Поиски своего театра затянулись настолько, что неожиданно для всех и для себя самой Пельтцер возглавила театральный кружок при 1-й карандашной фабрике имени К. Либкнехта. В 1920-е подобные студии возникали по всей стране в геометрической прогрессии, считалось, что истинными творцами нового театра могут стать артисты-рабочие, а не профессионалы. Татьяне эта работа пошла на пользу. За нее хорошо платили, был удобный график, да и актриса наконец смогла приглядеться и внимательно изучить пролетарскую жизнь, о которой знала только понаслышке. Ей всё это пригодилось в дальнейшем в профессии.
Если бы не работа на карандашной фабрике, она не встретилась бы с Гансом. Они познакомились на праздничной демонстрации 7 ноября 1926 года. Татьяна Пельтцер читала стихи от имени кружковцев, немецкий коммунист Ганс Тейблер ей горячо аплодировал. Они полюбили друг друга.
К тому времени родители Татьяны уже развелись. Она ушла с отцом и оставалась с ним до последнего дня. С матерью ушел брат Саша. Общались они редко. Евгения Сергеевна даже не пришла на свадьбу. Ганс пошутил: «Главное, чтобы была невеста, а не ее мама». Скоро выяснилось, что Татьяна не может иметь детей, и медицина помочь бессильна. Ганс убедил, что немецкие врачи могут совершить чудо. Ведомая слепой любовью к мужу, Татьяна Тейблер в 1930 году с надеждой отправилась в Берлин.
Слепой – потому что узнавать и понимать его она начала только там. Как пишет в своей книге Андрей Шляхов, «революционером Ганса сделала не любовь к справедливости, а желание сделать карьеру. Представителю бедной ветви рода Тейблеров светила не самая привлекательная перспектива долгого (и медленного!) подъема по иерархической лестнице… Гансу подавай побольше и поскорее! В мечтах он видит себя секретарем Германской компартии, причем не подпольной, а стоящей у власти!..» Идеалистка Татьяна устроилась машинисткой в советское торговое представительство, где ее сразу и дружно возненавидели товарки. Женщины были вынуждены проходить множество комиссий, доказывать свою верность ленинским идеалам, прежде чем могли получить это привилегированное место, а «эта штучка» выскочила замуж за немца и приехала на все готовое. Как Татьяна ни старалась, подружиться ей не удалось ни с кем. Когда Элеонора Пик, дочь одного из основателей Германской компартии Вильгельма Пика, затеяла ссору с Татьяной, Ганс при всех накричал на жену и заставил извиниться. Счастье улетучивалось, но появился шанс: Татьяну пригласил на заглавную роль в свой спектакль «Инга» знаменитый режиссер Эрвин Пискатор. Узнав о намерении жены уйти из торгпредства в театр, Ганс устроил новую истерику: «У женщины может быть только одно призвание – слушаться мужа!» – кричал он. Тейблер до смерти боялся потерять доверие товарищей по партии, если он даже жену усмирить не может. Развод грозил лечь пятном на безукоризненную репутацию коммуниста. И Татьяна решила провернуть единственную в своей жизни секретную операцию. Она спровоцировала слухи о романе: ушла с работы под руку с неизвестным кавалером и поделилась «секретом» с посольскими сплетницами. Ганс кругом чист, легкомысленная жена отпущена на свободу. Развод оформлен в советском консульстве в Берлине. Татьяна – снова Пельтцер и снова в Москве.
«Недолгое замужество, впоследствии казавшееся наваждением, оставило в душе Татьяны Пельтцер глубокий след, – пишет Андрей Шляхов. – Она разочаровалась в мужчинах, разочаровалась в любви. Переболела так сильно, что получила иммунитет. Отныне и навсегда в ее жизни был один-единственный возлюбленный – театр». Были увлечения, были романы, но никто не мог сравниться с Гансом Тейблером образца 1926–1927 годов.
Кстати, Ганс карьеры так и не сделал, подвизался на каких-то ответственных должностях в нижнем эшелоне власти. Быстро повторно женился, иногда приезжал в Москву, бывал в гостях у Татьяны Ивановны. Но эти встречи ее не радовали.
Тридцатые годы – самые печальные в жизни Татьяны Пельтцер. После неудачного сезона в театре МГСПС (будущий Театр имени Моссовета), Татьяна Ивановна приняла предложение брата устроиться машинисткой на автомобильный завод. В отличие от торгпредства в Берлине, здесь Пельтцер сразу стала звездой. Артистка! Была замужем за немцем! Сама наполовину немка! С ней все хотели познакомиться, узнать, как стать артисткой. На заводе Татьяна проработала два года, а потом была вынуждена уйти. Начались аресты. Раскрыли якобы контрреволюционный заговор и посадили около семидесяти человек, в том числе и брата Сашу. К счастью, через полтора года его выпустили и даже извинились. Со временем Александр Пельтцер увлекся разработкой первых советских гоночных автомобилей «Звезда», сам испытывал их, стал трижды рекордсменом Советского Союза. А в 1936 году он оставил пост главного инженера АМО (позднее – Завод имени Лихачева), как написано в архивах, «по причине выезда из Москвы».
Татьяна Ивановна уехала в Ярославль, в старейший российский драмтеатр имени Волкова. Вернувшись через год в Москву, от безысходности поступила в Колхозно-совхозный театр, затем вновь, уже в третий раз, в Театр имени Моссовета. На этой сцене Пельтцер работала самозабвенно, участвуя и в революционных, и в классических постановках. Она застала Любимова-Ланского, общалась с блистательными партнерами (не всегда приветливыми и доброжелательными) и постоянно искала себя.
Еще в 1932 году Татьяна Ивановна писала отцу о работе в спектакле «Снег» Погодина:
«Дорогой мой папаня!
Ты уж не сердись на нас. У меня совершенно не было ни секунды времени. Только позавчера, т. е. 14 ноября, сдали мы премьеру. И вот теперь уже посвободнее стало. Ну, во-первых, расскажу тебе про спектакль. На премьере он принимался хорошо, вчера хуже. Мне, в общем, он нравится… 18-го общественный просмотр. Он покажет многое. Насчет меня. Какое-то у меня неудовлетворенное чувство. Многие хвалят, Ленковский, например, говорит, что я единственный живой человек на сцене. Но многие и ругают, говорят, что Таня Пельтцер – есть опять Таня Пельтцер. Ну, вот кратко о пьесе. А так вообще живем ничего. Учусь я в университете нашем, очень это интересно. Консервы твои были изумительно вкусные, и мы их ели с большим удовольствием. Если будет возможность послать – пожалуйста, сделай. Шура очень доволен своей новой работой. Очень интересно, как у вас с Олюней дела и личные, и театральные.
Ну, целую крепко.
Ваша Т.»
Олюня – это последняя жена Ивана Романовича, актриса Ольга Супротивная, почти ровесница Татьяны.
В общей сложности Татьяна Пельтцер проработала на сцене Моссовета четырнадцать лет. Роли играла не самые плохие: Параша в «Шторме» Билль-Белоцерковского, Валя в «Мятеже» Фурманова, Михеевна в «Последней жертве» и Зыбкина в «Правда – хорошо, а счастье – лучше» Островского. Но – не прижилась. Труппа в театре была большая, у главрежей, как и везде, водились любимцы, да и в репертуар, видимо, Пельтцер не так хорошо вписывалась. А какой именно репертуар был ей нужен, она и сама еще не знала.
В 1940 году Татьяна Пельтцер оказалась в труппе знаменитого Московского театра эстрады и миниатюр. Рядом – Рина Зеленая, Мария Миронова, Александр Менакер, Борис Бельский, Юрий Хржановский. Новый жанр, репертуара почти нет. Это был веселый и трудный период в истории отечественной эстрады. Профессиональные драматурги не писали для малых сцен, а эстрадные авторы приспособились к уровню случайных полухалтурных концертов. Энтузиастам приходилось действовать методом проб и ошибок. Помимо прочего, руководство театра настойчиво искало формы конферанса – приглашались Михаил Гаркави, Аркадий Райкин, пробовала вести конферанс и Татьяна Пельтцер. Она конферировала в острохарактерном гротесковом образе грубоватой няньки, который было трудно органично ввести в программу, и поэтому вскоре она перешла на бытовые роли в маленьких пьесках: управдом, молочница, банщица… Актриса смеялась над своими героинями и в то же время любила их. «У них крепкие руки и доброе сердце», – говорила она. Образы Пельтцер как бы изнутри были освещены улыбкой актрисы, затаенным лукавством. При всех своих смешных и отрицательных чертах они сохраняли нечто привлекательное.
Поначалу Татьяну Пельтцер вводили в пьески вместо Марии Мироновой с требованием и играть «по-мироновски», но эффект неизменно был отрицательным. Лишь когда, махнув рукой, ей разрешили делать что угодно, Татьяна Ивановна предстала перед публикой во всей своей красе. Подражать, копировать она не умела – только создавать!
«Уважаемая тов. Пельтцер!
Простите, что Вас беспокоит письмом человек Вам совершенно неизвестный. Может быть, Вы не будете так уж сильно раздосадованы, если узнаете причины, побудившие меня обратиться к Вам с этим несколько странным письмом. Все дело в том, что, будучи короткое время в Москве, мне удалось два раза быть в Вашем замечательном, веселом театре и видеть Вас… Являясь большим поклонником искусства во всех его видах, и, повидав всего довольно много, я не могу до сих пор удержаться от того, чтобы не выразить Вам своего восхищения Вашим театром вообще и Вашей игрой в особенности. Такую легкость и естественность исполнения мне приходится видеть впервые. Сейчас, сочиняя это послание, я ловлю себя на том, что невольно улыбаюсь: перед глазами – или Молочница, или Нюша, или Пассажирка из “Коротко и ясно”. Ваша способность вызывать такой хороший, простой, естественный смех поистине изумительна! А этот смех так нужен нам сейчас… Он просто необходим как воздух в эти суровые дни. Мне просто хотелось этим письмом отблагодарить Вас за то громадное удовольствие, которое Вы доставили всем зрителям и, в частности, мне…
Это первая причина, побудившая меня написать Вам письмо с признанием. Да есть и вторая – это надежда на то, что вдруг, да ответите мне, человеку, никогда не получающему писем ввиду отсутствия каких-либо родных и знакомых. Это уж было бы настоящим счастьем для меня! Но, вероятно, мое письмо ждет жалкая участь… Тем не менее, чувствую, что с каждой почтой буду ждать от Вас письма. Может быть, это и ребячество, но так хочется надеяться, что и я получу, наконец письмо!