Пламя свечи дергалось в мутных, давно не мытых окнах. Глядя на яркий фитиль, напоминающий мотылька, Таня ощутила суеверную дрожь.
Было что-то до ужаса тревожное и опасное в этом тоненьком огоньке, метавшемся в темноте. Таня прислонилась к шершавому ракушняку стены напротив и крепко, до хруста, сжала в кулаки пальцы. На церквушке поблизости глухо, с уханьем, ударил колокол. Пробило полночь.
Темнота ложилась слоями на немощеный, старый двор. Окна были темны – дом, где жили бедняки, погружался во тьму рано. Таня слышала, что совсем недавно здесь, в окрестностях Молдаванки, возле железнодорожной насыпи, снова открылись две фабрики и несколько кустарных артелей. Жители бедных предместий потянулись туда на работу, чтобы в страшные и смутные времена не остаться без куска хлеба. Все вернулось на круги своя.
Таня ждала. Пламя свечи металось по-прежнему. В этом доме жили, похоже, те, кто вернулся работать на фабрики. В полночь во дворе царила сплошная густая темнота. Окна всех остальных квартир были темны. И только два окна на первом этаже являли собой страшную, тревожную картину. Но огоньки в грязных окнах были не знаками жизни. Это был страшный знак смерти. Таня научилась его отличать.
До этих огоньков пламени прошло меньше часа, а Таня уже прожила всю свою жизнь – с того страшного момента, как обнаружила пустоту в тайнике, до панического бегства в дебри Молдаванки, к дому своего верного (может быть, вообще единственного) друга.
Было сложно передать словами то, что ощутила она в тот момент, когда, засунув руку под ступеньки лавки Кацмана, ощутила там предательскую, страшную пустоту. Первая мысль была о том, что она ошиблась местом. Принялась шарить по всем ступенькам, и под ними, на земле, в грязи – ничего, кроме всякого бесполезного мусора, например, деревянных щепок. Бриллиантов не было.
Закрыв перепачканными руками лицо, Таня рухнула на землю и горько заплакала. Слезы ее поглотила густая темнота.
Пилерман ее выследил и забрал бриллианты. Кто-то следил за ней и этот кто-то донес. Это конец. Завтра к вечеру она не принесет бриллианты Японцу, и Японец подумает, что она решила его кинуть. Хуже этого просто ничего не может быть.
Страшней всего то, что Японец заподозрит ее в подлости – ее, никогда не совершавшую подлых поступков и никогда не предававшую своих. Жить с таким ощущением будет ужасно. Да и кто позволит ей после всего этого жить? Все это было намного хуже смерти. И Таню не столько пугала мысль о том, что ее убьют, сколько та негативная слава, которой будет покрыто ее имя после такого поступка. Мысль о том, как станет думать о ней Японец, была хуже всего.
Этого хватило, чтобы Таня взяла себя в руки и, сев прямо под ступеньками, принялась думать, обхватив голову, гудящую, как котел.
Итак, Пилерман и его люди. Такие же, как и Яшка Лысый, который уже отправился к праотцам. Кто-то из его людей засек ее возле горящего дома и шел по ее следам. Он видел, как, отправив Рульку Кацапа, она бросилась к Привозу, чтобы перепрятать бриллианты. А затем, посмеявшись над дурой, лихо вынул бриллианты из тайника.
Пожар, поджог… Ей чудом удалось спастись. Да, но кто предупредил ее о том, что она на пороге смерти, что за нею скоро придут убийцы? Шмаровоз и Рулька Кацап. Быстрая мысль обожгла, как ожог. Значит, у Шмаровоза и Рульки был выход на людей Пилермана, если они узнали о его планах. А раз так, необходимо как можно скорей этот выход найти. Где живет Рулька Кацап, Таня не имела ни малейшего представления, она находила его в одном из кабачков возле Привоза, где часто встречалась со своими людьми. Идти туда открыто было опасно – в кабачке полно людей, откуда знать, кто будет среди них? Можно напороться и на людей Пилермана, и на засаду Домбровского, тогда все точно будет провалено. Нет, она не знает, где обитает Рулька Кацап. Но она прекрасно знает, где живет Шмаровоз.
Вскочив на ноги, Таня помчалась в темноту так быстро, что у нее закололо в груди. Ее отчаянный бег скоро поглотила беспросветная темнота Молдаванки.
Таня пробежала мрачную ограду Первого Христианского кладбища, свернула на Болгарскую и углубилась в знакомые лабиринты, в немощеные дороги района. Под ногами хлюпала знакомая грязь.
Таня больше не боялась ни темноты, ни мрачных теней, которые подстерегали ее в глубинах дворов. Страх, рвущий ее сердце, был такой силы и мощи, что по сравнению с ним как-то меркли, терялись мрачные силуэты воров и пьянчуг. Воры были свои – достаточно было одного знакомого знака, жеста, принятого в одесском воровском мире, чтобы ее не тронул никто из всех существующих банд. Что же касалось пьянчужек, они были для нее безобидны, и Таня умела справляться с ними еще с тех далеких времен, когда она не имела никакого отношения к воровскому миру, а работала прачкой у купчихи и думала о том, как заработать на лекарства для больной бабушки.
Темнота словно хранила ее, была единственным и верным союзником. Так, без всяких приключений, Таня добежала до дома Шмаровоза и, не снижая скорости, ворвалась во двор.
Пламя свечи металось в темных окнах квартиры Шмаровоза на первом этаже, похожее на страшных призраков, воскресших из самого ада. Таня застыла на месте.
Этот страшный знак, знак чужого человека, который рыщет в квартире Шмаровоза, для чего воспользовался свечой, был знаком смертельной опасности. Затаив дыхание, Таня прижалась к стене напротив и стала смотреть. В квартире мог быть кто угодно. В любой момент могли раздаться выстрелы, даже в ее спину. После того, как ее уже выследили с бриллиантами, Таня не была ни в чем уверена.
Оружия у нее не было. Да и пользоваться им она не умела. Таня до сих пор боялась оружия до полусмерти и с ужасом вспоминала тот момент, когда разряженным наганом угрожала Ваське Черняку.
Оставалось ждать и никак не выдать своего присутствия. Что бы ни искали эти люди в квартире Шмаровоза, ее друга там явно не было.
Прошло минут десять после того, как пробило полночь. Где-то в глубинах двора громко хлопнула дверь, раздался болезненный, хриплый мужской кашель. Таня разглядела сгорбленный силуэт мужчины, который, согнувшись, кашлял на крыльце и сплевывал в темноту. Судя по кашлю, он был на последней стадии чахотки. Бедняки Молдаванки не жили долго, умирая от болезней чаще, чем от пули в перестрелке.
Наконец кашель стих. Снова скрипнули двери, и вдруг раздался звук шагов. Таня до рези в глазах всматривалась в темноту. Зашуршали юбки, в подворотне появилась пьяная девица, от которой страшно несло сивухой. Чтобы не упасть, девица держалась за стены, но ноги ее разъезжались в жидкой грязи. Один раз не удержалась, не успела уцепиться за стенку, плюхнулась в грязь. Смачно выругалась сочным, трехэтажным матом, визгливо расхохоталась, затем снова поднялась на ноги и даже принялась отряхивать от грязи свои юбки! Сколько видела Таня не своем веку таких жалких сцен!
Наконец девица доплелась до своей парадной, свалилась на крыльце, заползла внутрь. Дверь хлопнула. Снова разлилась тишина. Пламя в окнах квартиры Шмаровоза металось по-прежнему. Тане было страшно.
Никогда особо она не верила в призраков, твердо зная, что самые страшные призраки живут среди людей. Но тут впервые в душе ее что-то дрогнуло, и в памяти разом всплыли все самые страшные рассказы местного фольклора о загубленных душах, о призраках-убийцах, поднимающихся на землю из мрачных подземелий катакомб и в ненастные ночи рыщущих в темноте. А вдруг в окнах квартиры Шмаровоза пламенем догорающей свечи металась чья-то загубленная душа, когда-то умершая в этом доме, и искала, за что зацепиться, чтобы вернуться в навсегда потерянный мир?
На какую-то долю секунды ужас сковал ее тело, и Таня не могла пошевелиться. Чтобы не вглядываться в страшную темноту, даже закрыла глаза. Когда же открыла их, пламени свечи в квартире Шмаровоза больше не было. Окна были безжизненны и темны.
Но от этого стало еще страшней. Как вышел тот, кто зажег эту свечу, если двор был по-прежнему темным и пустым, а вокруг не хлопнула ни одна дверь? Неужели призрак-убийца действительно загубленная душа? От этой мысли у Тани заледенела кровь.
Но потом она вдруг поняла: лабиринты Молдаванки были застроены так хаотично и так густо, что большинство квартир имеет несколько выходов, часто даже на разные улицы. Иногда жильцы закрывают другие двери, заваливают камнями и забивают досками. Но если жильцы связаны с криминальным миром, то несколько выходов оставляют. Таня вспомнила, что в квартире Шмаровоза тоже был второй выход на другую улицу, как когда-то в квартире Геки на Госпитальной. Она ведь была у Шмаровоза не раз. А раз так, тот, кто принес свечу, ушел через этот выход.
Не теряя времени, Таня ринулась в квартиру. Дверь была полуоткрыта. Таня почувствовала, как глухо, тяжело забилось ее сердце.
В темной прихожей на стене висела керосиновая лампа, сбоку стоял комод. Она нашарила коробочек спичек под всяким хламом, наваленным на комод, зажгла лампу.
Свет лампы осветил страшный беспорядок, как будто в прихожей происходила страшная борьба. Из комнаты вдруг послышался стон.
Шмаровоз лежал на полу на спине, вытянувшись в струну. Руки его, уже утратившие силу, были безжизненно опущены вдоль тела. Горло Шмаровоза было перерезано от уха до уха, и под телом успела натечь огромная лужа почти черной крови, такой густой, что казалась твердой.
Глаза Шмаровоза были открыты, он был еще жив. Таня бросилась к нему, упала на колени прямо в лужу черной крови. Шмаровоз хрипел. Кровь толчками вытекала из страшной раны на горле. Вместе с ней уходила жизнь.
С ужасом Таня подумала, что не знает его имени. Все называли его Шмаровоз, только Шмаровоз. А между тем он был человеком, у него было человеческое имя, данное ему при рождении… И вот теперь уже поздно узнать…
Он был ее другом, этот старый взломщик, вор от рождения, под конец жизни твердо решивший порвать все связи с криминальным миром и начать новую жизнь. Он мечтал об этом, увидев слишком много горя на обломках крушения старого мира, в котором больше не было места ему и таким, как он.