– Я видел его один раз, – сказал Кольраби и подался вперед. Колокола трезвонили в полную силу, и ему приходилось почти кричать. – Мне было десять лет, когда Книжники решили арестовать Квиллама Мая. Улицы были запружены людьми, сотни человек пришли посмотреть, как его будут брать. Я с другими мальчишками прибежал к его дому.
Мошка едва разбирала слова через колокольный звон. Подавшись вперед, она приставила ладони к ушам, чтобы лучше слышать.
– Уже вечерело, но в его окнах было темно. Он отослал слуг, чтобы те не пострадали. Когда мы туда прибежали, у дома стояла карета Книжников. Они вывели его, и он совсем их не боялся. Он сам сел в карету, как будто не знал, что его ожидает.
Перезвон, казалось, достиг своего апогея, так что Кольраби даже закрыл уши ладонями и улыбнулся сквозь зубы.
– Мы понимали, что его ждет смерть… И сотни людей бежали за каретой. Они схватили лошадей за сбрую и остановили. Сбросили кучера на землю. И сами потащили карету, чтобы спасти Квиллама Мая. Я видел его лицо в окне, он смотрел на нас с удивлением. А нас было много, и все кричали его имя.
Ее отец так неожиданно преобразился из преступника в героя, что у Мошки перехватило дыхание. Так вот какова была его история, вот как он оказался в Чоге, где его никто не знал.
Перезвон стал совершенно невыносим, будто сотня безумцев колотила по кастрюлям. Даже кружки на столах задребезжали. Кольраби продолжал что-то говорить, сверкая глазами и жестикулируя, но Мошка с трудом разбирала слова.
– Простите! – прокричала она. – Я бы вам все рассказала, мистер Кольраби, если бы не этот перезвон!
Кольраби продолжал говорить, теперь уже что-то более возвышенное и печальное, судя по выражению его лица, словно откликаясь на душевное состояние Мошки.
– Слишком поздно! – сказала она. – Я не знала о злодействах Клента, когда связалась с ним. А теперь я сама в крови по колено.
Кольраби перестал говорить и нахмурился, а затем подмигнул ей и рассмеялся, продолжая прикрывать уши.
– Я не могу рассказать вам сейчас, – продолжала Мошка, – и потом буду молчать, дочь Квиллама Мая не хочет порочить фамилию отца. Простите, мистер Кольраби, простите меня, простите…
Она сидела, глядя в глаза Кольраби, прижимая ладони к ушам и качая головой. И перезвон стал понемногу стихать. Когда низкий гул колоколов Добряка Бонифация обозначил окончание Молитвенного часа, Мошка отняла ладони от ушей и встала из-за стола.
– Я должна вернуться к мистеру Кленту, мистер Кольраби.
– Мошка… Если тебе станут известны планы Клента или понадобится помощь, ради всего святого, разыщи меня в кофейне «Речной олень». Не пытайся действовать в одиночку.
Мошка не могла больше смотреть в лицо Кольраби. Сокрытие убийства Куропата привязало ее к Эпонимию Кленту сильнее, чем если бы Бокерби поженил их. Она молча встала и вышла из таверны.
«П» значит «присяга»
После разговора с Кольраби Мошка целых три дня чувствовала себя не такой одинокой. Это было приятное и непривычное чувство, и она решила не анализировать его, чтобы оно не потускнело.
Тем более что в эти дни ей приходилось нелегко. Клент как будто стал тяготиться ее присутствием, но и отпускать надолго в город не решался. Он постоянно посылал ее с поручениями, но требовал возвращаться как можно скорее. Если же она задерживалась, он начинал нервничать. Но если она возвращалась раньше, чем он рассчитывал, он раздражался и выстукивал пальцами марши по краю стола.
Однако Мошка теперь взяла за правило не дерзить ему и вообще держаться с ним как можно тактичнее. Это породило еще большее отчуждение между ними, и Мошка начала всерьез бояться его, так что на ночь она стала брать в кровать Сарацина. Ее не раз посещал соблазн удрать от Клента, но она понимала, что он непременно найдет ее и наверняка убьет или же повесит на нее вину за убийство Куропата. Более того, она ни за что бы не бросила Сарацина, а Клент запирал его в чулан каждый раз, как Мошка отлучалась, как бы «для его же безопасности».
– Мы пока заляжем на дно, – говорил ей Клент, – и подождем ответа ее светлости.
Но Мошка была убеждена, что никакого ответа они не дождутся. В городе она собирала слухи об аресте Ключников и о побеге Тетеревятника, который обвинил Книжников в нарушении правил. Мошка приносила Кленту газеты, и тот внимательно изучал каждую заметку, выискивая тайные признаки того, что война между гильдиями началась.
В один из дней вспыхнул пожар на бумажной фабрике. Люди считали, что это дело рук Ключников.
– Арамай Тетеревятник сделал первый шаг, – заключил Клент. – Это его предупредительный выстрел в сторону Книжников. Как я и думал, он винит их в аресте Ключников. Хочет их напугать, чтобы те принесли извинения. Зря старается.
Дни шли, суд над Ключниками неумолимо приближался, а с извинениями никто не спешил.
– Сбегай посмотри, кто пришел, – то и дело говорил Клент. – Я точно слышал, как хлопнула дверь. Если это констебль, навостри ушки и подслушай, что он скажет. И бегом назад.
Мошка спускалась на кухню и замирала за дверью, готовая тотчас вернуться обратно, если услышит шаги. Обычно там Пирожок в полном одиночестве пекла пирожки и напевала балладу про доблестного капитана Блита. Иногда Мошка слышала, как Пирожок выходит на крыльцо и торгуется с коробейником или старьевщиком.
Мошка часами сидела у окна, глядя на бесконечную череду взволнованных, хмельных или разгоряченных пар, входящих в брачный дом. Многие невесты безуспешно пытались спрятать округлый живот под пышными одеждами.
Иногда Клент, завидев на ком-то перчатки, говорил Мошке:
– Ну-ка сбегай в часовню, посмотри, снимут они перчатки, когда будут обмениваться кольцами?
Он подозревал, что Ключники пришлют агента разделаться с ним, но до сих пор это всегда оказывались обычные люди.
Но однажды Мошка услышала через кухонную дверь, что констебль расспрашивает о посетителях брачного дома.
– Бывает, люди хотят поинтересоваться, – объясняла ему Пирожок. – Но в дом мы пускаем только тех, кто приходит жениться. А комнаты сдаем счастливым молодоженам на первую брачную ночь. – Судя по тону, она была несказанно рада за них, и Мошка закатила глаза. – Все записаны в журнале. Кроме них, в дом не заходит никто, кроме мистера Бокерби и меня.
– И ваших постояльцев, – добавил констебль.
– Ах, ну да, – согласилась Пирожок. – И постояльцев.
– А скажи-ка мне… У этих ваших постояльцев нет ли с собой гуся?
– О, да… Большущий такой белый гусь. Я никогда такого здоровущего не видела. А что?
– Нет, ничего. Так, к сведению. А ты не слышала, чтобы они упоминали о некоем Куропате?
– Нет. По крайней мере, не при мне. Ах да, что-то подобное слышала через дверь, когда проходила мимо их комнаты. Вы не подумайте, я не подслушивала, я не такая. Но не затыкать же уши, когда я иду мимо, а они кричат друг на друга. Не знаю, может, они обсуждали суп из куропатки?
– А ты часто обсуждаешь суп так, что слышно в соседней комнате?
– Да вроде нет…
– А мистер Клент сейчас у себя?
– Да, должен быть, по утрам он почти никогда не выходит.
– Тогда я поднимусь, поговорю с ним.
Громко скрипнул стул, будто с него встал человек.
– Что это было? – спросил констебль. – В коридоре кто-то есть?
– О, нет-нет, – сказала Пирожок. – Это кукуруза сушится. Я ее развесила в часовне, она иногда так потрескивает.
Когда констебль выглянул в коридор, там никого не было – только кукуруза на веревке покачивалась, как на ветру. Констебль прошел до конца коридора и постучал в последнюю дверь. Получив разрешение, он вошел.
Клент вальяжно сидел на подоконнике с пером и листом бумаги в руке, всем своим видом давая понять, что поглощен поэтическими трудами. При виде констебля он кинул прощальный взгляд на облака и, поморгав, словно стряхивая грезы, поклонился вошедшему.
– Премного извинений, добрый сэр, – сказал Клент. – Я думал, это служанка Бокерби принесла чай. Будьте добры, присаживайтесь.
Констебль придвинул к себе единственный стул и уселся.
– А вашей служанки здесь нет? – спросил он.
– О, нет. Я послал ее купить чернил.
– Жаль. Я как раз хотел с ней поговорить. Ну да ладно. Я могу вам сообщить, что мы установили личность убитого. Вы что-нибудь слышали о некоем Куропате?
Клент поднял брови и воззрился в потолок в искренней попытке вспомнить.
– Вроде бы слышал мельком, – сказал он. – Но где и когда, не вспомню, хоть убейте.
– Речники забеспокоились, что бедолагу прирезали браконьеры, и развесили повсюду листовки с описанием внешности. Хотя он так посинел и раздулся, что опознать было непросто. Надеюсь, вы понимаете. Удачно, что у него было кривое запястье. – Констебль закатал рукав и стукнул пальцем себе по руке. – Один носильщик на причале признал по нему капитана баржи.
Клент слушал констебля с вежливым равнодушием, как бы сквозь дымку поэтических видений.
– Так что, – продолжал констебль, – мы отправились в Рыбацкую бухту и выяснили, что шкипера одной баржи не видели уже неделю. Нам сообщили, что первый помощник заливает за воротник в «Селедке под шубой». Мы нашли его там – и что бы вы думали? Только один из моих людей положил руку ему на плечо, как тот подскочил да и кинул мне в лицо свою тарелку, а сам бросился к выходу. Решил, что мы пришли арестовать его за контрабанду. Здоровенный детина, мы его втроем еле уложили. И вот, сидим мы на нем, а он клянет нас почем зря бога в душу. И говорит… Говорит, что его сдали мерзавцы пассажиры, которые плыли у них на барже. Вот их словесный портрет: «…жирный боров с манерами адвоката и девчонка, похожая на хорька, с крашеными бровями».
Сказав это, констебль замолчал и внимательно посмотрел на Клента, а тот постарался натянуть выражение невинного любопытства и улыбнуться. Но улыбка вышла затравленной, и в наступившей тишине стало слышно его напряженное дыхание.
– А еще, – добавил констебль, – он упомянул гуся.