило облегчение, и они были приправлены обидами, как недавними, так и теми, что оставили шрамы много лет назад. В них также внесло вклад знание о будущей боли, и их вызывало осознание того, что сегодня вечером за тем столом я, защищая себя, наконец сбросила вуаль Девы. Не то чтобы я этого не делала раньше. Мне доводилось постоять за себя перед Кастилом и Киераном, даже перед Аластиром, но сегодня все было иначе. Больше нет возврата к молчанию, к покорности. Не важно, шея я, которая поворачивает голову королевства, или чужестранка в зале, полном людей, имеющих полное право мне не доверять. Молчание помогало лишь временно. Давно нужно было его нарушить, и мне стало больно, когда я это осознала. Я вспомнила все случаи, когда могла заговорить, могла рискнуть, невзирая на последствия…
Мои слезы подпитывало все это разом.
Я плакала. Плакала, пока не разболелась голова. Плакала, пока во мне ничего не осталось, как в пустом сосуде. А потом… потом я взяла себя в руки.
Потому что я больше не пленница.
Я больше не Дева.
И мне придется смириться с моими чувствами к Кастилу, которые я только начала признавать.
Что я наговорила сегодня за ужином? Это правда. Все сказанное. Даже последняя часть была правдой, разве нет? Даже если я не полностью простила его за ложь и погибших из-за него людей, я приняла это как часть его прошлого – нашего прошлого. И его обман не изменил моих чувств, правильно это или нет. Вот что я так долго отвергала.
Я люблю Кастила.
Я люблю его, пусть даже эта любовь возведена на фундаменте лжи. Я люблю его, хотя многого о нем не знаю. Я люблю его, хотя понимаю, что я для него – добровольная пешка.
Это произошло не в одночасье и не должно было стать сюрпризом: я уже любила его, когда узнала, кто он, и правда разбила мне сердце. Я влюбилась в него, когда он был Хоуком, и продолжала влюбляться, когда узнала, что он Кастил. И это не потому, что он стал для меня первым во всем, не от моей наивности или недостатка опыта.
Он заставлял меня чувствовать себя увиденной, заставлял чувствовать себя живой, даже когда я искренне желала причинить ему физический вред. Я продолжала влюбляться, когда он не запрещал мне брать в руки меч или лук, а сам вручал их мне. Я влюбилась еще больше, когда узнала, что Кастил носит множество масок на разные случаи. Мои чувства только усилились, когда я поняла, что он готов убить любого, кто нанес мне оскорбление, и неважно, насколько это неправильно. И эта любовь… она стала глубже, когда я узнала, сколько в нем силы и воли, чтобы пережить то, что ему довелось испытать, и все еще искать части себя прежнего.
А то, как у меня перехватывает дыхание, как я трепещу всякий раз, когда он смотрит на меня; то, как его глаза загораются золотым пламенем, когда он прикасается ко мне, – все это выходит за рамки простого вожделения. Не нужно обладать богатым опытом, чтобы понять разницу. У Кастила нет каких-то кусочков меня, ему принадлежит мое сердце целиком, с того момента, когда он позволил мне самой защищать себя. С того момента, как он встал рядом, а не впереди меня.