Старик-сторож, привыкший ко всему на свете, провел его внутрь. Он сделал это по настоянию Володи, которому не только очень хотелось посмотреть архивные записи, но и вдохнуть воздух того страшного места, где содержались самые опасные узники, – мрачный, затхлый запах подземелья, исполненный тяжелых воспоминаний и ужаса.
С политическими переменами в городе пришли и перемены в одесской тюрьме. Ее вновь стали использовать по назначению, но открыли не полностью. Для использования оставили только два крыла, но закрыли все подвальные помещения. В часть этих помещений отнесли тюремный архив, а остальные были предназначены под ремонт. Но, ввиду полного отсутствия средств, он был перенесен на неопределенное время.
Подземелье закрыли не просто так: уж слишком много неприятных воспоминаний хранили стены подвалов. Именно в этих камерах, в самом низу, содержали политических вместе с опасными преступниками, приговоренными к пожизненному заключению или к смертной казни. Многие из руководства большевиков, которые пришли сейчас к власти в Одессе, провели в этих подземных стенах немало ужасных дней. А потому эти помещения решено было закрыть в первую очередь.
Оставшиеся же в работе два крыла, два корпуса тюрьмы, функционировали по-прежнему. Тюрьма была забита битком, но охранялась не так строго, как в прошлые годы. Находились в ней мелкие уголовники, спекулянты продуктами и медикаментами, какие-то дворяне, не успевшие сбежать из города, да еще те, кого подозревали в связях с Добровольческой армией и шпионстве в пользу белых.
Судов как таковых не проводилось – на это не было времени, да и законы не успели еще переписать, оставались только прежние. А потому суд по законам военного времени проходил очень быстро. Дело прямо в тюрьме рассматривал военный революционный трибунал. После чего обвиняемого либо там же расстреливали, либо отпускали на волю (что бывало гораздо реже, но все же случалось). Не было ни адвокатов, ни прокуроров, ни апелляций – ничего из долгих и законных юридических процедур. Суд был быстрый, молниеносный – почти такой же, как захват большевиками власти в городе. А потому люди, которыми была забита тюрьма, долго в ней не задерживались, и в любом случае быстро покидали ее стены.
Старик-сторож тюремного архива раньше работал царским охранником. Знал он тюрьму как свои пять пальцев, особенно все переплетения подземных коридоров. В связях с белыми его не подозревали, да при прежней власти он был самой мелкой сошкой, в пытках и допросах заключенных (особенно политических) не участвовал. А потому его было решено оставить при тюрьме – не столько из уважения к прежним заслугам, сколько потому, что за архивом надо было смотреть. А никто из большевиков не желал каждый день спускаться в мрачные подземелья.
Так и остался бывший охранник там, где провел бóльшую часть жизни. Только должность его теперь называлась по-другому. И от горя из-за перемены власти и из-за того, во что превратилась тюрьма, сторож беспробудно пил.
Он пил из-за бесконечных расстрелов, которых был ежедневным свидетелем, и которые повредили его психику, пил из-за того, во что превратились камеры: раньше в них содержалось по 2 – 3 человека, теперь же заталкивали по 30…
Иногда в камерах было так тесно, что нельзя было прилечь, и люди сидели, тесно прижавшись друг к другу, чувствуя себя в настоящем аду. Да и охрана самой тюрьмы не имела ничего общего с той, прежней охраной. Дежурства несли кое-как, охранников распределяли неравномерно. А в подвал, где находились архивы, и вообще никого не поставили. Ценные записи, чудом сохранившиеся в тюрьме, содержались без всякой охраны, и забрать их мог кто угодно, стоило только узнать тайный ход, о котором, впрочем, мало кто мог догадаться.
Обо всем этом узнал Володя, сидя в кабачке на Люстдорфской дороге возле Второго Христианского кладбища и слушая пьяные откровения старика, который был просто счастлив найти собеседника. О старике-стороже подвалов Сосновский узнал в редакции от одного из старых репортеров, который, как и сам Володя, остался в Одессе, не в силах расстаться с писательским делом.
Сосновский искал возможность попасть в тюрьму и очень скоро понял, что затея его не только безнадежна, но и опасна. Идти официальным путем никакого смысла не было: революционные власти не пускали за ограду тюрьмы посторонних, тем более репортеров, чтобы никто в городе не узнал о том, что там происходит, ведь в Одессе даже не подозревали о массовых расстрелах, которые каждый день проводились за стенами старинного Тюремного замка.
За попытку проникнуть на территорию тюрьмы в качестве газетного репортера или частного лица Володю ждал неминуемый расстрел. Никто бы не стал разбираться в обстоятельствах. Даже такое понятие, как передачи, в тюрьме были отменены. Власти опасались лишних свидетелей, а потому родственникам тех, кто попал в застенки, было запрещено видеться с ними. В общем, официальных путей не было.
К архиву не допускали никого. Обо всем этом Володя узнал, «закинув удочки» в разных местах, в том числе и от Антона Краснопёрова, который, не подозревая подвоха, даже выболтал важную информацию о том, почему большевики не хотят пускать за стены тюрьмы свидетелей.
Именно тогда с Володей разговорился старый репортер, ставший невольным свидетелем его расспросов.
– Зачем это тебе? Опасности захотелось? – поинтересовался он, честно стараясь подавить в себе чувство ревности.
– Почему опасности? Просто репортаж. Революционная тюрьма, новое в тюремных застенках для уголовников, и все такое, – Володя пожал плечами с самым невинным видом, мол, не думал ничего плохого.
– Пристрелят на месте, – усмехнулся репортер. – Наивный, молодой, не соображаешь, что в городе делается. Брось эту затею.
– Что, неужели нет никакого способа узнать, что происходит в тюрьме? Странно это как-то! – воскликнул Володя.
– Ну почему, есть способ, – прищурился репортер, – могу рассказать… Если снимешь завтрашнюю свою статью и скажешь Краснопёрову, что она еще не готова, в ней непроверенные факты. Тогда Краснопёров отдаст подвал мне, а ты получишь свою информацию.
В любое другое время Володя разъярился бы и выдал обнаглевшему коллеге на орехи! Но мысль о том, что без изучения тюремных архивов их расследование застопорится, сковала ему язык. И Володя сделал то, чего не делал ни разу в своей жизни: согласился на такие отвратительные условия.
Все произошло именно так. Статья ревнивого репортера получила в престижном субботнем номере целый подвал, а Володя получил информацию про старика-сторожа и даже адрес кабачка, в котором этот старик напивался в свободное время.
Уговорить старого тюремщика провести его в тюрьму оказалось нелегкой задачей. В ход пошли и водка, и деньги, и долгие часы разговоров. Видя своими глазами то, что делают в тюрьме большевики, старик боялся их до полусмерти.
Но в конце концов Володе удалось его уговорить, и старик, скрепя сердце, согласился провести его тайным ходом. Страшный поход состоялся в ночь с субботы на воскресенье, когда бдительность стражей была ослаблена, и тюрьма охранялась не так строго. Но все равно – спускаясь по осклизлым ступенькам в подвал, старик дрожал от страха.
Володя же был настроен более решительно. Опасное приключение пьянило ему кровь, как молодое вино. И он не думал даже о том, что в случае провала будет схвачен и расстрелян без суда и следствия. Он чувствовал себя сильным, смелым, гордым от своей мужественности и таким могущественным, что мог справиться с кем угодно, даже с большевиками. И этот бесстрашный молодой энтузиазм, кипящий в его крови, придавал сил.
– Вот здеся они сидели… те, кто тебя интересует, – сказал старик, проводив Володю в самый мрачный и узкий конец подземного коридора, – опасные убийцы… приговоренные к смертной казни… да только их не успели казнить…
– Много их было? – спросил Володя.
– Не могу точно сказать, несколько человек. Кто тебя интересует? Ты спроси, может, что и вспомню.
– Меня интересует тот, кто людей на куски резал, – прямо сказал Володя.
Старик задумался, потом кивнул головой:
– Был такой. Вон в той камере сидел. Его еще при царском режиме посадили, но казнить не успели. Много трупов было на нем. Охранники рассказывали, что он людей на куски резал, а части тел в разных местах разбрасывал. Солидный был такой, седой.
– Седой? – насторожился Володя.
– Представительный очень – и не скажешь, что убийца. Я его видел, – сказал старик-сторож, – мне потом напарник рассказал, что как взяли его, так части тела мертвой женщины у него в доме и нашли. Он разбросать не успел.
– Как его звали?
– Вот за это не помню. Но я тебе в архиве его дело покажу. Сохранилось. Фамилия у него нерусская, сложно произносится. Не наша, тяжелая такая фамилия. А приличный человек был… Заводчик. Завод у него был. А вот какой – уже и не помню.
– Что с ним сталось? Его казнили?
– Куда там! Он в тюрьме долго сидел. Следствие велось. Ни в чем не признавался. Даже про мертвую женщину говорил, мол, подбросили. А потом смены властей начались, не до него стало. Все за него забыли – он же не политический.
– Так куда он делся? Что произошло?
– А вот когда бандит этот главный, Мишка Япончик, на тюрьму пошел, уголовники его и выпустили. Приняли за своего. Хотя никаким уголовником он не был.
– Что? – Володя даже остановился, так потрясли его слова старика. – Ты хочешь сказать, что в город выпустили серийного убийцу, который расчленяет трупы? Что этот убийца сейчас ходит по Одессе?
– Еще как ходит! А чего ему не ходить? – усмехнулся старик. – Ведь когда тюрьму взяли и начальника живьем в сарае сожгли, никто не разбирался, кто по какому делу сидит. Всех выпустили.
– Матерь Божья… – перекрестился Володя.
– Да не одного такого выпустили! И остальных выпустили, а тут такие типчики были, что ого… Рассказывают, что как Япончик тюрьму взял, он случайно в камеру к палачу зашел…
– Куда зашел? – не понял Володя.