Эти слова словно ударили по Элии: ее личная боль. Хотя Моримарос был неспособен на этот обман, он посмеялся над ней, наивной и глупой, и ей было больно осознавать свою неправоту.
– Я рассмотрю правдивость Бана Эрригала и его выбор вне Аремории, и буду судить его за них.
– Его не было пять лет, и ты провела с ним не больше часа в самый отчаянный, уязвимый момент твоей жизни, и поэтому ты доверяешь ему? Это безумие!
Элия держала руки Аифы.
– Я любила его и раньше, Аифа. До этого момента и до того, как ты пришла ко мне. Ты не помнишь. Тебя еще не было во дворе отца. Моему отцу было страшно, а потом он, как и Эрригал, заработал ненависть Бана. Даже я… Я отпустила его без боя. Я не могла… Я не удивилась, узнав, что он начал восхищаться таким королем, как Моримарос. Да ведь и я сама восторгалась им, как и ты! Ты осуждаешь Бана, но его предательство не пришло ниоткуда. Иннис Лир предал его первым, потому что его звезды рождения говорили, что он бесполезен, или, по крайней мере, нужен меньше других, и поэтому наши люди будут отказываться видеть свою роль в гибели своих сыновей, но он… О, Аифа, видела бы ты его уверенность той ночью. Как он глядел на меня. У него есть власть, непохожая на силу Моримароса, моего отца и моих сестер.
Аифа прищурила светлые глаза и убрала влажные волосы с лица.
– Ты ведь хочешь увидеть его снова, лично.
– Да, хочу.
– Ах!
Аифа рассмеялась, как будто ее это раздражало, и мягко толкнула Элию.
Принцесса качнулась назад, едва устояла, отпустив Аифу. Это было очень неуклюже. Не хватало королевской грации.
Ла Фар немедленно появился, сотканный из теней и морских брызг. Он крепко подхватил Элию за локоть:
– У нас осталось несколько часов, леди. Может, вы попытаетесь уснуть?
Элиа улыбнулась легкой, вежливой улыбкой и позволила ему поднять себя на ноги.
– Спасибо, но я плохо сплю в море, и я хотела бы застать момент, когда мы снова войдем в воды Лира.
Аифа потянулась к перилам, и Ла Фар с запозданием предложил руку и служанке.
Солдат секунду смотрел на обеих молодых женщин, и в его печальном взгляде мелькнуло веселье, а возможно, гордость. Потом Ла Фар неохотно кивнул, и Элия прекратила прижимать руки к животу. Вместо этого она благородно кивнула в ответ. Принцесса не хотела возвращаться в Иннис Лир с опущенной головой.
Несмотря на страх, она подняла глаза.
Она снова повернулась лицом к носу судна, к северо-западному горизонту, где скоро должна будет появиться черная рана на фоне моря и звезд. Черный разрез рек, гор, болот и оврагов, корней и древних руин, дикой природы, темных лесов и драгоценных жуков.
Звезда мигала и мигала, показывалась, скрывалась и снова показывалась. Висела яркая, как жемчужина. Элия не хотела волноваться, думать о ней, но девушка знала и чувствовала: это было серебряное лицо Святой Терестрии, Звезды Тайн, давшей ей благословение на возвращение на родину.
Элия больше не покинет Иннис Лир.
Десять лет назад, Хартфар
Брона Хартфар всегда знала, что наступит день, когда Эрригал приедет в ее деревню не для любовных утех, а чтобы забрать сына.
Понимая неизбежность этого, она испытывала благодарность даже за самые мельчайшие моменты. За вспышки привязанности, любви, взросления. Солнце на хрустящем зеленом весеннем листе, который сжимал Бан своими грязными маленькими пальцами, прежде чем положить его в корзину для сушки. Его редкий смех – не неспешный и мягкий, с которым он освобождал глупых жуков или брызгал птичьим пометом, а тот, который поражал всех, даже его самого – с внезапным приливом силы. Впервые Бан спрятался от матери в ее собственном лесу, выйдя из низкого, умирающего дуба, когда она уже проходила мимо. В его глазах блестело ликование, таких похожих на ее собственные и совсем не похожие на глаза Эрригала. Часто Брона спрашивала себя, кем станет Бан после того как покинет лоно Хартфара, в мире, где люди слишком много брали друг у друга и редко отдавали корням.
Только его страсть защитит Бана Эрригала. По крайней мере, это то, что он получил от матери и отца.
Если бы был способ не дать этим чувствам перерасти в гнев, Брона пожертвовала бы ради него чем угодно. Не важно, в какое время года или под какую луну она бросила святые кости – все равно не видела пути, который не окрасил бы жизнь ее сына в горькие цвета.
Его день рождения был шесть дней назад с того времени, когда пришел Эрригал. Из-за цикличности времен года и звезд было то самое раннее утро, когда Луна с драконьим хвостом, под которой Бан родился десять лет назад, висела на рассвете мучительно серебристая в сочащемся розовом небе. Серп для сбора урожая сердца Броны, которое она всегда считала своим.
Несмотря на морозное утро, Бан все еще спал, свернувшись клубочком в саду. Он поселился в дупле, полном грязи и корней, где позже взовьются виноградные лозы. Небольшой костер горел в неглубокой обсидиановой чаше еще бабушки Броны, которую она привезла с собой из Испании. Пламя танцевало на черном камне живой нитью магии, связанной с Баном, дыханием и силой Белого леса. Это немного согревало Бана, а магия поддерживала работу тела молодого человека.
Брона сидела на табурете, прислонившись к кирпичной стене их дома. Она завернулась в толстое шерстяное одеяло и прижимала к себе миску. В ее руках были последние зимние соты.
Свет медленно распространялся по саду, пробуждая корни и крошечные побеги травы, которые тянулись в направлении солнца. Некоторые из более выносливых растений были зелеными: остролист с его острыми листьями и маленькое можжевеловое дерево, которые напоминали Броне о Далат. Зимняя капуста и лук начинали пробиваться, потому что пришла весна. За ними скоро пойдут чеснок и репа. Когда свет коснулся грязных густых волос Бана, то со щеки Броны на соты упала слеза.
Мгновение спустя ведьма услышала приближение нарушителя ее тишины. Эрригал, должно быть, покинул замок задолго до рассвета. Он не планировал оставаться здесь надолго, намереваясь, конечно, отъехать подальше от Хартфара до конца дня. Его шаги были такими же громкими и размашистыми, и, как всегда, нетерпеливыми и небрежными. Как обычно, он оставил свою лошадь в начале деревни.
Брона отщипнула ячейку от сот и, оставив миску возле Бана, прошла в переднюю часть дома.
Эрригал улыбнулся, увидев ведьму. Его дыхание вспыхнуло мелкими белыми затяжками, и восходящее солнце осветило в его золотистых волосах и жесткой бороде звездные амулеты, которые он заплел, сверкая кольцами и яркой пряжкой его толстого ремня. Ветер раздвинул верхушки деревьев, и солнце ударило ему в лицо. Любовник Броны не колебался и не переставал улыбаться. Утро, выдавшееся блестящим, превратило его глаза в осколки чистого света.
Брона встретила Эрригала у арочной решетки, которая обозначала вход в ее двор, и положила ячейку с медом ему в рот.
Эрригал приоткрыл губы, и медовая ячейка проскользнула в него, позволяя мужчине насладиться ее сладостью после нескольких быстрых нажатий языком, а затем он слизал остатки меда с пальцев.
Брона, конечно, предпочла бы, чтобы он находился здесь только для любовных утех.
– Что за прелесть содержится в этом меде? – спросил он, обнимая ее за талию.
Женщина загадочно улыбнулась. Пусть думает, что хочет, но Брона предложила ему мед, зная, чего ожидать.
– Ах, любовь моя. – Эрригал рассмеялся и легко поднял ее, откинувшись назад. Ведьма прижалась к его груди. Он не поцеловал ее, а только обнял: одна рука вокруг талии, другая обхватывает ее ягодицы. Брона обняла его за шею. Она ждала.
– Я пришел за Баном, – сказал он.
– Не хочу, чтобы ты его забирал, – ее голос был мягким, но властным.
– Он мой сын, и его следует воспитывать с людьми и слугами. Достаточно с ним нянчиться.
Ведьма ничего не сказала, но неодобрительно склонила голову.
Со вздохом Эрригал позволил ей сползти по его телу.
– Я знаю, ты его не балуешь, но ведь ты – женщина, и здесь находятся одни женщины, а еще ведьмы, сироты, беглецы. Мой сын не таков.
– Не напоминай мне об этом.
– Хорошо, девочка, не буду, – сказал он, зная, что Брона уже целую вечность как не девочка. Он поцеловал ее – Брона позволила. Она сжала пальцы вокруг его пояса, потянула с достаточной силой и шагнула назад, к дому.
– Отвлекая меня, ты только задержишь наш отъезд, – сказал Эрригал, охотно ее целуя.
Брона приподняла одно плечо, как будто ей было все равно, и потащила его в дом. Она бы забрала его время, а он заберет взамен ее сердце.
Самой прекрасной чертой в Эрригале был его энтузиазм. Из-за присущих ему выносливости и инстинктивной щедрости он был лучшим любовником, каких только знала Брона. Даже если бы они не зачали Бана, Брона ложилась бы и ложилась с Эрригалом в одну постель. Его жизнь вне Хартфара не волновала ее, так как ведьма уже давно упивалась каждой радостью, какую только могла найти, и принимать любовь во всех ее проявлениях. Иннис Лир не насаждал подобные вещи, а вычищал их. Такова была природа острова, затянутого между голодной землей и холодными звездами.
Брона считала себя эмиссаром этой дикой, голодающей земли, и всепожирающая сила графа Эрригала, которую она принимала в себя, была благословением, ритуалом, чтобы снова сплести звезды и корни.
Никто другой даже не пытался этого делать, с тех пор как умерла последняя королева.
Потный и улыбающийся, Эрригал потянулся под ней, когда они были готовы заняться любовью, и Брона расположилась на его бедрах, словно ведьма на престоле.
– Это все, – сказала она.
Эрригал протянул руку и царапнул пальцем вдоль изгиба ее груди.
– Я не об этом.
– Тогда оставь моего сына со мной.
– Нет.
Брона положила руки ему на грудь и впилась в нее ногтями, скользя ладонями вдоль мягких волос, скрывающих его молочную кожу.
– Это все.
Он кивнул, но обхватил руками ее запястья:
– Я позабочусь о нем.
– Нет, не сможешь, – Брона знала очень хорошо. Эрригал не понимал потребностей сына и не мог воспитать радость в осколках страсти, которые дико врезались в их сына.