Уход из жизни Елизаветы Уваровой совпал с назначением Петра Фоменко главным режиссером Театра комедии. «Наутро я должен был ехать в Москву по организационным делам, – вспоминал Петр Наумович. – И вдруг – эта горькая миссия… Мой первый день на посту руководителя театра я посвятил прощанию с Елизаветой Александровной. Случайно? Но не для меня…»
Супруга режиссера Майя Тупикова рассказала чуть ли не мистические подробности того трагического вечера: «За Елизаветой Александровной мы ухаживали по очереди с ее племянницей Галей. 24 августа она впала в беспамятство. Около десяти вечера неожиданно оборвался карниз над нашим окном: один конец сорвался с гвоздя, и карниз повис вертикально. Мы все повскакивали со своих мест, пришло ощущение неминуемой беды… Галя позвала нас в комнату Елизаветы Александровны почти сразу, у нее уже уходило дыхание. Так на наших глазах она и скончалась… Мы вызвали «скорую». Врачи сказали, что машину из морга пришлют только утром. А Петру Наумовичу через пару часов – на вокзал, ехать в Москву. Оставаться одна в квартире я боялась. Мы стали умолять врачей что-нибудь предпринять. “Но у нас даже носилок нет!” – объясняли они. И тогда Петр Наумович предложил использовать покрывало. Только мы приготовились спускаться, как во всем доме погас свет. Я достала старинный канделябр, нашла еще какой-то подсвечник – дала его Гале, зажгли свечи. По ступенькам с шестого этажа я шла первой, Петр Наумович и врачи несли Елизавету Александровну, а замыкала процессию Галя. В такой атмосфере большая актриса навсегда покидала свой дом…»
Ни в один морг тело не брали. Фоменко, исколесив полгорода, устал спорить, объяснять и доказывать, что для народной артистки можно сделать исключение. Все-таки где-то Уварову узнали и пошли навстречу…
На Серафимовском кладбище в Санкт-Петербурге над ее могилой стоит большой православный деревянный крест – это последняя ее просьба.
Вера Кузнецова
Глаза никогда не врут.
Когда журналисты и критики писали о Вере Кузнецовой, всегда упоминали ее глаза. В них столько доброты и нежности, что не заметить этого невозможно. Казалось, актриса и не играла ролей, а была сама собой в предлагаемых обстоятельствах. Заботилась о большой семье, ухаживала в госпитале за ранеными, находила потерянную в годы войны дочь…
Мать. Русская мать. Она же тетка, нянька, бабушка – всё одно мать! Такое амплуа предложил Вере Кузнецовой экран и не прогадал. В ней подкупала удивительная органичность и правда. Актриса почти никогда не гримировалась. Узнаваемость – главный козырь Кузнецовой, стабильность создаваемого образа. И хотя судьбы героинь были разными, жизнь каждой из них актриса проживала как свою собственную. Отсюда и достоверность. Отсюда и доверие зрителей.
Чтобы написать о Вере Андреевне Кузнецовой, я поехал в Санкт-Петербург, где она провела большую часть жизни. Давно нет ее мужа, Анатолия Ивановича Кузнецова, замечательного актера, известного по кинотрилогии о Максиме. Несколько лет назад умер ее сын, мастер характерных ролей, теперь уже легенда товстоноговского БДТ, Всеволод Кузнецов. Мне удалось встретиться с внуком Веры Андреевны Никитой Всеволодовичем. Для беседы он подготовил семейные альбомы, достал старые газеты, журналы, фотографии. И показал мне ветхие ученические тетрадки, где Вера Андреевна оставила несколько записей о своем детстве…
Будущая актриса родилась 6 октября 1907 года в Саратове, в семье иконописца Андрея Петровича Сдобникова и домохозяйки Анны Павловны Пауль. В начале прошлого века этот волжский город был крупным промышленным, торговым и культурным центром. В старых журналах о нем писали, что «в России есть только три города, которые по быстроте своего развития превосходят Саратов, – это Петербург, Одесса и Харьков…». Вера навсегда сохранила в памяти чудесные волжские пристани, яхт-клубы, купальни, песчаные острова, ковыль, грузчиков, крючников, бурлаков, которые в ожидании парохода щедро подкидывали посиневшим от купания детям куски сахарных арбузов и воблу.
В семье Сдобниковых было шестеро детей. Двое умерли в младенчестве. Отец часто разъезжал с артелью по селам, зарабатывал, а мама, поджидая его, давала волю слезам. «Помню проводы отца на фронт, – читаю у Веры Андреевны в дневничке. – Вокзал, товарные вагоны, помню множество людей, поющих и играющих на гармонике, и среди них – папа. Смеется, плачет. Все кричат, но ничего не слышно. Поезд тронулся, мама упала, мы ее поднимаем, все вокруг также плачут, кричат, машут вслед уходящему поезду…»
Анна Павловна съехалась со своей сестрой, которая работала на почте машинисткой. «Мама почему-то приносила огромное количество белья для солдат, которым мы, дети, пришивали пуговицы, потому что они часто отлетали… – вспоминала Вера Андреевна. – Помню казарму на нашей улице, куда мы с ребятами приходили во время обеда. Солдаты сидели на нарах по нескольку человек, и у них был общий тазик. Мы проходили мимо них, один ложкой зацеплял кашу и клал в нашу посудину, и так мы по очереди проходили мимо всех солдат».
Училась Вера в церковно-приходской школе. Однажды на уроке Священного Писания батюшка велел детишкам выучить стихи о войне. Послушать их собралось много народа. После выступления Веры все заплакали, а батюшка ее поцеловал. О театре она тогда даже не задумывалась…
Летом 1918 года от испанки умерла мать. Вечером заболела, а утром дети проснулись от рыданий отца. Через несколько дней в доме появился приятный молодой человек, по профессии водолаз, и посватался к старшей сестре, которой не было еще и семнадцати. Потолковал с отцом – и увез девушку в Петербург. Вера осталась с двумя малолетними братьями, Сашей и Павлушей. Андрей Петрович все время пропадал в поисках заработков и пищи, вокруг свирепствовали холера, тиф, чесотка. Тифом переболела и Вера, у детей завелись вши. Всех остригли. Они бегали по дворам, по помойкам, собирали очистки и поджаривали их на буржуйке. Однажды Саша приволок домой странную железяку, постучал ею о печку, и она взорвалась. К счастью, раны оказались неопасными: повредило глаз и оторвало бровь. Но через несколько дней пришло известие пострашнее: отец попытался застрелиться… В больнице он только плакал, говорить не мог.
«Дома я развила бурную деятельность, – писала Вера Андреевна. – Я заставляла ребят вставать на колени и просить у боженьки, чтобы он дал нам ботинки, штаны, рубашки. Они плакали, но я их заставляла повторять просьбу и раздавала подзатыльники. Папа поправился, к нему пришли сестры и привели женщину с девочкой, моей ровесницей. Сказали, что это наша новая мама…»
Мачеха невзлюбила Сашу, а он за это отказывался называть ее мамой. Еду женщина делила не поровну, отдавая лучшие куски своей дочери: «У меня она одна, а вас у отца трое».
После революции Андрею Петровичу пришлось расстаться с ремеслом «богомаза», со временем он стал художником-декоратором в городском театре имени Карла Маркса. Рисовал дома, сады, замки. Когда Вера впервые переступила порог театра, ее прежде всего поразила тишина. Все говорили тихо, почти шепотом. Это первое впечатление, которое затем переросло в трепетное, почти священное отношение к сцене, актриса пронесла через всю жизнь.
Однажды Андрею Петровичу сказали, что для очередной постановки нужны дети. Для начала собрали дочерей служащих театра. Девочек переодели, выстроили по росту, объяснили, что делать: нужно было всего лишь бежать через всю сцену за актрисами. А Вере досталась роль со словами! Так как она оказалась самой низенькой, то должна была бежать последней и кричать: «Я душистый горошек!»
На премьере Вера Сдобникова волновалась больше всех. Она так верила в реальность всего происходящего на сцене, что боялась подвести и героев спектакля, и тех, кто ей доверил дебют, и отца. Но главное, ей очень нравилась волшебная атмосфера театра… Выход! Сосредоточившись, она побежала за девочками, неожиданно споткнулась и… упала. И тут же сделала открытие: трава-то не настоящая! Она прибита к сцене! Какое разочарование! Вера вскочила, сдерживая слезы, выговорила: «Я душистый горошек…» И убежала прочь. Все вокруг засмеялись, а будущая актриса разрыдалась. Таким печальным оказалось знакомство с профессией.
Театр Вера не бросила. Справившись с эмоциями, она по-прежнему выходила на сцену в массовке. Параллельно ухитрялась учиться в школе и петь в церкви. Старенький регент пригласил девушку в хор при заводском клубе. Когда ей исполнилось пятнадцать, на репетицию пришла комиссия из местного Пролеткульта. «Что ты умеешь?» – спросили Веру. «Танцую, пою, играю в театре, хочу учиться на пианистку». Заинтересовались, устроили прослушивание. Оказалось, что у Веры Сдобниковой абсолютный слух. «Приходи к нам! У нас много творческих кружков!»
Сегодня уже необходимо напомнить, а кому-то и пояснить, что такое Пролеткульт. Это сокращенное название пролетарских культурно-просветительских организаций, действовавших в первые годы после революции. По идее наркома просвещения Луначарского, пролетарская духовная культура должна была дать рабочему классу «целостное воспитание, непреложно направляющее коллективную волю и мышление».
Так или иначе, советская молодежь охотно осваивала азы творческих профессий. Вера Сдобникова, например, записалась в хоровой кружок, начала заниматься акробатикой, ритмикой, танцем. Воспитанников постоянно водили на спектакли и концерты. На беседы приходили прославленные саратовские актеры и музыканты.
Тут в дочкину жизнь решил вмешаться Андрей Петрович. Он рассказал ей о трудностях, которые выпадают на долю актеров. В завершение долгой лекции посоветовал Вере перейти на курсы акушерок. На следующий день дочь неожиданно привезла на санках паек от Пролеткульта – солонину, муку, соль. И сообщила, что летом поедет со всем коллективом на дачу. Причем бесплатно! После этого все разговоры о бесперспективности актерского ремесла прекратились. Если учат, дают паек и возят на дачу бесплатно – это другое дело!