Он оглядывал мою «живописную комнату».
— Я знаю: картины… странные, — пробормотала я.
У меня снова взмокли ладони, и я убрала руки за спину.
— Они не идут ни в какое сравнение с работами из твоей галереи. Но…
Я остановилась перед мольбертом. Изображенное там не было натюрмортом, написанным по памяти. Мысленно я называла это… вольным пересказом увиденного.
— Мне хотелось показать тебе эту вещь.
Я указала на холст, полный пятен и полос зеленого, золотистого, серебристого и голубого цветов.
— Это мой подарок тебе. За все, что ты сделал.
У меня вспыхнули щеки, шея и уши. Тамлин молча подошел к мольберту.
— Это роща… и пруд с водой из звездного света, — торопливо пояснила я.
— Я знаю, что там изображено, — пробормотал он, внимательно разглядывая мое произведение.
Я отошла. Смотреть на его разглядывание было невыносимо. Зря я привела его сюда. Выпила за обедом лишнего и осмелела. Да еще и платье напялила. Опять поразила его своей глупостью.
Тамлин целую вечность простоял перед мольбертом и вдруг отошел к стене, нагнулся и перевернул прислоненный холст.
Мои кишки завязались узлом. Это оказался туманный пейзаж, где не было ничего, кроме снега и заснеженных деревьев. Если для меня пейзаж что-то значил, для остальных он оставался мазней. Напрасно я не спрятала все эти «шедевры» раньше, чем позвала Тамлина. Я открыла рот, приготовившись объяснить, как вдруг Тамлин заговорил:
— Это лес, в котором ты когда-то охотилась.
Он подошел ближе, глядя на унылое пространство, состоявшее из белых, серых, коричневых и черных оттенков.
— Это не только лес. Такой была твоя жизнь.
Его слова слишком ошеломили и, чего скрывать, задели меня. Я промолчала. Тамлин отвернул следующий холст… Темнота, очертания чего-то темно-коричневого, из которого словно выдавливаются узкие ярко-красные и оранжевые полосы.
— А это — твоя хижина по вечерам.
Я хотела подойти к нему, попросить, чтобы он посмотрел на другие работы, на те, что я не стала скрывать, но не успела. Тамлин уже разглядывал третью картину. Крепкая, загорелая мужская рука на фоне сена. Пальцы сжаты в кулак, а между ними — золотисто-каштановые пряди. Мои волосы.
— Парень из твоей деревни.
Тамлин разглядывал картину и тихо рычал. Потом отошел на пару шагов и прищурился.
— С ним ты иногда предавалась близости. Единственный, кто хоть немного выделялся среди беспросветных тупиц, окружавших тебя.
Никак у Тамлина… взыграла ревность?
— Свидания с ним были единственной отдушиной.
Я не собиралась оправдываться из-за Икаса, особенно если вспомнить недавний Великий Ритуал. Я же ему ничего не сказала. Но если он вздумает ревновать меня к Икасу…
Должно быть, Тамлин догадался о моих мыслях. Он немного постоял, словно успокаиваясь, затем отвернул четвертый холст… Силуэты высоких людей. Кровь, капающая с кулаков и палок, занесенных над головами. На полу — скрюченная фигура. Лужа крови. Одна нога неестественно вывернута.
Тамлин выругался.
— Значит, ты видела, как эти мерзавцы калечили ногу твоему отцу.
— Кто-то должен был умолять их прекратить избиение, — сказала я, выталкивая из себя каждое слово.
Тамлин бросил на меня понимающий взгляд и стал отворачивать другие картины. Раны моей жизни, которые я врачевала за эти месяцы. Надо же, сколько времени успело пройти с тех пор, как Тамлин привез меня сюда! Месяцы. Неужели отец и сестры поверили, что я навсегда останусь возле так называемой умирающей родственницы?
Наконец Тамлин подошел к мольберту. Его глаза скользнули по пятнам, изображавшим рощу, затем по пятну волшебного пруда. Он одобрительно кивнул:
— Эту вещь оставь себе. А я возьму вон ту.
Он указал на пейзаж с зимним лесом.
— Там нет ничего, кроме холода и тоски, — возразила я, скрывая недовольство. — Эта картина совсем не для твоего дома.
Тамлин подошел к холсту и улыбнулся мне. Его улыбка была прекраснее любого зачарованного луга и пруда, наполненного звездным светом.
— А я все равно хочу этот пейзаж.
Меня обдало жгучим желанием снять с него маску и увидеть лицо. Будет ли оно таким, какое мне виделось во снах?
— Скажи, я могу тебе чем-то помочь? — вырвалось у меня. — Поискать способ снять маски с тебя и других? Победить болезнь, которая высасывает из тебя магическую силу? Просто скажи: что я могу для тебя сделать?
— Никак человеческой женщине захотелось помочь фэйри?
— Не насмехайся. Я всерьез тебя прошу. Только скажи.
— Мне нечего тебе сказать. Ты не сможешь помочь. И другие тоже не смогут. Эту ношу должен нести я сам.
— Тебе незачем…
— Это решаю я. Я выдержу все тяготы. А ты, если попытаешься вмешаться… погибнешь. Ты даже не понимаешь, на что замахиваешься.
— Значит, я обречена до конца своих дней жить в блаженном неведении? Наслаждаться сытой, безмятежной жизнью, когда рядом происходит что-то ужасное? Может, в таком случае… — я проглотила комок вязкой слюны, — мне перебраться в другое место, где я скорее разберусь в хитросплетениях притианской жизни?
— Неужели Каланмай тебя ничему не научил?
— Почему же? Я узнала, что магия способна превратить тебя в жестокого зверя.
Тамлин засмеялся, но не слишком удивился моим словам. Я молчала.
— Фейра, я не хочу, чтобы ты жила в другом месте. Я хочу, чтобы ты осталась здесь. Мне приятно возвращаться домой и знать, что с тобою все благополучно и ты занимаешься тем, что тебе по душе.
Я молча смотрела на него.
— В первые дни мне хотелось спровадить тебя с глаз долой, — признался Тамлин. — Я и сейчас иногда думаю, что стоило бы подыскать для тебя более удобное и безопасное место. Наверное, во мне взыграла корысть. Помнишь, как ты искала способы обойти Соглашение и вернуться в свой мир? Возможно, в Притиании и нашелся бы уголок, где тебе понравилось бы больше, чем здесь, и ты бы перестала думать о побеге. Но у меня не хватило духу расстаться с тобой.
— Почему?
Тамлин нагнулся, взял небольшой холст с зимним лесом и стал разглядывать.
— У меня было много любовниц, — неожиданно сказал он, — женщины знатного происхождения, воительницы, принцессы…
Меня обожгло гневом. Зачем он мне это говорит? Зачем называет их титулы? Удивительно, как еще не добавил, что все они были намного красивее меня.
— Но они хотели от меня лишь телесных утех. Они никогда не понимали, каково мне нести груз забот о своих подданных и землях Двора. Они были равнодушны к моим телесным и душевным шрамам, требовали вечного праздника и ничего не желали знать о беспросветности тяжелых дней.
Моя глупая ревность исчезла, как роса под лучами солнца.
— Твоя картина напоминает мне об этом, — улыбнулся он.
— О чем? — шепотом спросила я.
Тамлин опустил холст на пол и посмотрел на меня. Пристально, заглядывая внутрь.
— О том, что я не одинок.
Ложась спать, я впервые не заперла дверь своей комнаты.
Глава 23
На следующий день я лежала в траве, наслаждаясь теплом солнца. Его лучики пробивались сквозь густые кроны деревьев, а я разглядывала узор из листьев и солнечного света и думала, что неплохо бы перенести его на холст. Ласэн умчался выполнять «скучные обязанности посланника», и мы с Тамлином остались вдвоем. Верховный правитель решил показать мне еще один красивый уголок его зачарованного леса.
Правда, ничего зачарованного я здесь не увидела: ни прудов, искрящихся звездным светом, ни радужных водопадов. Тамлин привел меня в рощицу, где росли плакучие ивы, а в густой траве журчал прозрачный ручей, и теперь мы нежились на нежарком солнце. Говорить не хотелось, а Тамлин вообще задремал. Его маска и волосы красиво блестели среди изумрудных оттенков травы. Я смотрела на его заостренные уши — постоянное напоминание о том, насколько мы разные. А насколько? Чем еще мы отличаемся? Мне отчаянно хотелось хоть на мгновение снять маску и увидеть его лицо. Похоже, за долгие годы Тамлин привык к маске. Случись такое со мной, я бы сошла с ума. Это же ужас — лицо под панцирем, отвыкшее от ветра и дождя.
Тамлин приоткрыл один глаз и лениво улыбнулся:
— Пение ив меня всегда усыпляет.
Я приподнялась на локте, прислушалась.
— И этот шелест ты называешь пением?
— Она поет во весь голос, — утверждал Тамлин, указывая на ближайшую к нам иву.
По мне, так дерево едва слышно вздыхало на ветру. Желая съязвить, я спросила:
— И о чем тебе поет ива? Может, это куплеты на стишки, которыми вы развлекались в военном лагере?
Тамлин усмехнулся и тоже приподнялся на локте.
— Ты — человек, — вздохнул он. — Твои чувства все еще запечатаны.
— Всего лишь один из многих моих недостатков, — скорчила гримасу я.
Слово «недостатки» уже не задевало меня, как прежде.
Тамлин вытащил травинку из моих волос. Его пальцы коснулись моей щеки, вызвав жар во всем теле.
— Я бы мог раскрыть тебе зрение.
Его пальцы играли с моей косой, наматывали ее хвостик на палец.
— Ты бы увидела, услышала, учуяла окружающий мир.
У меня сбилось дыхание.
— Ты бы попробовала его на вкус, — добавил Тамлин и сел.
Его глаза скользнули по бледнеющей полоске на моей шее.
— Каким образом? — спросила я, задыхаясь от жарких волн.
Теперь Тамлин сидел передо мной на корточках.
— Каждый подарок имеет свою цену.
Я нахмурилась, а Тамлин заулыбался.
— Всего лишь поцелуй.
— Ни в коем случае!
Но моя кровь уже бешено неслась по жилам, кулаки же упирались в шелковистую траву — я еле сдерживалась, чтобы не обнять Тамлина.
— Думаешь, я особо страдаю от своего привычного человеческого восприятия?
— Возможно, и не страдаешь. Но у фэйской знати не принято отдавать, не получив чего-либо взамен.
— Договорились, — выпалила я, удивляясь себе.
Тамлин немного смешался. Видимо, думал, что меня придется уламывать дольше. Пряча улыбку, я села лицом к нему, и мы уперлись друг в друга коленями. Я облизала губы. Сердце стучало так, будто внутри порхала крошечная птичка.