– Звучит мелодраматично, сэр.
– Никто никогда не винил меня в этом.
– Старшая королева, без сомнения, думала об этом, – тихо произнес Нованос, не оставляя места для разногласий.
Марс останавливался возле каждого воина, к которому подходил. Король дотрагивался до их рук и волос, кивал, сумрачно улыбался, комментировал очевидную доблесть пациента и признавался, что впечатлен чужими шрамами. У него болела голова, но король Аремории вел себя спокойно, стиснув челюсти под ободряющей улыбкой. Он думал о своем отце, когда-то проходившем через толпы людей и совершавшем те же самые вещи. Марс хотел сидеть у каждой кровати и узнавать их имена и семьи, делиться историями и откровенностью в ответ. Он мог так поступать, но лишь в прошлом. С тех пор как умер отец и Марс был вынужден избавиться от анонимности, воины держали дистанцию с ним, которую он ненавидел.
Его отец виделся воинам в том же свете – его суровое и отрешенное лицо, впрочем, никогда не было жестоким или невинным. «Король – это символ», – так он говорил.
– Корона – это бремя, потому что именно она делает тебя хозяином всех причин и последствий в жизни и даже дольше. Хорошее и плохое. Мужчина не может дружить с причиной.
– У тебя ведь есть друзья среди твоих людей, – сказал тогда Моримарос.
– Я многих люблю, и меня любят – и как человека, и как короля. Однако нет ни одного человека во всей Аремории, которого я мог бы искренне назвать другом. Не бывает дружбы без баланса сил. В этом мы неравны ни с кем на этой земле, ведь наше слово – закон, и оно может отправить любого мужчину, женщину или даже ребенка на смерть.
Молодой Марс вздрогнул, осознавая, что слова короля относятся и к нему самому. Он нашел Нованоса и спросил, друзья ли они. Нованос застыл, перестав тренироваться на мечах. Моримарос засмеялся, ведь он понимал, что только друг может так посмотреть на правителя.
Однако, находясь в больничной палатке, Марс всегда знал – его отец прав.
Марс не мог притворяться другом воинов, раненых или нет. На нем была корона. Именно из-за него они здесь находились. Если же король Аремории откажется от ответственности или избежит ее, то его жизнь не будет иметь никакой ценности, никакого значения для тех, чьи жизни оборвались во имя Аремории. Следовательно, король вытерпит это.
Моримарос пробрался в тихую, темную часть палатки, где лежали люди с тяжелейшими ранениями. Нованос осторожно направил своего правителя в самый темный угол и кивнул в сторону воина, по-видимому, совсем мальчика.
– Должны ли мы ждать, когда он умрет, или он все-таки проснется?
Марс изучал тяжелые бинты на солдате, опухший глаз, срезанную кожу щеки, сломанную руку.
Нованос остановился в нерешительности, каковой Моримарос никогда за ним не замечал.
– До того, как он потерял сознание, этот человек сказал, что его спрятала земля.
Король нахмурился, услышав столь странное заявление:
– Это тот, кто принес разведданные?
– И подштанники диотанского командующего. Его возвращение встряхнуло дивизию. Они думали, он дезертировал, поскольку этого воина не было почти четыре дня.
Марс опустился на колени рядом с мальчиком. У него была светло-коричневая, пожелтевшая от ран кожа, а его нос и волосы напомнили Марсу о беженцах из Южной Испании.
– Ему не может быть больше шестнадцати лет.
Нованос покачал головой.
– Возможно. Коротышка из кузенов Алсакса.
В глазах короля мелькнуло удивление.
– Его воспитывали в Иннис Лире?
– Эрригал. Однако он не граф, а бастард.
Марс хмыкнул.
Они оба перевели взгляд на мальчика, лежащего без сознания.
– Они зовут его Лисом, – тихо сказал Нованос. – Но не из-за его склонности к шпионажу. Говорят, он единственный воин, которого можно оставить в курятнике.
Улыбка Марса сменилась весельем, а потом и сочувствием:
– Он предпочитает мужчин?
– Думаю, Лис просто дал обет безбрачия.
– Он умеет читать?
Марс вспомнил об одном из последних прочитанных трактатов, который он изучал. В нем говорилось об искусстве перенаправления сексуальных влечений в более чистое русло, и, таким образом, сосредоточении на поле битвы.
– Милорд, – сухо произнес Нованос, – я не позволю вам давать этому мальчику отрывок из вашей аскетической чепухи.
Марс тихо рассмеялся и только вздохнул.
– Ты слишком хорошо меня знаешь, – пробормотал он.
– Что вы будете с ним делать? Удостоите какой-то чести или, быть может, медали?
– По меньшей мере.
Марс уставился на мальчика. Если он заслужит его доверие, окажется верным, хитрым и стойким, то у него будет много возможностей для продвижения вперед к обещанию, которое дал Марс своему умирающему отцу.
– Когда он проснется, я…
Мальчик пошевелился, открыл темные, мутные глаза.
– Милорд? – обратился он на лирском.
– Я – Моримарос, – ответил правитель на том же языке. Хотя лирский язык, на котором они говорили, зародился в Аремории за века с того времени, как образовался остров, два диалекта очень отдалились друг от друга.
– Король! – мальчик перешел на более привычный ареморский язык.
– Успокойся. – Марс присел и положил руку на горячий лоб мальчика. – Если хочешь говорить, то расскажи мне, как ты выжил и нашел информацию о диотанцах.
Раненый юноша с минуту смотрел на Моримароса, затем прошептал что-то, чего правитель не понял, а потом кивнул себе или чему-то, чего Моримарос не мог видеть.
– Я – маг, – произнес он.
Удивленный Марс ждал. Возможно, воин находился в бреду или, может, речь шла о некоем лирском понятии. Когда-то в Аремории были маги, но сейчас они все исчезли.
Лис кашлянул, и появился целитель с водой. Мальчик выпил, поморщился и произнес:
– Меня ранили, и поэтому я пошел к деревьям за помощью, мой господин.
– К деревьям?
– Они слушали меня, а я – их, – сказал Лис. Его глаза загорелись. – Они говорили не так, как леса, к которым я привык, но предложили мне утешение, подобно своим лирским собратьям.
Мальчик что-то еще прошептал, и на этот раз Марс распознал какое-то шипение: молитву для погибших в Иннис Лире, фрагмент благословения, вырезанный в древних звездных часовнях в Лионисе. Земная вера была в основном истреблена в Аремории, но первоначальные здания сохранились, хотя они и имели в основном государственные или декоративные функции. Марс много читал о магии и земных святых, когда был молод, и все еще любил древние романы.
– Язык деревьев до сих пор существует, – заметил он.
Лирский воин кивнул:
– Я попросил деревья спрятать меня, милорд. Они защищали меня, спасали, подавали воду, держали меня в своих корнях под землей, пока я не исцелился, а потом диотанцы разбили лагерь прямо надо мной. Я был в центре, уже за линией фронта, и деревья помогали мне держаться в тени, а ветер дул, чтобы заглушить звуки моего движения. Именно так я и нашел палатку командира, его карты, приказы и письмо от его короля.
– И его подштанники, – сказал Марс.
Лис лукаво улыбнулся.
Король Аремории изучал мальчика, назвал его Лисом, поддразнивая, и задался вопросом, почему судьба дала ему такое имя – Лис.
Марс спросил:
– Как думаешь, ты сможешь это повторить?
Мальчик пристально посмотрел. Его губы – сухие, потрескавшиеся и нуждающиеся в лечении – приоткрылись.
– Это, и даже больше, с помощью земли и корней, – пробормотал он.
– Хорошо, – Марс положил руку на здоровое предплечье Лиса. – Приходи в себя и потом возвращайся ко мне.
Марс встал, намереваясь уйти.
– Ваше высочество, – неожиданно произнес Лис, – вы… мне верите?
Марс поднял бровь и спросил:
– А как иначе?
– Я… – начал было мальчик. Его веки трепетали. Лису требовались еда, отдых, время исцелиться. – Я не привык, чтобы меня слушали.
– Из-за твоего происхождения?
– И благодаря звездам, под которыми я родился, – ответил Лис. – Они…
– Остановись, – резко прервал его Моримарос. – Мне плевать на твою карту рождения. Меня волнует, кто ты такой, что делаешь сейчас и что уже сделал. Особенно я забочусь о том, что ты будешь делать дальше. Уже на моей стороне.
Лихорадка или слезы сделали глаза воина стеклянными. Он попытался сесть, и Марс снова пристроился, мягко прижимая мальчика к себе.
– Я вижу, кто ты такой, Лис Бан. Вылечись, а потом приходи ко мне.
– Да, – прошептал Бан, кивая. Слабый вздох вырвался из его груди, шурша, как ветерок в зимней траве. Марс выбежал из больничной палатки и вернулся под солнце. Нованос проследовал за ним.
Марс тихо зашептал, точно так же, как Бан, и задался вопросом, как бы это выглядело, если бы Моримарос сам захотел поговорить с землей.
И король Аремории спрашивал себя, ответят ли ему ветер, небо и корни Аремории.
Элия
Возможно, это инстинкт будил Элию каждое утро до рассвета, а затем выгонял ее из роскошной постели во дворце Лиониса и заставлял усаживаться на крепостной стене западной башни и смотреть, как звезды исчезают и умирают.
С этой вершины Элия могла видеть всю долину Лиониса. Восходящее солнце отражалось в водах большой, широкой реки, золотило ее медленное течение. Река вилась по городу, золотая под горками и паромными лодками, под баржами, под узкими и отполированными пассажирскими лодками и большими королевскими артиллерийскими кораблями. Столица раскинулась белым и серым по обоим берегам, поднимаясь с извилистых мощеных улочек и узких террас на крутых холмах. Ее называли жемчужиной Аремории. Столица блестела на солнце, как раковины и губы морских моллюсков, выстроенная в основном из мела и бледного известняка, с розовыми коралловыми крышами и сланцевой черепицей.
На вершине отвесных меловых утесов, отрезанных от внутреннего отвода реки, был королевский дворец. Его внешняя стена поднималась высоко и мощно, и была увенчана блестящими белыми зубцами, словно массивная зубастая челюсть, готовая проглотить то, что внутри, целиком. Пять башен, поднимающиеся высоко и поддерживаемые элегантными изогнутыми контрфорсами, обозначали края главного здания. Стеклянные окна подмигивали розовым светом, и тени скользили по голубым крутым крышам. Дворы и сады создавали уголки уединения, наряду с небольшими серповидными балконами, цепляющимися за бледные стены.