триса уже не помнила. И ни у кого мысли не возникало отправить «баушку» на покой и лишить сцены. Зрители хотели ее видеть, коллегам было важно ее присутствие, Захарову – дорого ее имя на афишах.
Когда актрису избрали депутатом Фрунзенского райсовета, к ней потекли тысячи людей с самыми разными просьбами, и никому она не отказала. Между съемками и репетициями Татьяна Ивановна принимала просителей, общалась с ними по-деловому, не выпуская из губ «Мальборо». Квартиры, телефоны, льготы – выбивала всё. В театре их с Евгением Леоновым называли «тяжелой артиллерией», два народных артиста ради коллег готовы были по первому зову ехать куда угодно.
Она умела дружить и ценить дружбу. С радостью бежала на встречу с Фаиной Георгиевной Раневской, в гости или на спектакль, не уставая восхищаться великой актрисой и повторять ее остроты. С Валентиной Георгиевной Токарской могла ночи напролет играть в преферанс. Пельтцер всегда проигрывала, страшно злилась, материлась, но Токарскую обыграть было практически невозможно, и всё равно азарт брал верх.
На восьмидесятилетии Пельтцер в Киеве в саду был накрыт огромный, роскошный стол, за которым вместе сидели актеры Театра сатиры и «Ленкома». В разгар веселья на противоположном от юбилярши конце стола появился красивый, элегантный мужчина и попросил разрешения чокнуться с Татьяной Ивановной. Все растерялись, а именинница нырнула под стол и через секунду появилась возле гостя с полной рюмкой. Оркестр заиграл танго, и они отправились танцевать. Такой и только такой могла быть Татьяна Ивановна Пельтцер – молодой, энергичной, неунывающей.
Поэтому эффект разорвавшейся бомбы несколько лет спустя произвела небольшая заметка в «Московском комсомольце» под названием «В палате с душевнобольными». В ней говорилось, что всеми любимая артистка с приступом атеросклероза помещена в клинику имени Ганнушкина в общую палату, где местные сумасшедшие не приняли ее и даже избили.
Первыми в больницу к Пельтцер примчались друзья из Сатиры – Ольга Аросева и директор театра Мамед Агаев. В своей книге Ольга Александровна описывала их свидание так: «Прощаясь, Татьяна прижалась ко мне совсем беспомощно и шепнула: “Ольга, забери меня отсюда!” Мы все, директор театра, она и я, в голос зарыдали – так невыносимо было уходить…» Через несколько дней актрису перевели в другую, более престижную больницу.
Прецедент повторился через год. Татьяна Ивановна вновь оказалась в больнице. Там, предоставленная самой себе, неуемная и непоседливая, она упала и сломала шейку бедра. Для восьмидесятивосьмилетнего человека исход оказался самым печальным…
Последние годы Татьяны Пельтцер трудно назвать счастливыми, у нее уже почти никого не осталось. На руках умер отец, на руках умерла мать, потом брат «Шурёночек». Он был выдающимся конструктором. Еще в 1938 году имя Александра Пельтцера попало в книгу автомобильных рекордов, ведь он сам испытывал свои изобретения. А после войны Минавтопром СССР создал при Центральном конструкторском бюро Главмотовелопрома бригаду под руководством Александра Ивановича, целью которой было создание специализированного гоночного автомобиля для установления международных рекордов скорости. В общей сложности за неполных двадцать лет на машинах Пельтцера установили тридцать рекордов, из которых больше половины превышали международные! Упорство Александра Ивановича поражает еще и тем, что после первого рекорда на «Звезде-1», за рулем которой выступал сам конструктор, он простудился и в результате осложнения потерял подвижность ног. Это его не остановило. Жил Александр Иванович один, жена ушла после того, как он стал инвалидом. Заботу о брате взяла на себя Татьяна Ивановна, купила для него кооперативную квартиру в соседнем доме. Он умер в 1975 году.
Теряя память, Татьяна Ивановна забывала имена двоюродных сестер и подруг, которые навещали ее и дома, и в больнице. Она гладила по щеке Валентину Токарскую и плакала, оттого что не могла вспомнить ее имени.
Для ведущей актрисы театра и кино это заболевание стало настоящей трагедией. В целом здоровый человек, она продолжала курить, пить крепчайший кофе и всё время бегать. Она же никогда не ходила пешком! А уж каким крепким был ее сон – Токарская рассказывала, как однажды в гостинице к ним в открытое окно вошел голубь и сел на голову спящей Татьяны Ивановны. Она даже не пошевелилась!
В «Поминальной молитве» Пельтцер уже выводили просто так, почти без слов, как памятник самой себе. Лишь бы зрители могли лицезреть свою любимую актрису. Ей и не надо было ничего говорить. Спектакль завершался сценой, когда Татьяна Ивановна Пельтцер и Евгений Павлович Леонов вставали на колени перед зрителями, а сзади собирались все участники спектакля. И зал рыдал. Не сдерживали слез и сами артисты.
«Я счастливая старуха», – нередко говорила Татьяна Пельтцер. Мне кажется, что счастливыми были все, кто с ней работал, кто ее видел.
Читаю у Марты Линецкой:
«…1974 год. Татьяна Ивановна вернулась из гастрольной поездки в Болгарию. Вечером – спектакль “Интервенция”. Гримируется, одевается, вокруг суетятся девушки-костюмерши.
– Болгария! Лучшие мужчины были мои, – лукавит актриса. – Танцевала до упада – брюки, кофты и длинный развевающийся шарф!
Третий звонок.
– Актеры, на сцену! Актеры, на сцену! – раздается из репродуктора.
Кольцо, которое прикует алчущего полковника Фредамбе, надето, шляпа, опущена черная вуаль на посерьезневшее и как-то заострившееся лицо мадам Ксидиас, перчатки, сумочка. Оценивающий взгляд на себя в зеркало – всё в порядке. Фраза оборвана на полуслове. Где вы, милая Татьяна Ивановна, упоенно рассказывающая о Болгарии?
Растворилась. Есть лишь черно-синяя мадам Ксидиас с колючими глазами, величественной осанкой, источающая холод и презрение. Фантастический скачок в 1919 год, в Одессу времен оккупации, в иные заботы, сферы и отношения.
О эти мгновенные метаморфозы за кулисами! Эти разговоры, прерванные на полуслове…»
Мария Капнист
Мария Ростиславовна Капнист – одна из самых чудесных и в то же время страшных легенд Украины. Урожденная графиня Мариетта Капнист-Серко, воспитанная в лучших традициях русской и украинской культуры, в первые же годы советской власти потеряла всё: дом, близких людей, а позднее и свободу. Больше пятнадцати лет каторжных работ в самых дальних и страшных уголках страны, разлука с маленькой дочкой, утрата красоты, а вместе с нею и отречение от единственной на всю жизнь любви… Любой другой человек на ее месте сломался бы, но Мария Капнист выдержала все испытания. Выдержала и нашла в себе силы заняться любимым делом. Она пришла в кино и своей оригинальной, выразительной внешностью привнесла в него то недостающее звено, ту неповторимую эмоцию, о которой давно мечтали наши режиссеры. Ее умоляли приехать на съемки за сотни километров ради двадцати секунд экранного времени: только она, появившись в кадре, могла создать необходимый эффект.
После фильма-сказки «Руслан и Людмила», принесшего Марии Ростиславовне успех и признание, ее стали приглашать на роли в картины «Бронзовая птица», «Шанс», «Иванко и царь Поганин», «Новые приключения янки при дворе короля Артура», «Дикая охота короля Стаха», «Цыган», «Ведьма». Но главным смыслом последних лет ее жизни стала попытка вернуть Украине память о славном роде Капнистов.
В начале 1993 года я нашел телефон Марии Ростиславовны и позвонил ей в Киев. Будучи студентом, я не имел возможности съездить к ней на интервью, а потому хотел всего лишь познакомиться и заручиться обещанием любимой актрисы встретиться, когда она окажется в Москве на съемках или кинофестивале. Меня поразили ее молодой, звонкий голос и удивительная доброжелательность. Не особо вникая в суть моего звонка, Капнист рассказывала о чем-то своем, что волновало ее на тот момент больше всего, а также восхищалась молодыми кинематографистами, которые почему-то приглашают ее в последнее время все чаще.
Несколько месяцев спустя я снова позвонил Марии Ростиславовне. Мне пришла в голову идея не дожидаться возможности самому записать интервью с ней, а передать диктофон и список вопросов приятелю-студенту, который собирался в свой родной Киев на каникулы. На этот раз актриса была чем-то сильно взволнована, отвечала невпопад и просила за какого-то незнакомого мне человека: «Передайте всем там, в Москве, что он ни в чем не виноват, что он очень хороший, извинитесь за меня…» Я обещал, хотя ничего не понял… Актриса, в свою очередь, пообещала дать интервью.
Когда мой приятель вернулся с каникул, то сообщил, что Марии Капнист больше нет. Он не успел с ней встретиться…
На острове Занте (Закинфе) в Ионическом море находятся руины первого родового замка Капнистов («Капниссос» по-гречески, «Капнисси» по-итальянски). Славу представители этого греческого семейства стяжали в битвах с турками на венецианской службе, и в 1702 году дожем Венецианской республики Альвизе II Мочениго Стомателло Капнисси возведен был в графское достоинство. На фамильном гербе появился девиз: «В огне непоколебимы».
Внук Стомателло, Петр Христофорович, воевал с турками на стороне российского императора Петра I, причем без согласия венецианского правительства. Он остался на Украине и вскоре умер. Его сын Василий, переписав свою фамилию на «Капнист», командуя отрядами казаков, прославился в сражениях под Очаковом в 1737 году. За боевые заслуги императрица Елизавета Петровна высочайше пожаловала Василию Капнисту родовые земли на Полтавщине и среди них – имение Обуховку на реке Псел. Там появились на свет шестеро его сыновей, младший из которых, Василий Васильевич, родившийся в феврале 1758 года, впоследствии стал великим украинским поэтом и драматургом. Но отца своего он не знал: Василий Петрович погиб в августе 1757-го в Пруссии, в бою под Гросс-Егерсдорфом. Погиб страшно – прусаки изрубили его так, что даже тела не нашли. На родину привезли лишь его правую руку с фамильным перстнем и стиснутой саблей – подарком Елизаветы Петровны. По легенде, матерью поэта была не Софья Андреевна – жена Василия Петровича, а крымская турчанка, красавица Сальма. Она не смогла перенести смерти любимого и бросилась со скалы в море. Отец Сальмы, сходя с ума от горя, проклял род Капнистов до седьмого колена.