– Она не двигается, – произнесла асторская служанка. – Я не могу заставить ее говорить, есть или пить.
– Что случилось? – успел шепнуть Бан.
– Коннли и Эрригал убили друг друга.
– Это он… значит, он мертв.
Служанка положила руку на плечо Бана.
– Со вчерашнего вечера, хотя Коннли продержался почти до рассвета. Риган хотела забрать его домой. Она пыталась спасти своего мужа.
Бан с трудом поднялся на ноги и направился к двум лежащим людям.
– Риган, – позвал он, затем снова опустился на колени, коснувшись сначала руки Коннли. Она была холодной, скованная смертельным оцепенением. Бан покачал головой, словно протестуя. Тело должно было быть очищено до этого момента или закопано в корни. Риган могла бы – должна была – попросить корни забрать его, еще свежего, чтобы черви снов и перерождений пировали. Лис Бан произнес это на языке деревьев, но тихо. Боярышник задрожал, его корни дрогнули в знак согласия.
Риган сжимала тело мужа. Ее напряженные, дрожащие руки были единственным знаком, что она еще осознает себя в этом мире.
Бан поцеловал Коннли в лоб. Он не мог сомкнуть веки. Бан прослезился и оперся лбом о Коннли, вдыхая кислый запах смерти, мочи и густой запах известняка и глины. Звезды и черви. Бан жалел, что покинул замок. Он должен был оставаться там и стать свидетелем смерти своего отца.
Если бы он не был с Элией, мог ли он спасти жизнь Коннли?
Повернувшись, Лис Бан положил руки на Риган:
– Леди, вы должны отпустить мужа. Помогите мне положить его в корни.
Она не сдвинулась.
– Риган. – Бан придвинулся ближе, обнял ее за спину, убрал с лица принцессы прохладные каштановые волосы, мягко собрал их вместе.
Ее глаза закрылись. Она была вся запачкана, прекрасные щеки принцессы были покрыты кровью, грязью и слезами.
– Нет, – произнесла она, резко, будто зимний дождь.
– Да, Риган. Пойдем со мной.
Риган вздрогнула, потом посмотрела на говорившего.
– Бан? – Ее голос стал мягким и растерянным.
Он кивнул и поцеловал ее в висок.
Бан вдохнул тепло в волосы Риган. Она снова вздрогнула и одним быстрым движением схватила его.
– Ушел, – сказала она. – Коннли больше нет. Нигде.
– Я знаю, – произнес Бан, обнимая женщину изо всех сил, прежде всего чтобы успокоиться самому.
Леди не плакала, но долго держалась за него, солнце уходило, ветер дул с востока на юго-восток, и повсюду падали тени. Бан слушал тишину. Служанка потащилась обратно, к маленькому костру: она чувствовала неловкость и попыталась оставить их одних. Вечерние птицы вышли петь под нестройную мелодию сверчков.
– Пришло время, – наконец произнес Бан, гладя спутанные волосы Риган.
Они стояли. Риган смотрела на мужа, а Бан – на боярышник.
– Возьми его, – сказал он. – Это его высочество, Тир Коннли из Иннис Лира, часть, родившаяся от этого острова и навсегда часть его.
Боярышник задрожал, в сумерках замигали крохотные гроздья ягод.
Риган сказала: «Он видел меня». Она схватилась за живот достаточно сильно, чтобы ущипнуть свое тело сквозь надетое белье.
Корни поднимались от земли, растягивались, тянулись к Коннли. Тени зевнули, а ветер сказал: «С нами».
Позади них лошади шарахнулись от дрожащей земли. Глина расступилась, корни пошли петлей вверх, схватив герцога за шею и кисти, талию, ноги и бедра. Они потянули его вниз, в землю.
Риган внутренне закричала, обращаясь к первым звездам, просачивающимся сквозь сумерки.
Коннли исчез, скрытый боярышником.
– Мне очень жаль, – сказал Бан, глядя туда, где только что был герцог, желая посмотреть еще раз на удивительный цвет глаз Коннли или поразиться амбициозному изгибу его рта. Риган вздрогнула и начала падать, но Бан поймал ее.
– Это я виноват, – сказал он, вспомнив о своей трусости прошлой ночью, когда сбежал из крепости.
Леди упала прямо на него.
Кровь стучала в ушах Бана. Он оказался в ее власти, Риган, которая только что потеряла своего мужа.
– Нет, – произнесла Риган, откидываясь назад. В этой новорожденной тьме она напоминала жуткую тень дерева, призрак. Ее кристальные глаза посмотрели на неглубокую могилу Коннли. – Это вина наших отцов.
Правда остановила его дыхание снова.
Бан мог заставить обоих отцов платить. Как будто все кругом шептало и призывало его к этому, с каждым дуновением ветерка в его ухо, с тех пор, как утром взошло солнце. Или даже дольше. С того времени, когда он вернулся домой из Аремории, с тех пор как влюбился в звезду, с тех пор как он родился.
Прежде чем Бан Эрригал задумался, он вытащил орех из куртки, бросил его на землю и раздавил каблуком.
Элия
Король не хотел покидать луг.
Элия призывала вернуться в Хартфар до темноты, но Лир упрямо ложился спиной на землю или притворялся спящим, или просто игнорировал ее. Его глаза медленно поднимались все выше и выше, всегда к бледно-голубому небу, ожидающему отсутствующие звезды.
Наконец Элия попросила Аифу вернуться в Хартфар до ужина – собрать одеяла и все остальное, что могло понадобиться ей и отцу, если им придется заночевать под звездами. Девушка начала протестовать, но Элия грустно улыбнулась и пообещала – деревья и ветер предупредят ее об опасности. Будет ясная ночь, и они справятся до ее возвращения.
Аифа убежала, и Элия снова села рядом с королем. Она сказала:
– Моя Аифа вернется с одеялами, вином и хлебом, и мы с тобой свернемся калачиком, чтобы посмотреть, как рождаются звезды. Как это звучит, отец?
Лир удовлетворенно вздохнул, откинулся на траву и заснул.
Переполненная любовью, страхом, тоской – и гневом – Элия взяла его руку и сжала в своей. Он был почти уничтожен, измучен безумием и чувством вины. Она не должна сердиться. У нее не было такой роскоши, хотя на мгновение девушке захотелось разозлиться и возненавидеть отца, как это сделал Бан.
Элия в итоге просто закрыла глаза и прошептала ясеню: «Я слушаю».
– И мы тоже, – ответил ясень, слегка дрожа, так, что три овальных листа слетели вниз, чтобы поцеловать бурлящий ручей рядом с ними.
Элия вспомнила еще один ясень в сердце сада ее матери, в Дондубхане. Это было святилище королевы в суровые зимы Крайнего Севера. Вишневые деревья расцвели розовым цветом, а можжевельник всегда был зеленым, с крошечными бледно-голубыми осенними ягодами, но ясень уже склонился над любимой скамейкой королевы. Утром, когда Далат умерла, первые черные почки выглядывали из бледных ветвей, а позже превратились в темно-фиолетовые цветы. Розы обнимали стены, бесплодные лианы цеплялись за огромные серые камни. Элия, которой было всего восемь лет, сбежала от сестер в сад к лианам. Она схватила одну из них, сжала стебель с шипами, пока они не впились в кожу. Боль отвлекла Элию от ее мучений, от ее горя.
Холодный ветер мягко пронесся сквозь вечнозеленые пальцы можжевельника, печально вздыхая, отражая ее собственное приглушенное дыхание.
«Элия, Элия, Элия», – казалось, шептал ветер.
Ее лицо сморщилось. Она испустила вопль, тонкий, как писк котенка, и закрыла глаза. В то утро она чувствовала только одно: как немного отпускает боль через крики и уколы на ладони. Растает ли боль вместе с ее кровью?
– Элия, – произнес кто-то.
Это был голос не дерева и не ветра, а женщины. Элия отпустила лозу, но шипы вонзились в ее плоть, и девочка замерла.
Кто-то говорил на языке деревьев. Элия могла разобрать лишь два слова – Роза и Ты. Она не двигалась, а только посмотрела в сторону.
Там стоял мальчик, а не женщина, которая говорила до этого. Он был ее роста, с румяными щеками и густыми черными волосами, спутанными, как у дикого зверя. Его глаза были темно-серыми и с зелеными крапинками. Мальчик повторил.
– Я не понимаю, – сказала Элия со слезами на глазах. – Моя сестра учит меня только тем словам, которые хотела услышать моя мать.
Позади них обоих снова заговорила женщина:
– Он сказал, розы не хотят отпускать тебя.
Элия поперхнулась от крика, кивая и трясясь:
– Моя мать мертва.
Слова сами по себе стали океаном горя в ее груди, и поэтому Элии долго было тяжело дышать.
– Я знаю, – сказала женщина. Она подошла к Элии и прикоснулась к худым плечам принцессы. Это была Брона, подруга королевы и ведьма Белого леса.
– Это мой сын, Бан. Ты его помнишь?
Элия не думала, что встречала мальчика раньше, и она с любопытством еще раз взглянула на него. Он не улыбался и не хмурился, а только изучал девочку большими мутными глазами.
– Я попрошу их отпустить тебя, – сказал он наконец, затем прошептал что-то розам.
Роза вздрогнула и вздохнула. Ветер дразнил облако волос Элии, не касаясь ни Бана, ни его матери.
С дрожью шипы отпустили плоть Элии. Она отняла свою руку, и Бан схватил девочку за кисть маленькой, сухой рукой. Прежде чем она успела заговорить, он коснулся пятен крови на ладони и нарисовал три метки на коже.
– Спасибо, – сказал он, а затем, – спасибо на языке деревьев.
– Спасибо, – повторила Элия.
Бан дернул ее за руку, а затем прижал ладонь к коре вишневого дерева. «Элия Лир», – прошептал он.
Звук распахнувшейся двери в спальню Элии отозвался эхом в пустом саду, и отец девочки, король, назвал ее по имени.
– Твоя мать любила тебя, – сказала Брона Элии. Та попятилась, качая головой. Слишком много было внутри нее безымянных ветров и течений, все еще поднимающихся и растущих, выталкивающих и подавляющих ее сердце.
Мальчик Бан исчез в разбросанной траве и опавших листьях. Брона грустно улыбнулась Элии, потом наклонилась, чтобы что-то выбрать среди корней вишневого дерева. Она засунула это в свои юбки и тоже ушла.
Элия повернулась к отцу. Он шагнул к ней, в длинной ночной рубашке и в спешке накинутом длинном синем пальто. Его ноги были голыми. Он взял ее под руки и крепко обнял.
Волосы Лира пахли бергамотовым маслом Далат, и Элия обхватила его руками, уткнувшись лицом отцу в шею.