Однажды ансамбль Бронской попал под обстрел. Артисты перебирались через Ладогу, и снаряд разорвался рядом с машиной. Всех распределили по разным грузовикам, Чесноковы оказались в одной машине с ранеными и несколькими солистками кордебалета. Причем Гликерия Васильевна села в кабину. Но обстрел еще не кончился, и по дороге рядом с грузовиком вновь разорвалась бомба. На этот раз тяжело ранило водителя.
«“Хватай руль!” – закричал он. Я схватила этот руль, туда-сюда… “Жми на педаль!” И я вывела машину на Большую землю. Вывезла всех – и раненых, и мужа с кордебалетом. Они и не знали, что шофер ранен, а машину веду я. Сеня всю дорогу развлекал кокоточек!
На берегу какой-то офицер спросил: “Кто за рулем?” – “Я”. – “Вези дальше, в госпиталь!” – “Но я же артистка”. – “Какая ты артистка?! Вези дальше”.
И я повезла. А там услышала: “Обратную ходку давай!” Я бы, конечно, дала… Но одного раза мне вполне хватило».
Когда все это выяснилось, Гликерию Богданову-Чеснокову наградили медалью «За боевые заслуги». Потом был орден Красной Звезды, медали «За оборону Ленинграда» и «За победу над Германией», два ордена Трудового Красного Знамени и еще целый ряд наград. Но почести интересовали актрису меньше всего. Она считала, что обязана быть на передовой и поднимать дух земляков в самые трагические и опасные минуты. При этом Гликерия Васильевна ни на минуту не забывала о родных. Артистов кормили в госпиталях, в частях, но она не ела, а складывала пищу в судок и несла домой, родным. Сама же порой питалась канцелярским клеем. В блокаду Гликерия Васильевна сильно подорвала здоровье, но близких все равно не спасла…
«Мы не ожидали, что будет такой голод. Обе семьи, и Богдановых, и Чесноковых, не могли уехать по разным причинам. Одна из них – старые родители. Сели и решили: выживем так выживем, умрем так умрем…» – вспоминала Гликерия Васильевна.
Каждое утро актриса уходила из дома на сборный пункт, и каждый вечер ее мама спускалась ко входу в подъезд, садилась на стул и смотрела в проулок. По силуэту узнавала возвращающуюся Гликерию. А дома уже был накрыт стол – сервирован пустыми тарелками, чашками, стоял чайник с кипятком, лежали сухарики – чтобы все было, как в мирное время, чтобы не утратились традиции, чтобы не угасала воля к жизни.
Однажды артисты не могли выбраться из Ораниенбаума целую неделю. В дом попала бомба, прямо в блок, где была кухня. Мама находилась именно там. Стены остались, даже окна не все были выбиты, и стул у подъезда стоял, как прежде. А внутри – ничего.
Вскоре умер Сеня. Сразу после Победы.
«Блокада его догнала… Уже в Ленинград привозили продукты, было сгущенное молоко. И я, как сумасшедшая, – по концертам, подработкам, не боялась руки испачкать – грузила, разбирала. Было все, что нужно. А он очень тяжело болел, мучился с желудком. И на моих руках угас».
У Гликерии Васильевны осталась только работа. В ее жизни вновь появился Ленинградский театр музыкальной комедии. Теперь уже навсегда. Она сразу же стала играть много и с большим успехом, блистая в опереттах Легара, Кальмана, Штрауса, Дунаевского, Милютина. Город, переживший блокаду, истосковался по спектаклям, а уж по таким светлым, как оперетта, – тем более. «Я всё сыграла. Всё, что шло в театре. Я играла день, играла ночь, играла день и снова ночь, и детские утренники, и замены… Заменяла всех! А приходила домой и заставляла себя не рыдать. Ну, одна я. Одна! Я, Бог и театр!»
Гликерия Васильевна была верующей. Это тоже досталось от бабушки. При ней всегда была бабушкина иконка, с которой актриса не расставалась всю войну. На каждый спектакль просила у Бога разрешения, после – прощения. Ведь считается, что актерство не божеское ремесло. Гликерия Васильевна стала прихожанкой небольшой церквушки на Серафимовском кладбище. Там в братской могиле лежала вся ее родня. И там же, на Серафимовском, актриса завещала похоронить и ее, хотя правительство Ленинграда настаивало на «Литераторских мостках».
На могиле Гликерии Васильевны стоит красивый памятник из карельского красно-коричневого гранита с бронзовым барельефом, с ее размашистой подписью «Богданова-Чеснокова». Он возведен стараниями близкой подруги и личного врача актрисы – Елены Сергеевны Васмут. По памятным датам к памятнику приходят внучатые племянники Гликерии Васильевны, уже со своими детьми, и аккуратно ставят в вазоны цветы, принесенные поклонниками для любимой актрисы.
Гликерия Васильевна через всю жизнь пронесла чувство вины перед близкими. Постоянно повторяла, что, если бы в тот трагический день была дома, может, все и спаслись бы. А после войны у нее началась болезненная мания копить запасы продуктов. Она так была напугана ядерными испытаниями и гонкой вооружения, что во все углы своей небольшой квартиры постоянно запихивала пакеты с сухарями и всевозможные консервы. А потом щедро делилась этими запасами с друзьями: «Покушайте бычки в томате! Я покупала их двадцать лет назад на случай войны. Они еще свежие».
Став солисткой Театра музкомедии, Гликерия Васильевна получила двухкомнатную квартиру. Постепенно она становилась настоящей примой труппы, притом что главных ролей не играла никогда. На афишах стали появляться надписи: «С участием Г. Богдановой-Чесноковой», а ленинградцы интересовались в кассах, играет ли в спектакле их любимая актриса.
В театре ее в общем-то не ущемляли, но, когда зашла речь о присвоении звания заслуженной артистки, худрук театра Николай Янет пренебрежительно ронял: «Заштампована». Он никогда и нигде плохого о ней не говорил, но вредил как мог: «Да кто ее знает? Разве что в Ленинграде. Областная актриса. За что звание?» Сам при этом получил заслуженного деятеля искусств. Человек хлебосольный дома, талантливый на сцене, Янет был страшно завистлив в профессии. А Богданова-Чеснокова с первых же дней стала лидером в театре. Это его задевало чудовищно.
Звания для нее добился новый главный режиссер театра Юзеф Иосифович Хмельницкий. При нем актриса сыграла свои лучшие роли и заблистала в «Мистере Иксе». И тогда же произошло знаменательное событие: труппы московской и ленинградской оперетт объединились для создания одноименного фильма. На экраны вышел шедевр, образцовое руководство: вот как надо снимать на пленку оперетту. Мастеров этого жанра – Георга Отса, Григория Ярона, Зою Виноградову, Анатолия Королькевича и, конечно, Гликерию Богданову-Чеснокову – узнала вся страна. На спектакль в Музкомедию попасть было невозможно. Записывались в очереди, ночевали на улице.
Кроме того, Хмельницкий взял за правило устраивать прямые трансляции своих спектаклей по телевидению, и советские зрители получили возможность увидеть лучшие работы ленинградских опереточников не выходя из дома. В том числе и сценический вариант «Мистера Икса». Это позволило Юзефу Иосифовичу стукнуть кулаком по столу в управлении культуры Ленинграда, чтобы прямо при нем подписали указ о присвоении Богдановой-Чесноковой звания заслуженной артистки РСФСР.
– Народ – за! Хотите, Путиловский завод приглашу?
– Зачем?
– Она сейчас там выступает. И, кстати, ее уже представили заводчанам как заслуженную артистку Республики.
– Как? Кто разрешил?
– Я.
«Вторая серия» началась, когда через пять лет актрисе захотели дать «народную». И в 1970 году, устав от пустых разговоров, новый руководитель театра Михаил Дотлибов, никому ничего не сказав, собрал подписи всех мастодонтов ленинградской сцены и выхлопотал звание для блистательной актрисы.
На сцене Богданова-Чеснокова сыграла обольстительную Хиврю («Сорочинская ярмарка»), решительную тетю Дину («Севастопольский вальс»), хлопотливую Парасю Никаноровну («Трембита»), невозмутимую Полину Дмитриевну («Шар голубой»), искрометную Цецилию («Последний чардаш»), чудаковатую Биби-ханум («Кавказская племянница»), расчетливую Матрену («Сто чертей и одна девушка»), старую казачку Семеновну («Бабий бунт»). Для актрисы писали Милютин, Дунаевский, Дмитриев, Портнов, Баснер, Петров, Птичкин.
«У Богдановой-Чесноковой, как ни у кого, был естественным переход от разговора к пению и обратно», – сказал однажды об актрисе композитор Андрей Петров. Оперетта «Мы хотим танцевать» – единственный случай в его творчестве, когда композитор сочинял специально «на кого-то». Гликерия Васильевна исполнила роль стареющей примадонны Матильды Ивановны Волны-Задунайской. Она выходила на сцену в рискованно декольтированном платье с лихим разрезом на боку, с пучком разноцветных перьев на голове. Певица негодовала, что ее считают старухой, когда она пятьдесят лет поет арии героинь и шестьдесят лет состоит в профсоюзе. В доказательство своей принадлежности к молодежи Волна-Задунайская демонстрировала такой виртуозный танец, что ни на сцене, ни в зале не оставалось сомнений: перед ними – звезда.
В этом же спектакле Гликерия Богданова-Чеснокова исполнила знаменитые куплеты о возрасте:
Профсоюз родной меня не даст в обиду,
Слава богу, есть законы по труду.
Даже если и на пенсию я выйду,
Буду петь свои два месяца в году!
Гликерия Васильевна была рождена для жанра музыкальной комедии. Никогда не учившись балету, не зная, что такое «пятая позиция», она виртуозно танцевала. Могла сымпровизировать целый танец. Она была не только артисткой оперетты – она была актрисой будущего. Богданова-Чеснокова могла бы в любом мюзикле сыграть главную роль, да только в СССР никто мюзиклов не ставил. «Масштаб дарования Богдановой-Чесноковой не умещался в прокрустово ложе советской идеологии», – написал однажды ее любимый режиссер Александр Белинский.
«Частичка черта», о которой пела одна из ее героинь, сидела и в самой Гликерии Богдановой-Чесноковой. Казалось, для нее не было ничего невозможного. Могла рассмешить одним взглядом, одним жестом. В каждый спектакль старалась вставить танцевальный номер, обязательно исполнить канкан. Гликерия Васильевна даже успела поработать коверным клоуном в цирке. Три сезона она выступала в дуэте с Борисом Вяткиным: кувыркалась, ходила колесом, делала заднее сальто. Зрители хохотали до слез, но мало кто задумывался, как это удается немолодой драматической актрисе, не имеющей никакой специальной подготовки! Да она и сама не смогла бы этого объяснить. Ее вел кураж, и она была способна на всё.