Очевидно, необходимо сообщить, кто же это Вами и Вашей игрой так восхищается? До войны я – инженер, а сейчас – гвардии лейтенант. Нахожусь в действующей. Зовут – Соболев Борис Константинович. Мой адрес Полевая почта 01835-Ж.
Если же ответите, то, пожалуйста, сообщите Ваше имя. Желаю Вам дальнейших успехов.
Ваш Б. Соболев. 15.6.43 г.»[2]
Неизвестно, ответила Татьяна Ивановна на это письмо или нет, но сохранила его на всю жизнь. А военный период в биографии Татьяны Пельтцер по большей части связан был с трудной работой на маленьком пароходике «Пропагандист», который курсировал по Волге, обслуживая военные части.
В начале войны на места было спущено распоряжение: выявлять всех лиц немецкой национальности и высылать кого в Сибирь, кого – вообще из страны. В отделе кадров Театра миниатюр Татьяну Ивановну предупредили: «Высылать собираются всех немцев, независимо от заслуг». Это означало, что семидесятилетнему лауреату Сталинской премии Ивану Пельтцеру и его дочери тоже было не на что рассчитывать.
Спасать Пельтцеров в Моссовет отправилась целая делегация: Борис Андреев, Петр Алейников, Рина Зеленая, Мария Миронова – перед таким «созвездием» чиновники не устояли, отцу и дочери были выданы «охранные грамоты».
В 1946 году после неожиданного закрытия Театра миниатюр Татьяна Ивановна и Иван Романович поступили в труппу Театра-студии киноактера. Дочь отыграла всего один сезон в спектакле «За тех, кто в море!», отец остался там навсегда. Это позволило ему вступить в кооператив и получить квартиру в доме у метро «Аэропорт». До этого они жили в актерском общежитии на Малой Бронной. Каждое утро Иван Романович спускался во двор со своим любимцем – огромным попугаем на плече. Он чинно заводил беседу с кем-нибудь из соседей, а попугай, нетерпеливо раскачиваясь из стороны в сторону, пытался переключить внимание хозяина на себя: «Ваня! Ваня! Ваня!» Не находя отклика, птица взрывалась: «Пельтцер, мать твою!!!» Попугай пользовался в доме большой популярностью.
Иван Романович по-прежнему был энергичен, молод душой, галантен, до последних дней обожал кататься на подножке трамвая. Частенько захаживал в ресторан Дома актера, и если встречал там дочь, то неизменно начинал подначивать ее: «Таня, ты опять пришла в ВТО? Что вам, бабам, здесь делать? Пить или мужиков обсуждать?» Татьяна Ивановна оправдывалась: «Папаша, но ты же тоже ходишь в ВТО!» Старый актер усмехался: «Хе, мы всегда играли Шекспира, Гоголя, Ибсена! После таких спектаклей трудно спать. Мы обсуждаем, кому что удалось. А вы? Что вы играете? Машек, Валек, Танек? О чем там говорить? На свои двадцать пять рублей винегрету налопаетесь и будете обсуждать мужиков…» Отец и дочь постоянно острили и подшучивали друг над другом, оставаясь при этом настоящими друзьями.
Когда Иван Романович в декабре 1951 года отмечал свой восьмидесятилетний юбилей, Театр сатиры прислал ему следующее (как всегда остроумное и жизнерадостное) поздравление:
«Дорогой Иван Романович!
Неловко обременять Вас, особенно сегодня, просьбами. Но мы вынуждены к этому прибегнуть.
Помогите! Помогите нам найти такие слова, которые могли бы выразить наши к Вам наилучшие чувства, огромную благодарность и восторг за всё, что Вы сделали для русского советского театра и кино…
Помимо глубокого уважения и любви к Вам, нас связывают еще крепкие и нежные родственные чувства. Ваша Таня – это наша Таня, и наша любовь к ней огромна – да не возревнует Ваше отцовское сердце!!!»
В этот театр Татьяна Пельтцер пришла в сентябре 1947 года и сразу почувствовала себя как дома.
Актрисе шел сорок третий год. За плечами – десяток театров, отчисление за профнепригодность, неудачное замужество, неустроенность, два эпизода в кино, всего одна большая кинороль, и та – на полке, отсутствие каких-либо четких перспектив. Впору вновь идти в машинистки. В нее верил всего лишь один человек – ее дорогой папаша. «Какие твои годы!» – говорил он взрослой дочери. Наконец произошел перелом.
Есть у нее жилплощадь в мире: Она прописана в Сатире, —
такая эпиграмма поэта и драматурга Дмитрия Толмачева вскоре увидела свет.
На этой сцене Татьяна Пельтцер играла много и увлеченно: «Остров мира» (миссис Джекобс), «Вас вызывает Таймыр» (дежурная по 13-му этажу), «Свадьба с приданым» (Лукерья Похлебкина), «Чужой ребенок» (Караулова), «Завтрак у предводителя» (Каурова), «Пролитая чаша» (вдова Цю), «Яблоко раздора» (Дудукалка), «Дом, где разбиваются сердца» (няня Гинесс). С каждым годом росла ее популярность и значимость, каждый новый сезон приносил зрителям очередную встречу с неповторимым талантом Татьяны Пельтцер. Критики и рецензенты восхищались ее блистательными актерскими работами.
Главным рецензентом Татьяны Ивановны по-прежнему оставался любимый папаша: «…Сегодня слышал по радио передачу пьесы “Остров мира”. У тебя там немного. Читал рецензию в “Советском искусстве”. Совершенно с ней не согласен… Играли кто – в лес, кто – по дрова. Потуги на каких-то им самим неизвестных иностранцев. Скучно и непонятно. Человеческих мыслей или чувств никаких. Из всех действующих лиц выгодно выделяются несколько человек, говорящих понятные слова, в том числе и ты… 1/I-48 г.».
Иван Романович внимательно следил за успехами дочери, но похвалой не баловал. «В том числе и ты…» Вот и всё, но как много за этим стоит.
Первый значительный успех Татьяны Пельтцер – роль Лукерьи Похлебкиной в спектакле «Свадьба с приданым». Его сняли на пленку и пустили по кинотеатрам. В пьесе действовали молодые коммунисты и комсомольцы, велась борьба за урожай, а зрители почему-то полюбили картежницу и самогонщицу с ее куплетами:
Хороша я, хороша!
Да плохо одета.
Никто замуж не берет
Девушку за это!..
Следом вышел «Солдат Иван Бровкин», и Пельтцер стала знаменитой. Но актриса поняла это не сразу, а благодаря случаю.
Труппа Театра сатиры отправилась в Германию обслуживать советские войска. На первом же КПП какой-то строгий майор начал придираться ко всяким мелочам. «Товарищ майор, мы же артистов везем!» Офицер обошел машину, заглянул в кузов и первое, что увидел, – лицо Татьяны Пельтцер. Он мгновенно расплылся в улыбке: «Ой, кого я вижу! ТОВАРИЩ ПИЗНЕР!» Вот тут-то Татьяна Ивановна поняла, что стала популярна.
Ее тут же окрестили «матерью русского солдата». Предложения от кинорежиссеров посыпались как из рога изобилия. Пельтцер получила звание заслуженной артистки и стала примой Театра сатиры.
Когда, много лет спустя, к ней заявился фотограф с просьбой поместить ее фото как рекламу на сигаретах для заграницы, актриса философски заметила: «Милый, когда я была девочкой, то мечтала, чтобы мои портреты были на афишах и в витринах. А теперь… Можно и на сигаретах. Лишь бы не на туалетной бумаге».
Конец шестидесятых и начало семидесятых в Театре сатиры были для Татьяны Ивановны победны и радостны. Тогда она часто повторяла фразу «Я – счастливая старуха!» Она сыграла Прасковью в «Старой деве», мадам Ксидиас в «Интервенции», Марселину в «Безумном дне, или Женитьбе Фигаро», мамашу Кураж, фрекен Бок… Наконец, тетю Тони в фееричной постановке Марка Захарова и Александра Ширвиндта «Проснись и пой!», на которой хотелось бы остановиться подробнее, ведь это не только бенефисная роль, но и точка отсчета нового витка в творчестве Пельтцер.
В 1968 году в труппу Театра сатиры была принята большая группа выпускников Школы-студии МХАТа. Среди них – Нина Корниенко, которой сразу же посчастливилось сыграть Сюзанну в «Женитьбе Фигаро», а затем Каролу в «Проснись и пой!». Была она коренастой, крепкой, спортивной, по утрам занималась в группе биомеханики. С нею в спектакль приходили молодость и задор. И хотя Татьяна Пельтцер не занималась биомеханикой, ее природная живость, подвижность, увлеченность, пластичность и жизненный опыт закономерно выигрывали в соревновании с молодостью. Стремительные проходы тети Тони по сцене, феерические взлеты по лестницам, заразительный темперамент, танцы и песни создавали в зале атмосферу праздника. Не было ни малейшего напряжения, игры в поддавки. Был только безупречный комедийный стиль, вихрь эмоций, очаровательная раскованность и свобода. Надо было видеть глаза зрителей на этом милом, бесхитростном спектакле.
Кульминацией роли и триумфом актрисы становится рассказ старой тетушки о четырех пенсиях, которые она получает от четырех мужей из разных стран. «Есть еще на свете настоящая любовь», – говорит по этому поводу тетя Тони. Диалог этот был превращен режиссерами и композитором Геннадием Гладковым в серию аттракционов, идущих всё время крещендо. Татьяна Пельтцер и Нина Корниенко играли затем этот отрывок на многих сценических площадках с неизменным успехом.
Среди множества стихотворных посланий Татьяне Ивановне в связи с этой работой наиболее интересна эпиграмма Бориса Брайнина:
Она была звездой экрана,
Когда ходили мы под стол,
Но кто так весело и рьяно
На сцене пляшет рок-н-ролл?
Ужель та самая Татьяна?
Зрителям казалось, что такой, какой Татьяна Пельтцер была на сцене, она была и в жизни: своя, близкая, понятная, что все ей давалось легко и просто. Именно мастерство, отточенное, отшлифованное годами, создавало ощущение сплошной импровизации на сцене – настолько она была жизненна, легка, заразительна. Творческая индивидуальность Пельтцер была сложной и противоречивой. Когда ее партнер менял мизансцену, пропускал реплики, отступал от установленного рисунка, Татьяна Ивановна выбивалась из привычного состояния, не могла произнести ни слова. У нее делались, по словам коллег, «несчастные собачьи глаза». А однажды, когда актер не появился на свой выход, она вообще ушла со сцены. Пельтцер чувствовала себя свободно лишь в железно установленных привычных рамках. Связи, которые укреплялись внутри спектакля между нею и партнерами, должны были быть так же прочны, как и всё в ее жизни, и вызывать необходимые ассоциации.