– Встать! – В ее голосе зазвучал металл, но подействовал на Ваську он мало.
– Да пошла ты… – зло окрысился он, даже не глядя на то, кто стоит перед ним. Глаза его слезились и были красными, как у голодной и побитой собаки.
Таня пихнула его ногой в бок, и когда Васька, ворча ругательства, принялся подниматься, явно намереваясь съездить наглую бабу кулаком, Таня ткнула ему под подбородок наган и сказала со всей серьезностью:
– Пристрелю, сука.
Наган был армейский, тяжелый, и Таня боялась его до полусмерти. Пользоваться им она не умела, а потому патронов в нем не было. Таня одолжила наган у Кольки-Рыбака, который не расставался с ним уже не один год, резонно рассудив, что по-другому общения с Васькой не выйдет. Таня успела хорошо изучить Привоз и знала все виды и сорта человеческого мусора, которые ошивались там. Она прекрасно понимала, что на отребье вроде Васьки Черняка никакие слова не действуют, и говорить он с нею не будет.
А вот оружие – совсем другое дело. Оружия они боятся без всяких слов. К тому же то, что патронов в нем нет, на стволе нагана не написано. Наган был тяжелый, неприятно пах смазочным маслом, и у Тани дрожали пальцы, когда она достала его. К счастью, Васька был так пьян, что совсем этого не заметил.
Но ствол нагана, тяжело упершийся под подбородок, хорошо прочувствовал, а потому мгновенно стал шелковым и даже заскулил:
– Пусти, пусти, пусти… – чем вызвал у Тани страшную волну тошноты, и она еле удержалась от того, чтобы не съездить его наганом по морде.
– Я тебя, суку, с радостью пристрелю, если не ответишь на парочку моих вопросов.
– Чего? – заморгал пьяный Васька Черняк.
– Отвечать, говорю, будешь! – зло выкрикнула Таня.
– За что отвечать? – перепугался Васька и как-то по-дурацки добавил: – Бить по башке будете, тетенька?
– Нету у тебя никакой башки, – с удовольствием сказала Таня, – этот нарост, что у тебя на плечах, второй задницей называется. А по заднице бить тебя уже бесполезно.
– Гы… – пьяно рыгнул Васька Черняк, не поняв ни единого слова из того, что она сказала. Но наган ему явно мешал, и он завыл снова, с расстановкой:
– Ствол, тетенька, отпусти, пусти!.. Горло давит…
– Я тебе еще не так горло сдавлю, – пообещала Таня, и зло потребовала: – Мертвого младенца ты в лавку еврея Кацмана подбросил? Отвечать!
– Откуда ты знаешь? – перепугался Васька.
– Ты сделал? Отвечать! – Таня снова ткнула его в горло наганом для пущей острастки. Неизвестно, что подумал Васька, но он вдруг завопил:
– Я не хотел! Вот те крест, не хотел! Оно само как-то вышло!
– Как это так само вышло? – усмехнулась Таня. – Не бывает, чтобы само! Говори!
– Так это… Оно так… Денег я был ему должен…
– Ну денег… И что?
– Так Кацман сказал, что в тюрьму меня упечет! А я не хотел в тюрьму! А платить было нечем. А в тюрьму не хотел…
– И что ты сделал тогда? – вспомнив обо всех людях, убитых во время еврейского погрома, Таня почувствовала такую волну отвращения, что еле сдержала себя в руках. Ей страшно хотелось пристрелить гада. И она даже обрадовалась, что благоразумно вынула из нагана патроны.
– Ну… Это… Корзину под лестницу лавки засунул, – нехотя признался Васька Черняк, – думал, про корзину скажу, и Кацману не до меня будет. В полицию его заметут. Я ведь не думал, что такое будет. Вот тебе крест, я не хотел.
– Ладно, – Таня тяжело вздохнула, – корзину с мертвым младенцем где добыл? Кто дал?
– Так никто не давал… Сам нашел… Случайно… Проснулся, а там… это…
– Место! Место, где ты корзину нашел!
– Так уже и не помню…
– Нет, так дело у нас не пойдет, – Таня снова ткнула его наганом, – придется вспомнить. Мне место важно.
– Не знаю я, вот те крест… Сказать словами не могу…
– А показать можешь? – сообразила Таня.
– Показать могу! – обрадовался Васька. – Это недалеко отсюда.
– Тогда веди, – Таня убрала наган и сунула его в карман, – и помни, что я за тобой слежу. Стреляю я метко, а обойма у меня полная.
Васька даже протрезвел от страха и довольно быстро пошел вперед. Любой другой бы заинтересовался тем, кто такая Таня и почему она так интересуется страшной находкой. Но мозги Васьки были полностью атрофированы от количества выпитого спиртного, и он просто шагал вперед, надеясь, что избавится от страха, который вдруг темной мохнатой лапой сжал его сердце.
Вскоре Таня ощутила острую разлитую в воздухе вонь и быстро сообразила, куда он ее ведет. А еще через время различила сгрудившиеся возле самодельных костров настороженные темные тени.
Таня прекрасно знала, что такое свалка за Привозом, и избегала заходить туда, ведь обитатели свалки, жители этого своеобразного привозного дна, не имели ничего общего с криминальным миром.
Эти полуживотные-полулюди, опустившиеся на самое крайнее социальное дно, жили по своим собственным, особым законам. И если вор из криминального мира, член уличной банды, еще мог рассчитывать на то, что его не тронут другие уголовники, то в пределах свалки никакой безопасности не было. Эти существа не имели ни правил, ни понятий, ни законов. И Таня, понимая, что они вошли в границы свалки, вдруг ощутила липкий, пронзающий страх, похожий на острую ледяную иглу, вонзившуюся прямиком в ее сердце.
Ей было страшно, но показывать этот страх она не могла. Как и в случае с дикими животными, к примеру, со злой собакой, страх делал уязвимой.
– Ты здесь живешь? – спросила Таня, сурово сдвинув брови и придав голосу твердости, чтобы не показать, как ей страшно.
– Иногда ночую, – ответил Васька.
Они поравнялись с костром, от которого шла страшная вонь. Таня разглядела, что на огромной закопченной сковородке жарились большие прогорклые куски какого-то желтоватого сала. Ей вдруг подумалось, что это собачье сало, и жуткий приступ тошноты подступил прямо к глазам. Таня старалась не смотреть ни на страшную сковородку, ни на жуткие, расплывшиеся в темноте лица тех, кто склонился над этим костром.
Но костер они быстро миновали. Васька пропетлял мимо сгрудившихся по краю свалки подвод и вывел ее к большой горе гниющих овощей.
– Вот тут, – рукой Васька ткнул в овощные отходы, – только тогда кучка маленькая была. Совсем не навалено было…
– А где корзина стояла? – уточнила Таня.
– Вот тут, – Черняк обогнул гору и ткнул в землю дырявым носком ботинка.
– Кто-то видел, что ты нашел? – уточнила Таня.
– Ни одна живая душа не видела! – тяжело выдохнул Васька.
– Так, ты нашел корзину. Заглянул внутрь. А дальше что?
– А дальше я вспомнил, шо Кацман рыщет меня по всему городу. Ну и придумал, – нехотя признался Васька.
– И страшно тебе не было? Противно не было? – для себя поинтересовалась Таня.
– А чего бояться-то? – Васька пожал плечами. – Он же мертвый.
Большего падения нельзя было даже вообразить. Таню так скрутило от почти физического отвращения, что она развернулась и медленно пошла вдоль горы отбросов, стараясь не сильно вдыхать воздух. Васька плелся за нею следом.
– Ой… – вдруг произнес он с совершенно не свойственными ему нотами, – ой… оно…
– Что оно? – быстро обернулась Таня.
Черняк показывал на кучу гниющих капустных обрезков, под которыми явно вырисовывался твердый предмет.
– Оно, это… раньше тут не было!
Таня подошла ближе, нагнулась, разворотила гниющие капустные листы носком ботинка, чиркнула спичкой. Тусклое пламя что-то осветило – и она разглядела белую человеческую ногу.
Сомнений никаких не было: в куче гниющих капустных отбросов действительно находилась отрезанная человеческая нога! В первый момент Таня едва не потеряла сознание от ужаса и с трудом удержалась, чтобы не завопить во весь голос. Потом в голове быстро пронеслось, что произошло очередное убийство, убийца нанес третий удар.
Как ни странно, но именно эта мысль позволила взять себя в руки. Перед глазами Тани пронеслись сцены страшного расстрела заложников на Привозе – потное, искаженное, ничего не понимающее лицо хозяина бакалейного магазина, тонкое, тревожное, обреченное лицо его молодого продавца-помощника. Новое убийство означало, что будут новые расстрелы. Марушина просто не удержится от того, чтобы не расстрелять кого-то в очередной раз, продемонстрировав свою страшную власть. Убийцу этим не остановить, его жертву – не вернуть к жизни. Но будут новые жертвы… Значит, нельзя допустить, чтобы труп нашли, нельзя, нельзя… Все это быстро пронеслось в ее голове. Таня привыкла принимать решения и действовать. А потому она забросала ногу листьями, постаравшись скрыть как можно больше страшную находку, и резко обернулась к Ваське:
– Ничего тут нет! Понял? Ничего! Только целый, твердый кочан капусты.
– Гы… – Васька моргнул. К счастью Тани, он был слишком пьян и слишком туп, чтобы хоть что-то сообразить. А потому недоумевающе уставился на нее.
– Показал? Всё! Теперь пошел вон! – и, так как Васька продолжал стоять, она рявкнула: – Пристрелю! Пошел вон, кому говорю!
Это подействовало. И, качнувшись, Васька Черняк быстро затрусил в темноту.
Сама же Таня, дрожа всем телом, отступила на несколько шагов назад. А затем бросилась бежать в противоположном направлении.
Володя Сосновский не поверил своим глазам, когда в ответ на несколько тревожных длинных звонков открыл дверь своей квартиры и увидел Таню. Бледная, дрожащая, с огромными, расширенными глазами, она была не похожа на саму себя.
– Таня! Таня… – Володя вдруг ощутил такой безумный, такой пьянящий порыв жгучего счастья, что даже испугался. Чтобы взять себя в руки, быстро подтолкнул Таню вперед.
Комната была уютно освещена настольной лампой, на столе разложены листки рукописи – Володя работал. В кресле, уютно устроившись, спал большой черный кот. Потрескивал зажженный камин. Но Таня, казалось, не замечала всего этого уюта.
Обессиленно рухнув на диван, она начала так сильно дрожать, что Володя не на шутку перепугался. В ее белом, абсолютно безжизненном лице не было ни кровинки.