– Вы не хотите, чтобы я дождалась возвращения мистера Куропата?
– Нет! Ты лучше… Вы оба уходите отсюда.
– Вы что, даже не возьмете…
И Мошка сунула руку в карман, за кошельком.
– Нет!
– Ну ладно.
Когда Мошка с Сарацином сошли по трапу на причал, команда вздохнула с облегчением.
Увидев Мошку с гусем под мышкой, Клент просиял.
– Ну-ка, дай мне рассмотреть нового рекрута в нашей дружной команде, – произнес он в своей театральной манере и оглядел Сарацина с показным интересом, стараясь держаться подальше от клюва. – Хм, он, кажется, немного похудел, но глаза горят отвагой. Осанка что надо, грудь колесом. Да, мадам, я полагаю, ваш друг вполне годится в солдаты.
Чем дальше они уходили от Рыбацкой бухты, тем благодушнее становился Клент, а Мошка так чуть не пела от радости. Клент то и дело улыбался Сарацину, как блудному сыну, и Мошка почувствовала прилив благодарности. Не настолько сильный, чтобы вернуть все деньги, хотя она и призналась, что после выкупа осталась кое-какая мелочь.
– Чудесно! Не сомневаюсь, ты хорошо срезала цену своим острым язычком. Это нужно отметить. – Клент подбросил на ладони кошелек и, к разочарованию местных мальчишек, ловко поймал его. – Теперь у нас есть средства, чтобы с достоинством разместиться в апартаментах «Серого мастифа» завтра вечером. Я слышал, вино там – настоящая симфония. А за два пенса можно купить кремовый пудинг размером с таз. Туда заглядывают многие знатные леди и джентльмены, так что не бойся, если кто-то тебя увидит. Но сперва нужно привести себя в подобающий вид. Твоим несчастным ботинкам требуются новые подметки, и боюсь, нам придется подобрать намордник и поводок для нашего пернатого соратника. Чтобы он нечаянно не угнал еще одну баржу.
Почему-то у Мошки сложилось ощущение, что они внезапно разбогатели, а не просто сберегли часть собственных денег. А ведь совсем недавно Клент отчаянно возражал против того, чтобы отдать в ремонт ее обувь и тем более выкупить Сарацина. Теперь он решительно отбросил экономию, словно человек, сметающий со стола посуду, чтобы развернуть на нем карту клада.
Кожевеннику Клент завернул душещипательную историю о том, как гусь спас Мошку из горящей церкви, и теперь лишь намордник с поводком способен уберечь гуся от неприятностей, чтобы тот спасал остальных членов их большого семейства. Мастер уперся и цену не сбавил, зато дал обоим по глотку джина, отчего у Мошки зачесался нос, а в груди загорелся огонек. В итоге они купили намордник для щенка гончей. Мошка изловчилась и надела его на Сарацина. Как тот ни пытался высвободиться, намордник сидел хорошо.
Башмачника растрогала история Клента о том, как Мошка стерла себе ноги в кровь, пока поднималась на холм к Добряку Свояку, чтобы помолиться о своих умерших близких. Тот стребовал с них все до последнего фартинга, зато дал им в дорогу кусок устричного пирога, который они с аппетитом умяли по пути к брачному дому. По возвращении Клент сказал, что у него созрели важные мысли, которые следует немедленно записать, и заперся в кабинете.
А Мошка присела на край кровати и, уперев подбородок в сложенные ладони, стала перебирать в уме людей, с которыми судьба свела ее в Манделионе, непроизвольно деля их на тех, кого следует опасаться, и тех, на кого можно рассчитывать. В итоге она решила, что ей не помешает заключить союз с одним обитателем брачного дома, точнее, с одной обитательницей. Может, эту мысль подсказал не столько расчет, сколько чувство одиночества.
В полночь Мошка прокралась к дверям Пирожка и, прислушавшись, различила всхлипы. Она постучала, и всхлипы стихли. Когда же Пирожок открыла дверь, ее чепец был опущен ниже глаз, которые наверняка покраснели от слез.
– У тебя осталось что-нибудь от мамы? – спросила Мошка шепотом.
– Что? – спросила Пирожок и приподняла чепец.
– Твой отец… Он ведь венчает людей под покровительством Лимфо, Бдящего ока?
Пирожок кивнула.
– Я тут вспомнила… У меня в городке проводят один старинный обряд, чтобы поженить живого с мертвым. Если известно, что они оба этого хотели. Ну, как будто бы они сперва поженились, а потом один из них умер. Вот. И я, кажется, помню, как он проводится. Так у тебя осталось что-нибудь от мамы?
– Да. Немного кружева. И шаль. А что за обряд? Он законный? Чтобы записать в брачную книгу.
– А мы никому не скажем! Такие дела не обсуждают с посторонними. Это как с Лимфо – один глаз открыт, а другой закрыт, понимаешь? Наши глаза будут открыты, а глаза других закрыты. – Сочиняя на ходу эту околесицу, Мошка почти поверила в нее сама. – Какое дело, если никто не будет знать? Ты-то будешь! Давай, накинь на себя шаль. Я принесла шейный платок твоего отца, взяла со стула в церкви.
Мошка быстро соорудила алтарь из глиняных ваз с поникшими фиалками и ракушек, гладкие бока которых отражали огонек свечи. Тот же огонек блестел в глазах девушки с шалью на плечах. Сбегав к себе в комнату, Мошка вернулась с Сарацином и повязала ему на шею платок мистера Бокерби.
– Ты стой здесь, – сказала Мошка девушке. – Будешь изображать свою маму. А Сарацин будет вместо отца.
Мошка облизнула пересохшие от волнения губы, вдохнула поглубже и начала говорить заклинание. Она смешивала обрывки фраз из брачных церемоний, подслушанные в этом доме, и вычурные, полные неясного значения фразы из книг отца, оживляя эту абракадабру силой своего воображения.
В алькове над кроватью стоял Добряк Лимфо, прикрыв один глаз, словно подмигивая Мошке. Пирожок во время церемонии еле сдерживала слезы, а под конец, не стесняясь, вытерла глаза краем шали.
– Должно быть, – сказала она, – это и вправду была свадьба. Иначе бы я не заплакала.
Мошка рассудила, что теперь, когда дело сделано, не стоит дальше искушать судьбу, и, взяв Сарацина, вернулась к себе в комнату.
Она пролежала в кровати без сна почти час, слушая гогот Сарацина и задумчиво улыбаясь. Похоже, жизнь наконец-то налаживалась.
В то время как Мошка спала, леди Тамаринд дожидалась аудиенции у брата. Час был не самый подходящий, но она давно перестала удивляться причудам герцога. Белоснежный макияж скрывал синяки под глазами.
Посетителей Западного шпиля охватывало ощущение, будто у них двоится в глазах, и они невольно начинали моргать. Поскольку каждый предмет интерьера – консоли, шкафы, стулья, лестницы – имел свою пару. Тамаринд принимала эту страсть к симметрии как должное, и даже парные витражи во всех окнах не вызывали в ней ничего, кроме скуки.
– Прекрасная Тамми! – произнес герцог, появляясь в дверях.
Он был одет в изумрудный халат. Подойдя к сестре, взял ее за руки. Подобно всем мужчинам рода Авурлейс, Вокадо отличался импозантной внешностью. Когда он вернулся после многолетнего изгнания в Манделион и заявил права на трон, его сочли эпическим героем, который поведет народ к процветанию.
Но вскоре Тамаринд начала замечать в нем смутное волнение, в котором герцог не признавался даже самому себе. Его лицо иногда сводило судорогой, словно невидимый кукловод дергал его за нервы. Со временем эта особенность стала вызывать страх у всех приближенных герцога. Он походил на старые клавикорды, которое некому починить. Короли и герцоги имеют опасную склонность лишаться разума, ибо редко у кого хватает смелости противостоять их безумию.
– Присаживайся, – сказал он. – У меня чудесные новости.
Тамаринд присела на диван, герцог опустился рядом.
– У тебя чудесные новости, – повторила она с расстановкой, словно проверяя, не ослышалась ли.
Общаясь с братом, Тамаринд ощущала себя укротительницей в клетке со львом – пусть он уступает ей в уме, зато имеет над ней полную власть.
Герцог, казалось, погрузился в мысли. Внезапно его глаза заблестели, словно волна омыла сухую гальку. Потом взор снова потух.
– Я думал, – начал он, – что никогда уже не получу от них ни строчки…
По лицу герцога прошла легкая судорога, как всегда при упоминании королев-близняшек. Сам он говорил о них лишь намеками, стараясь уменьшить боль.
– Но они простили меня…
С этими словами герцог вынул из кармана два письма с одинаковыми печатями и положил себе на колени.
– Их величества, – произнес он благоговейным шепотом.
– Это чудесно, Вокадо!
– Ты никогда не верила, что они простят меня, Тамаринд! – заметил он жестко.
– Конечно, верила, – сказала она со всей убежденностью.
Затем поднялась и осторожно зашла за спинку дивана, чтобы он не видел ее глаз. Аккуратным движением, стараясь унять дрожь в пальцах, она сняла с его головы роскошный парик. Вынула гребень из своих волос и принялась заботливо расчесывать его коротко стриженные темные волосы.
– Что в этих письмах? – спросила она.
– Они хотят, чтобы я нашел этот злосчастный печатный станок, порочащий их доброе имя. И я найду. Я сделаю клавиши для клавесина из костей этого печатника, и они будут играть на нем, когда прибудут, чтобы править со мной Манделионом. Маленькие белые клавиши под их белыми пальчиками.
Герцог обернулся и взглянул в испуганное лицо сестры.
– Я шучу, Тамми, – сказал он и улыбнулся. – Ты как будто совсем не понимаешь моих шуток.
Это было действительно так. Даже Тамаринд, прожившая с братом всю свою жизнь, в последнее время все меньше понимала его.
– Что там еще говорится? – поинтересовалась она.
– Они подсказывают мне, как отличить врагов от друзей, – произнес он размеренно и обернулся. В его взгляде плескалось подозрение. – Почему ты любопытствуешь? Ты что-то задумала, Тамаринд. Когда-нибудь мне придется вскрыть твою голову, чтобы узнать, какие мысли там роятся.
Несколько секунд он смотрел ей в глаза с мрачной решимостью, а затем невинно улыбнулся. Но глаза его остались мрачны.
Тамаринд опустила взгляд на письма, лежащие на коленях брата. Она с облегчением отметила, что печати на конвертах точь-в-точь повторяют эмблему королев-близняшек. Подделка стоила ей больших трудов, пришлось выходить на подпольную мастерскую аж в столице, и Тамаринд молилась, чтобы эта затея не обернулась пшиком.