или, что Холодов в больнице. А попал он туда, потому что был жестоко избит, избит до полусмерти, до неузнаваемости. Начала подавать бесконечные петиции, пыталась убедить их, что Холодов русский, просто он был прооперирован в детстве, что он по происхождению ростовский донской казак. Этой же версии придерживался и Холодов – мы ее заучили еще в Вязьме. В конце концов мы привели двух так называемых свидетелей: одну старую актрису из Смоленска и эстрадника Гаро из Москвы (все почему-то в Берлин попали). Они засвидетельствовали, что знали деда-бабку Холодова, его родителей, что он самый настоящий донской казак, – к счастью, у немцев смутное представление о казачестве! И в апреле 1945-го его всё-таки выпустили».
Полгода они провели в польском городе Жагане – выступали перед солдатами, возвращавшимися на родину. Токарскую за это премировали… аккордеоном.
В Москву артисты попали только в декабре. На улице Горького Рафаил вдруг направился в другую сторону. «Ты куда?» – спросила Валентина. «Домой. У меня жена, семья». «Прощайте, Рафа», – только и сказала она.
Скоро они встретились вновь. На этот раз в пересыльном пункте по дороге в Воркуту…
Следователь говорил Валентине Георгиевне заученную фразу: «Ну, расскажите о ваших преступлениях». «Каких преступлениях? – не понимала актриса. – О чем он? Что я могла в плену сделать? Я же не героиня. Партизан искать? Я не знаю, где они могли быть. Ни одного партизана в глаза не видела. Кушать мне как-то надо было, у меня есть профессия, вот я этой профессией и занималась, чтобы не умереть с голоду. Если виновата, значит, виновата».
Суда не было, была тройка. 14 ноября 1945 года Токарскую Валентину Георгиевну приговорили к четырем годам – самый маленький срок. А Холодову дали пять лет, потому что ершился: «Как же вам не стыдно? Я столько вытерпел! Меня били!» Ему возражали: «Но ведь отпустили же? Милый, так просто не отпускают! Не может быть, чтобы тебя не завербовали». Докричался до того, что получил лишний год.
Конфискации имущества у Токарской не было. Одному из тех, кто проводил в ее квартире обыск, приглянулся аккордеон, и он в надежде на конфискацию инструмент забрал. На вокзале перед этапом Валентина Георгиевна увидела его вновь: прибежал к поезду и притащил ее аккордеон. Этот человек помог Токарской выжить. В Вологде, в пересыльной тюрьме, начальство страшно обрадовалось при виде музыкального инструмента: «Будешь для нас играть!» – «Но я не умею, – оправдывалась актриса. – Я только на рояле играю». – «Ничего-ничего, все наши музыканты такие!» В этом маленьком лагере вчерашнюю звезду отправили на общие работы – вытаскивать на берег огромные бревна, которые приплывали по реке. Каждый вечер Валентина Георгиевна валилась без сил. Помогла врач, устроила ее в санчасть медсестрой, научила выписывать по-латыни лекарства, ставить клизмы и делать подкожные впрыскивания. Вечерами актриса участвовала в художественной самодеятельности.
Там же, в пересыльном лагере, Токарская во второй раз спасла своего Холодова. Перед тюрьмой был двор, где дальнейшей участи ожидали приехавшие эшелонами из Москвы. Она каждый день бегала туда посмотреть, не привезли ли… И дождалась. Летом 1946-го увидела его, печального и бритого наголо. Побежала к начальству: «Приехал человек, который вам нужен! Он придумает и поставит совершенно роскошный спектакль, создаст невиданную художественную самодеятельность! Снимайте скорее его с этапа и придумайте для него какую-нибудь должность!» И сработало. Рафаила назначили заведующим этой самой самодеятельности, так называемым «придурком». Но ни о каком продолжении романа речи уже не шло. «Прощайте, Рафа!»
Потом на Токарскую пришла заявка из Воркутинского театра. Именно этот театр и стал шансом не погибнуть среди миллионов, умиравших на лагерных работах. Именно там она сыграла свои лучшие роли, о которых в Москве могла только мечтать: Диану в «Собаке на сене», Елизавету в «Марии Стюарт», Ковалевскую в «Софье Ковалевской», Ванду в оперетте «Роз-Мари». Сыграла Джесси в «Русском вопросе», Глафиру в «Волках и овцах», Бабу-ягу в «Аленьком цветочке», играла в спектаклях «Мадемуазель Нитуш», «Вас вызывает Таймыр». Сама поставила две оперетты – «Баядеру» и «Одиннадцать неизвестных». За это начальство выдало ей сухой паек: сахар, крупу, чай и кусок мяса. Работали «без фамилий», заключенных запрещалось указывать в программках и рецензиях.
Окружение было потрясающим: с одной стороны, писатели, актеры, музыканты, знаменитый художник Петр Бендель пишет портрет примадонны, с другой – убийцы и грабители.
Валентина Георгиевна иногда рассказывала про своих «подруг» по ссылке: «Перед тем, как рассадить нас по вагонам, чтобы везти в Воркуту, я попала в комнату без мебели, где сидят воровки. Вижу главную: черненькая, хорошенькая, вокруг нее шестерочки бегают. Я уже ученая, знаю, как надо себя вести: “Девочки, возьмите меня к себе в компанию. У меня есть еда, давайте покушаем вместе”. На меня выпялились, как на сумасшедшую: чего это фраер так себя ведет?! С другой стороны, раз я сама предлагаю, почему бы не пообедать? Сели в кружок, поели. Они остались страшно довольны. Во всяком случае, сапоги не украли. Так и поехали с этой девкой. Играли в самодельные карты, в “шестьдесят шесть” – я всегда была заядлой картежницей! Но если видела, что моя “подруга”, проигрывая, начинала злиться, я незаметно поддавалась ей от греха подальше. Так мы добрались до Воркуты…
Там я как-то сломала ногу, лежала в больнице с другой воровкой. Ее муж ходил на грабежи и обязательно убивал. Он не мог оставить свою жертву живой, потому что считал, что этот человек на него донесет. А она шла за мужем и выкалывала жертве глаза, так как оба были уверены, что последний увиденный при жизни человек как бы фотографируется в зрачках навсегда. Но тут появилась другая девка, которая влюбилась в ее мужа и решила избавиться от нее – подлила ей в вино кислоту и тем самым сожгла весь пищевод. Наш хирург, тоже заключенный, пришивал ей этот пищевод кусочками ее же кожи, делал операцию поэтапно. А кормили ее так: в пупок втыкали воронку, куда лили жидкую пищу. Вот эта мадам тоже со мной дружила. Жуть!»
После срока Валентина Токарская так и осталась в Воркуте, Москву нельзя было даже посещать. Ни родных, ни друзей в других городах у нее не было. А в Воркуте ее все уже знали, дали большую комнату в общежитии, платили жалованье. В отпуск можно было поехать куда угодно, кроме столицы, и актриса ездила в Ессентуки, в Крым, в Прибалтику…
«Тут мне нагадали, что после всех перемен, которые произойдут со мной в недалеком будущем, меня будет ждать блондин, у которого есть ребенок. Я сказала: если седой может сойти за блондина, пусть ждет, хотя бы и с ребенком. Черт с ним!»
Так в 1948 году Валентина Токарская писала своему любимому человеку Алексею Каплеру. Актриса и драматург познакомились в Воркуте, где лауреат Сталинской премии отбывал срок за то, что крутил роман с дочерью Сталина, юной Светланой Аллилуевой. Каплер, как и Холодов, числился в «придурках» – целыми днями бегал по городу и всех подряд фотографировал. У него была мастерская, которую Валентина Георгиевна посещала тайком, зная, что может поплатиться за это пропуском. В Каплера нельзя было не влюбиться. В Токарскую – тоже. Роман вспыхнул мгновенно.
Отсидев пять лет, Алексей Каплер отправился в отпуск и нарушил предписание – заехал в Москву. Его тут же арестовали и дали еще один срок. Отправили в Инту на общие работы. Он был на грани отчаяния, писал, что готов покончить с собой. Спасли его только письма Валентины:
«Я боялась, что ты не выдержишь удара. Но судьба сжалилась надо мной, сохранила тебя для меня, и, если тебя хоть капельку греет, что ты имеешь преданного на всю жизнь человека, ты будешь держаться, и верить, и надеяться на лучшие дни. Что касается меня, то я живу только этим – увидеть тебя!..»
Алексей Яковлевич был видным, любвеобильным мужчиной, о его романах ходило множество историй. Родственники Каплера не воспринимали Токарскую всерьез, называли ее «воркутинской половинкой» и «заначкой». Лагерные друзья опасались, что слухи об их глубоких чувствах и серьезных отношениях дойдут до Москвы. И только после произошедшего с ним несчастья каждому стало ясно, что теперь Заначка окончательно вступает в свои права.
«Я ни разу, ни одной из них не сказал даже в порядке шут- ки, даже из приличия ни одного ласкового слова, а не то чтоб там “люблю”, – писал Каплер Валентине о своих увлечениях. – Потом произошла у меня в жизни самая настоящая революция – это ты. И я к тебе не только не успокаиваюсь, но с каждой минутой всё больше люблю, всё больше привязываюсь, всё больше ценю. И я даже подсознательно совершенно не представляю себе жизни без тебя…»
Вновь встретились они в 1953-м, когда умер Сталин, и сразу расписались. А в 1961 году развелись. Первые годы жили на деньги Токарской. Ее с радостью приняли на работу в Театр сатиры, что было редкостью: далеко не всех репрессированных ждали в родных коллективах. Каплеру работы не давали. Наконец заказали сценарий фильма «За витриной универмага», где главную роль он писал для жены. Но, конечно, с ее «подпорченной биографией» Токарской не позволили сыграть директора фабрики по пошиву костюмов. Да и внешне она не очень походила на советскую героиню.
Постепенно жизнь налаживалась, оба стали хорошо зарабатывать, купили дачу, машину, а потом и машину для Валентины Георгиевны. Она сдала на права и даже проехала за рулем два раза. Второй раз угодила в кювет и машину тут же продала.
Последние три года их брак существовал лишь формально. Валентина Георгиевна узнала о романе мужа с поэтессой Юлией Друниной и ушла от него. Каплер пытался сохранить дружеские отношения, писал ей отовсюду о своих творческих планах, постановках, поездках. Сначала делал вид, будто ничего не произошло, потом умолял смириться с его новой жизнью и в память о перенесенных испытаниях остаться близкими людьми. Токарская не отвечала на письма и бросала телефонную трубку.