иков” я попросила разрешения надеть очки – у меня опять было плохо с глазами. Мне не разрешили, пришлось отказаться. Так что, если эпизод какой сыграть – пожалуйста, а главную роль я уже не потяну».
В жизни актрисы появилась энергичная однофамилица, режиссер Вероника Токарская. Плодом их совместных усилий стал документальный фильм «Валентина Георгиевна, ваш выход!» Вероника сумела отыскать в архивах уникальные кинокадры из спектаклей не только Театра сатиры, но и Мюзик-холла. Только с самой героиней ей пришлось нелегко. Валентина Георгиевна, как личность неординарная и всесторонне одаренная, активно вмешивалась в творческий процесс, порой капризничала, хотя в итоге выполнила всё точно, как требовал режиссер. Фильм получился пронзительным, трогательным и содержательным.
После успешной премьеры женщины задумались о постановке спектакля по рассказам Агаты Кристи – Валентина Георгиевна лелеяла мечту сыграть мисс Марпл. Но этот проект, к сожалению, не реализовался.
Переломным для Валентины Георгиевны стал 1993 год. Первого июня указом президента Токарской было присвоено звание народной артистки России. Сразу, без заслуженной! Вскоре ей была назначена знаменитая президентская пенсия, ее стали буквально разрывать на части журналисты и администраторы телепередач, готовилась к печати книга «Театр ГУЛАГа», включающая воспоминания актрисы о жизни в плену и лагере. У нее проснулся интерес к жизни – ей вновь захотелось жить красиво, талантливо. Она подолгу задерживалась у витрин роскошных универмагов на Тверской, вызывая недоуменные взгляды избалованных продавщиц. Она могла позвонить своей подруге Ирине Михайловне и предложить поехать на новую ярмарку в Коньково, «которую стали часто рекламировать по телевизору», – и они ехали. Валентина Георгиевна неутомимо шествовала по бесконечному ангару, примеряя каждую приглянувшуюся «шмотку» от соломенной шляпки до брюк.
К юбилею Театра сатиры Токарская подготовила музыкальный номер. Десять лет она не играла премьер и теперь расцвела, распрямилась, помолодела, повеселела. Ее номер искрился юмором. Она – Нинон, знаменитость Парижа. Он – Джон, танцовщик кабаре, мулат в красном фраке. У них быстротечная, бешеная и обреченная на трагический финал страсть, которую виртуозно разыгрывали восьмидесятивосьмилетняя Валентина Токарская и двадцатипятилетний Михаил Дорожкин.
Наконец, Токарской дали роль. Как она волновалась! Сначала, по просьбе Плучека, молодой режиссер Михаил Зонненштраль начал репетировать с ней «Гарольд и Мод», но работа не шла, Михаилу не нравилась пьеса. Немного погодя к юбилею Ольги Аросевой было решено поставить спектакль «Как пришить старушку» по пьесе Джона Патрика «Дорогая Памела». И тут Зонненштраль предложил Валентине Георгиевне роль врача страховой компании, переделанную с мужской на женскую. Токарская моментально загорелась. Это же эксцентрика! Гротеск! Лицедейство! Начала что-то придумывать. Ее старуха стала глуховатой, кривоногой, медлительной, но в то же время кокетливой и плутоватой. Она была не прочь пофлиртовать с мужчиной и подчеркнуть старость другой женщины. Актриса появлялась на сцене настоящим пугалом, вызывая восторженные аплодисменты зрителей и лишний раз доказывая, что не боится выглядеть смешной и нелепой. А диалог с Евгением Графкиным – обаятельным жуликом Солом Бозо – мог бы стать законченным эстрадным номером. В ходе медосмотра старуха неожиданно обращала внимание на импозантного мужчину в халате и начинала заигрывать с ним, а тот моментально включался в игру, и этот фарсовый флирт доводил зрителей до безудержного хохота.
Валентина Георгиевна волновалась, как девочка, и была счастлива, получив похвалу из уст главного режиссера театра Валентина Плучека.
Почти одновременно со «Старушкой» состоялась премьера «Священных чудовищ» – бенефиса Веры Васильевой. Токарская появлялась в нем на мгновение, за полминуты до поклонов. И вновь – та же история. Все газеты иронизируют, ругают, критикуют, и все в один голос заявляют, что смысл и шарм всей пьесы проясняется лишь за минуту до ее окончания, с появлением на сцене старейшей актрисы труппы.
В канун девяностолетнего юбилея Токарская получила Орден Дружбы – первую и последнюю правительственную награду. Валентина Георгиевна всерьез задумалась о бенефисе. Взяв за основу свой предыдущий юбилейный вечер, она попросила Александра Ширвиндта поставить нынешний. Приятельницы пытались отсоветовать: «Ну кому вы сейчас нужны? Зачем вам это? Кто придет? Давайте лучше встретимся в кругу друзей, коллег. И потом, у вас же по всем документам день рождения аж в декабре, и всю жизнь мы отмечали его в декабре, а тут вдруг вам стукнуло в голову собирать именно в феврале…»
С днем рождения актрисы и правда вышла целая история. Валентина Георгиевна родилась 3 февраля 1906 года, но после лагерей решила омолодиться. В смысле изменить дату рождения, как это делали многие ее коллеги-звезды. При замене паспорта она поменяла день рождения на 21 декабря, а год изменить постеснялась, посчитала, что это будет слишком наглым обманом с ее стороны. Что ей дали эти десять месяцев – непонятно, она и сама не могла объяснить. И только начиная с восемьдесят восьмого дня рождения Валентина Георгиевна стала отмечать его в феврале. Конечно, накануне юбилея в театре очень удивились, но Валентина Георгиевна была непреклонна: «До декабря я не доживу!» В результате праздник состоялся в Доме актера в апреле.
Зал был переполнен. В проходах стояло с десяток телекамер. Море цветов. Вечер всё никак не начинался. Как оказалось, Валентина Георгиевна перед выходом на сцену обнаружила, что забыла накрасить ногти. Она вновь присела к зеркалу и с достоинством принялась за дело. «Я тебя убью!» – закричал Ширвиндт, но актриса не обращала внимания ни на кого: она не могла себе позволить оскорбить зрителей столь немаловажным упущением. Потом ее подхватил на руки кто-то из мужчин и помчался по узенькой лестнице к сцене, а Токарская всю дорогу кричала: «Осторожно, не смажьте мне лак!»
Заиграла музыка, молодежь театра запела песенку про Парагвай из «Марионеток», из-за занавеса вышла Токарская в белом платье от Вячеслава Зайцева, грациозная и женственная. Зал встал. Она рассказывала, пела и танцевала весь вечер. Такого девяностолетнего юбилея еще никто не видел. «Я очень благодарна всем, кто пришел на эту встречу, – сказала Валентина Георгиевна, прощаясь с залом. – Поскольку это мой последний юбилей, я хочу признаться, что я вас очень люблю, люблю всех зрителей и надеюсь, что еще что-нибудь да сыграю». «Почему это твой последний юбилей? – спросил Ширвиндт. – Куда ты собралась? Помнится, десять лет назад, когда мы отмечали ее восьмидесятилетие, она тоже обещала, что это последний раз…»
Всё вышло именно так. Валентины Токарской не стало в ночь с 30 сентября на 1 октября 1996 года.
Мимо дома Нирнзее я прохожу довольно часто. Первый московский «тучерез» с колоссальной историей неизменно привлекает мое внимание, наплывают воспоминания – всматриваюсь в дверное стекло подъезда, пытаясь разглядеть огромный холл, проследить путь к лифту, мысленно подняться на шестой этаж… В памяти – ее маленькая квартирка без кухни, комната, поделенная шкафом, стеллажи с книгами и пластинками, портрет Валентины Георгиевны кисти Петра Бенделя, круглый стол посередине, за которым сидит скромная старушка с короткими белоснежными волосами, в теплом синем халате. В ней сложно признать актрису, готовую надеть роскошные туфли на высоком каблуке, наклеить длинные ресницы, накинуть на плечи мантию с блестками и спеть «Вино и мужчины – моя атмосфера, приют эмигрантов – свободный Париж!»
«Мой дружок пришел! – встречает Валентина Георгиевна. – Давно не заходил. Где же вы берете такие цветы, которые могут стоять неделями?» А это были обычные кустовые хризантемы – единственные цветы, доступные по цене для студента начала 1990-х. То ли Токарской дарили исключительно дорогие букеты, то ли она хотела сказать мне что-то приятное, но почему-то она всегда очень радовалась хризантемам.
О ней все вспоминают только теплым словом, ведь несмотря на тяжелейшие испытания, Валентина Георгиевна ни разу никого не оскорбила, ни о ком не отозвалась плохо. Свою жизнь она прожила с достоинством, до последних дней оставаясь женщиной, звездой, графиней.
Была ли она счастлива на закате жизни?
В первую нашу встречу, в феврале 1992-го, Валентина Георгиевна сказала: «Если у меня что-то очень сильно болит, так болит, что я не могу терпеть, и вдруг эта боль меня отпускает – для меня это счастье». Но как она расцвела потом! Новые роли, новая слава, она вновь ощутила себя нужной.
А еще… Валентина Георгиевна как-то призналась, что искренне считала себя трусихой. Но можно ли с этим согласиться, когда думаешь о мужестве, с которым она боролась за жизнь и Холодова, и Каплера, а потом переживала их предательство? На такое способны только очень сильные, очень смелые женщины. Женщины, умеющие по-настоящему любить…
Мария Виноградова
Сначала был голос.
Этот голос я слышал в десятках рисованных и кукольных мультфильмов – от «Ежика в тумане» до «Простоквашино».
Потом я стал узнавать Марию Виноградову даже в самых крохотных эпизодах, как, например, в «Гараже».
Познакомились мы с Марией Сергеевной совершенно случайно. Это был 1992 год, я пришел на какое-то мероприятие в Театр-студию киноактера. Зал был полон. Вдруг я заметил в проходе маленькую женщину, которая тщетно искала свободное место, и узнал Виноградову. Она не привлекала внимания, не требовала у администрации немедленно усадить ее и в итоге встала у стены. Я поднялся и пригласил ее занять мое место, Мария Сергеевна категорически отказалась и куда-то исчезла. Мероприятие оказалось скучным, я через какое-то время вышел из зала и снова увидел Виноградову. Она ходила по фойе в ожидании кого-то или чего-то. Мы познакомились, и я попросил номер ее телефона.
Мария Сергеевна стала моим талисманом. Первая статья в «Вечерней Москве», первая передача на радио «Эхо Москвы», первая творческая встреча – всё связано с ней. Я любил ее искренне и так же искренне был благодарен ей за внимание и терпение – Муся, как ее звали все, подолгу и с удовольствием рассказывала о профессии, о коллегах. А еще она, в отличие от многих, умела слушать. Обожала вкусно и много готовить, угощать. Муся познакомила меня со своими друзьями по актерскому цеху, с которыми и я подружился на многие годы. Плохого слова о ней ни разу не сказал никто: она была добрым и, несмотря на болезни и бесконечную занятость, безотказным человеком. Даже после двух инфарктов Муся могла по первому зову отправиться в глушь на встречу с детьми. Чаще всего бесплатно.
Ее вел кураж, поэтому особенно легко Виноградова чувствовала себя в мультипликации, где главенствовали перепады настроения и актерское хулиганство. Знаменитейшие актрисы мирового кино заговорили на русском языке тоже благодаря Виноградовой. Это и Одри Хепбёрн, и Ева Рутткаи, и Джина Лоллобриджида, и Элизабет Тейлор, и Мари Тёрёчик, и Софико Чиаурели.
«Самая народная незаслуженная артистка», – говорили о Виноградовой режиссеры до того, как она получила свое первое и единственное звание. Мария Сергеевна переиграла сотню домработниц, уборщиц, кастелянш, контролерш, старушек и деревенских теток, а в конце восьмидесятых неожиданно появились большие, необычные для нее роли: хранительница антиквариата Эмма Марковна в детективе «Бабочки», забитая мужем-алкоголиком баба Варвара в трагифарсе «Сам я – вятский уроженец», бывшая капиталистка Федосья в «Ближнем круге». Даже эпизоды выделялись нестандартностью, философским гротеском.
Ниже приведены отрывки из наших бесед 1992–1995 годов, которые я позволил себе представить в форме монолога Марии Виноградовой.
О детстве
Родилась я в 1922 году на Волге, в городе Наволоки, что в Ивановской области. Родители мои были очень душевными людьми, они принимали всех, кто бы к ним ни зашел. Я росла самой маленькой, и поэтому меня все в семье воспитывали. К тому же я была очень озорной. Меня даже прозвали Маша-коза, потому что однажды я перепрыгнула через забор в чужой огород, и там меня так боднула коза, что я вылетела обратно. А когда я уже училась во ВГИКе, за мой неуемный характер меня все называли Мухой. Я часто всех копировала, пародировала – любила это дело. Не знаю, осталась ли я такой же веселой до сих пор, но, во всяком случае, стараюсь.
Как все, училась в школе, занималась в кружках. У меня был мальчишеский голос – альт, и в хоре взрослых я обычно запевала: «Каховка, Каховка, родная винтовка!..» или «Дан приказ ему – на запад…» В те времена это модные песни были. А какой у нас был хор! Мы с ним всю Ивановскую объездили, не раз дипломы получали. И танцевала я хорошо, особенно цыганочку.
О ВГИКе
Мне всегда хотелось выступать. Впервые я вышла на сцену в детском саду, читала стихотворение о Ленине. На меня нацепили громадный бант и вытолкнули к зрителям. Потом я участвовала в каких-то конкурсах самодеятельности и в конце концов поехала в Москву поступать во ВГИК.
В 1939 году курс набирал Лев Владимирович Кулешов. Я приехала буквально в последние дни. Не скажу, что очень волновалась: на сцене я уже не раз побывала, поэтому чувствовала себя раскованно. Да и жюри смотрело таким, я бы даже сказала, приветливым взглядом. Наверное, потому что я была очень смешной (хотя сама я так не считала). Я решила прочитать «Ворону и лисицу» Крылова. Как потом выяснилось, все читали «Ворону и лисицу». И не успела я раскрыть рот: «Вороне-где-то-Бог-послал…», мне говорят: «Стоп!» Думаю: «Провал». «Что вы будете читать из поэзии?» – «Стихи о советском паспорте!» – снова как все.
По комиссии пошел шорох, начали улыбаться. Но я тем не менее, вытянув руку вперед, воскликнула: «Я волком бы выгрыз бюрократизм!..» Меня опять остановили и засмеялись. Когда я начала «Легенду о Данко», комиссия решила переключить меня на музыкальную тематику: «Простите, а вы поете?» – «А как же! Конечно пою!» – «А “Кукарачу” знаете?» – спросил Кулешов. – «Слов не знаю, а мотив – пожалуйста, напою».
Про себя думаю: «Раз уж валюсь, надо как-то самой себя вытаскивать» – и во всё горло начинаю: «А-ля-ля-ля-ля! А-ля-ля-ля-ля!..»
Тут все и покатились со смеха. Потом попросили сделать этюд, после чего поинтересовались: «А танцевать вы умеете?»
В жюри сидел концертмейстер Дзержинский, так я прямо к нему и обратилась: «Вы “Калинку-малинку” знаете?»
Это только я по своей наивности могла спросить. Он интеллигентно ответил, что знает.
«Ну, тогда подыграйте мне, – заявила я и пошла по кругу. – Калинка, калинка, калинка моя!..» – Два круга прошла и стала выписывать какие-то кренделя.
Все хохотали. Супруга Кулешова, Александра Сергеевна Хохлова, с собачкой на руках, даже приподнялась с места, чтобы получше разглядеть, что я там выделываю.
В тот день желающих поступить на актерский факультет собралось много. А принять могли только троих. К концу просмотра из зала вышла секретарь комиссии, указала на двух пареньков и позвала: «А где эта маленькая, черненькая? Виноградова! Вы тоже приняты».
Когда я оканчивала второй курс, началась война. Нас повезли в Алма-Ату. Добирались очень долго, чуть ли не месяц. Приехали, а там тоже не сахар. Было очень тяжело. Наши ребята-художники где-то набрали бумаги и подделывали карточки на хлеб. Ведь тех четырехсот граммов, что выдавали, естественно, нам не хватало. Покупать что-либо было безумно дорогим удовольствием, а на второй талончик могли дать печенья, и нас это очень устраивало.
Позже нас прикрепили к столовой, где кормили чем-то наподобие украинских галушек. Есть это было можно, но почему-то после них в животе чувствовалась тяжесть. Мы назвали эту затируху «но пасаран», что в переводе означает «они не пройдут». Когда наступало обеденное время, так и говорили: «Пойду “но пасаран” откушаю».
На третьем курсе пригласили на первую кинопробу – в фильм «Мы с Урала» про ребят-ремесленников, которые старались помогать фронту. Меня утвердили на роль героини. Мы проходили специальную подготовку на заводе, работали на станках. Снимал Лев Кулешов, но, несмотря на его заслуги и регалии, картину обругали, назвали неудачной и слишком легкой для военного времени. Фильм положили на полку. Увидеть его я смогла только совсем недавно. И то не полностью. Я очень жестко отношусь к своим киноработам – это школа Николая Сергеевича Плотникова, которого я считаю своим главным учителем. Но когда посмотрела «Мы с Урала», где играли совсем молодые Алексей Консовский, Яна Жеймо, Маша Барабанова, Коля Граббе, Сергей Филиппов, то впервые не последовала заветам Плотникова. Мне понравилось, как я там сыграла. Может, потому что я увидела себя молодой, темпераментной, азартной.
В 1944 году я защитила диплом, а через год начала работу в открывшемся Театре-студии киноактера.
О театре
Театр для меня – это, прежде всего, Николай Сергеевич Плотников. В его знаменитых «Детях Ванюшина» я дебютировала в роли Кати. Плотников подсказал мне одну интересную деталь. В сцене, где приезжала Костина невеста, я выскакивала на сцену, металась направо-налево и скороговоркой кричала: «Приехали! Приехали! Она такая красивая, и в волосах – бриллиантовая звезда!» Всегда это принималось на аплодисменты. Как актер, Плотников всё предвидел, знал все нюансы и тонкости ремесла. Он очень многому меня научил.
Потом я уехала сниматься в Польшу. Это была первая совместная картина – «Последний этап». Режиссер Ванда Якубовская посвятила ее жертвам нацистских лагерей. Мы и снимали в настоящем женском лагере. Страшный фильм, но работать было очень интересно.
Когда я вернулась в Москву, оказалась не у дел, несмотря на ВГИКовский диплом с отличием. Жить мне было негде. Кулешов сделал мне прописку в доме при студии Горького, главк некоторое время платил за комнатушку, которую я снимала, потом перестал. И я поехала с частью нашей труппы в Потсдам.
В те годы через Театр группы Советских войск в Германии прошли многие наши актеры. Это была отличная школа, мы играли замечательный репертуар. Руководил театром всё тот же Плотников. И хотя он занимал меня в своих постановках часто, поначалу видел во мне только травести. Со временем я переиграла у него массу характерных ролей: Шурку в «Егоре Булычеве», Любу в «Свадьбе с приданым», массу старух, мальчишек и даже негритянку.
В Москве я снова поступила в труппу Театра-студии киноактера и уже оставалась в ней до печального развала театра. Играла постоянно. Труппа насчитывала двести человек, но реально на сцену выходили единицы, зато актеры принимали участие во всевозможных концертах и творческих встречах. Последней постановкой театра стала комедия «Ссуда на брак». Когда начались распри и раздел труппы на два лагеря, я подала заявление об уходе.
О режиссерах
В кино актера порой посещает откровение. У тех, кто снимался у Василия Макаровича Шукшина, оно бывало всегда. И у Вани Рыжова, и у Жоры Буркова, и у Любы Соколовой. Он подталкивал к импровизации, которую я очень люблю. Вот мы стоим у аппарата, рядом с оператором Толей Заболоцким – Василий Макарович. Я что-то сочиняю, дохожу до сценарного текста и вдруг слышу, Шукшин говорит: «Говори-говори… Оставь это, это тоже оставь… Говори-говори… Очень хорошо!..»
И я становилась полноправным создателем роли!
Моя первая встреча с творчеством Шукшина состоялась на съемках фильма «Одни» по его рассказу. Готовясь к роли, я перечитала все выпущенные на тот день его произведения. Снимали фильм Александр Сурин и Леонид Головня. Вася пришел отсмотреть материал. Поговорил с нами, сказал, что моя работа ему понравилась, и ушел.
Спустя некоторое время Шукшин вызвал меня на съемки «Калины красной». А я, немножко сумасшедшая, прибежала репетировать после озвучивания мультфильма, бросила все вещи в какой-то комнате, начали… И не могу. Говорю: «Извините, Василий Макарович, я что-то скована. Стесняюсь, и всё».
Он засмеялся. Леша Ванин, игравший моего мужа, как-то разрядил обстановку, пошутил, мы посмеялись, и я немного отошла. Репетиция состоялась. А на другой день я увидела вместо Ванина другого актера. Говорю: «Василий Макарович, с ним я должна играть по-другому». – «Как вам удобно, так и играйте», – ответил Шукшин.
Так я и не поняла, была ли это хитрость, чтобы проверить меня как актрису, или это была проба того актера. Меня же в тот день утвердили.
Самое страшное: после всего этого редакторша рассказала мне, что роль Зои должна была играть моя подруга Люба Соколова! Я ужасно распереживалась, расстроилась и даже сказала, что, наверное, не смогу сниматься. Узнав об этом, Люба тут же позвонила: «Ты что, с ума сошла? Я сейчас занята! Работай спокойно и не нервничай!» Такое редко бывает между актрисами.
Съемки «Калины красной» я вспоминаю с удовольствием. В той деревеньке, где мы работали, были потрясающие женщины, их отношение к нам было чудесным! Они очень интересно разговаривали, выделяя «о» и «а»: «Слушай-ко, поди-ка сюда, пожалуйста!» – «А что такое?» – «Поди, поди… Ты самогонку любишь?» – «Нет, – говорю, – я не шибко ударяю по спиртному». – «Ну-у-у!.. У меня такая самогонка чистая! Я ее по-особому делаю, она у меня как коньяк!» – «Ну, ради такого давайте, попробую ваш коньяк».
И действительно, было очень вкусно!
В картине снимался хор пожилых женщин. Они начали репетировать рано утром и к обеду устали: «Что это вы нас так долго фотографироваете-то?»
А пока устанавливали свет, пока расставляли аппаратуру, Толя Заболоцкий ездил по рельсам туда-сюда, бабушки утомились. И одна из них, Георгиевская (фамилию до сих пор помню), вдруг заявляет: «Ну, больше я уже и не могу!»
Второй режиссер говорит ей: «Не можешь – не пой, рот раскрывай только».
Докопались до обеденного перерыва. Я говорю Маше Скворцовой: «Пойдем посмотрим, как там наши старушки!»
Заходим к ним и видим: Георгиевская опрокидывает стакан самогонки и выкладывает: «Ну, Толя, теперь я могу фотографироваться сколько хошь!»
Другие тоже – хлоп! И после перерыва блестяще спели.
Василий Макарович приходил на съемку с таким видом, будто он самый счастливый человек на свете. Материала было снято на две серии. Он разрешал импровизировать, и мы заражались этим. Помню такой эпизод: Егор и Петр пошли в баню, а я, как блюститель порядка, стала им вдогонку что-то выговаривать. Рядом сидела собака, которая взяла и гавкнула на меня. Не знаю, как получилось, но я тут же на нее рявкнула: «А ты-то что в этом понимаешь?» Вдруг слышу, Шукшин кричит: «Снято!»
На озвучивании у меня даже слезы потекли от такого откровения, и я не выдержала и поцеловала Васю. Но его заставили вырезать почти целую серию, и этот кусок тоже не вошел в картину.
Несколько раз я снималась у Динары Асановой. Во время еще первой кампании по борьбе с алкоголизмом она сделала фильм в документальной стилистике. Я играла там продавщицу спиртного. За несколько часов до съемки пришла понаблюдать, как работает мой «прототип». Передать ее манеру говорить я не могу, хотя сейчас в кинематографе можно и это. Конечно, иногда мат бывает к слову, а иногда звучит слишком пошло, но когда я встала за стойку того буфета…
Во-первых, директор мне сказал: «Качай пиво бесплатно». Все местные рабочие тут же прослышали об этом и сиганули в нашу пивную. И я качала пива столько, сколько требовали, благо уже обучилась всем этим премудростям. Когда первая бочка стала заканчиваться, директор начал проявлять беспокойство: «Что-то ты разошлась». А я что? Люди же просят!
На второй день съемок дверь в пивнушку раскрылась, вошел какой-то маленький забавный мужичок и на народном «красноречии» во весь голос вдруг закричал: «А-а-а, лям-та-ра-рам! Новенькая приехала! Ты откуда?» – «Из-под Москвы». – «О! А я электрик! Я каждый день зарабатываю три рубля. Выходи за меня замуж!» – «Не могу, у меня муж есть…»
И Динара, увидев эту сцену, решила перенести ее в свой фильм. Там даже кусочек есть: когда я закрываю пивную, он выходит из нее последним – вроде как мой любимый.
У Коли Губенко в картине «Из жизни отдыхающих» я получила роль светской львицы Марго. Такой роли мне еще никто не предлагал. Коля объяснял мне полтора часа, что хочет получить: разжевывал всё, вплоть до того, как надо держать пальчики во время игры в карты, как повернуться, с какой интонацией что сказать. Он подсказывал мне буквально всё, потому что героиня, действительно, была для меня нехарактерной. Изначально в этой роли должна была сниматься Галина Волчек, но она не смогла вырваться из театра. Что у нас с ней общего? Но неожиданно Губенко остановил выбор на мне.
Кстати, в сцене с картами мне пришлось многому учиться, ведь я не умела играть, только гадала. Попросила дать мне минут сорок освоиться – что откуда берется и куда кладется. Лидочка Федосеева тут же стала мне помогать в этом нелегком деле, она хорошо разбирается в играх. И я выкарабкалась.
Коле я безумно благодарна. Что я играла до этого? Мальчиков-девочек, потом буфетчиц всяких… А такая роль не забывается.
О комедиях
Озоровать я любила всегда. Копировать, пародировать – сколько угодно. До сих пор мои подружки-актрисы просят меня изобразить «косую девочку с мячиком» – этюд, который я с успехом делала во ВГИКе. Поэтому, наверное, комедии я люблю больше всего. Никогда не боялась быть смешной, если надо – даже уродовала себя. Когда я впервые увидела «Две стрелы», где играла старуху из первобытного племени, то даже ужаснулась. Но для фильма-то так и надо было.
Среди сотни комедий я особенно люблю «Салон красоты». И фильм, и эпизод мой замечательные. Надо отдать должное режиссеру Саше Панкратову-Черному. Он сам актер да еще и выдумщик страшный – столько всего напридумывал! И всё с пользой.
Я играла уборщицу Верочку. Хожу со шваброй по холлу, и вдруг какая-то женщина спрашивает: «У вас на брови встают?» Я возьми да буркни ей в ответ: «У нас на всё встают». Вдруг появляется Саша и кричит: «Всё! Это надо взять обязательно! Это такая реприза, что ты можешь больше ничего не говорить!»
А так и стрелять из пистолета приходилось, и бегать, и переодеваться, а то и по четыре роли в одном фильме играть. У французов поработала в картине «Трамвай в Москве». Мы с Машей Скворцовой двух старух-коммунисток сыграли. Недавно вот в американской «Полицейской академии» снялась. Малюсенький эпизод в Парке Горького: тетка дубасит какого-то мафиози авоськами. Их режиссер и звукооператор очень хвалили: «Мадам Виноградова, как хорошо вы говорите на съемке! Записывать вас – одно удовольствие!»
Думаю: «А что ж ваши актеры? Разговаривать не умеют, что ли?»
А тут еще один их каскадер пристал. «Я, – говорит, – с пятого этажа в кресло прыгал!» И так два дня подряд. Устала от него страшно.
Так что последние годы я буквально на разрыв: «Интердевочка», «Анна Карамазофф», «Бабочки», «Сам я – вятский уроженец», «Ближний круг», «Завещание Сталина», «Дикая любовь», «Азбука любви», «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина». Аннушку в «Мастере и Маргарите» сыграла. Бабушек никто, наверное, не хочет играть, вот меня и вызывают.
Об эпизодах
Я всё принимаю как подарок судьбы, поэтому у меня никогда не было протеста против тех же эпизодов. Это опять наставления Николая Плотникова: надо делать с удовольствием или отказываться. Но отказываться я не умею. И не потому, что хочу заполонить собой всё. А еще я не из тех людей, кто может ставить условия. Мне говорят: «Получите вот столько-то…» Сейчас есть коммерческие картины, в которых можно прилично заработать, и люди научились себя оценивать. А я – нет. Как можно диктовать свои условия? Как можно обидеть отказом?
Дело даже и не в этом. Страшно другое – сегодня откажешься, а завтра пойдет слух: «Она отказывается!» И ты выпадешь из обоймы. А если ты не работаешь, кому ты нужна? Я даже собственной дочери не буду нужна, потому что она перестанет меня уважать. Я еще не такая уж старая (хотя, на самом деле, старая: я всё о себе прекрасно знаю). И всё-таки даже старуху пытаюсь сделать озорной, потому что это интересно. Вот недавно именно такую развалюху я сыграла в «Ералаше» в паре с Ефимом Шифриным. Говорю об этом и вспоминаю: стоит он посреди улицы, к нему со всех сторон бегут ребята за автографами, и он пишет-пишет-пишет. А потом не выдержал и как закричит: «Ну я же больше не могу!..» И тут же сам себя начинает успокаивать: «Нет, я хороший, я хороший» – и опять пишет-пишет-пишет. Этим он меня и покорил.
О мультипликации
В детстве мама мне часто рассказывала сказки. Она была очень общительной, озорной и даже сама могла сочинять разные сказочные истории. Я к ним привыкла, полюбила их. Мне нравилось, что там разговаривают звери, а главное, что все сказки заканчиваются хорошо. Наверное, поэтому я втянулась в мультипликацию. Ведь там, как нигде, можно поозорничать.
На «Союзмультфильм» я впервые пришла в конце сороковых. Помню, в своем самом первом мультфильме я озвучивала котенка, а моего партнера – кота – играл Рубен Симонов, знаменитейший вахтанговец. Я стою перед микрофоном и думаю, как же мне найти нужную интонацию, голос… Поскольку в жизни я очень часто играла с котятами, то подумала, что найду характер этого котенка, виляя хвостом.
И вот стою я, виляю, а Рубен Николаевич смотрит на меня и спрашивает: «Что это ты делаешь?» – «Виляю хвостом». – «Да? Тогда давай вместе…» И вот мы стоим, урчим и виляем хвостами. Это была моя первая встреча с мультипликацией.
Потом на меня посыпалась масса предложений, и я полюбила это искусство. Там можно было найти много неожиданных красок, характеров, которые я не смогла бы использовать в кино или театре. В мультфильме сначала записывают звук, а потом создают движения. И чем ярче актерская работа, тем интересней получится нарисованный образ. Поэтому режиссер дает актерам безграничную возможность фантазировать, и мы чувствуем себя раскрепощенными. Далеко не всем это подвластно. У нас собралась замечательная компания: Зина Нарышкина, Вася Ливанов, Гоша Вицин, Боря Новиков. Мы были как одна семья и чувствовали себя уютно и свободно. Никто не обижался, даже если кто-то подсказывал, как лучше сделать.
С удовольствием вспоминаю мультфильмы «Большие неприятности», «Три толстяка», «Маугли», «В стране невыученных уроков», «Заяц Коська и родничок», «Приключения Незнайки», «Конек-горбунок», «Наследство волшебника Бахрама», «Котенок по имени Гав», «Трое из Простоквашино»… Несколько сотен работ! Почти везде приходилось озвучивать мальчиков-девочек-зайчиков-белочек. Может, поэтому я очень люблю Маменьку из «Волшебного кольца». Озоровали на записи с Юрием Волынцевым: «Ваня, я таперича, конечно, благородна мадама в знатном туалете, однако не высоко ли ты мостишьси?»
Мне нравилось, что в мультипликации можно было петь. В игровом кино никто не предлагает. А на «Союзмультфильме» знаменитую песню «Что тебе снится, крейсер “Аврора”» я исполнила первой. Или песни Яна Френкеля к «Стойкому оловянному солдатику». А еще песни лягушонка Кваки в полнометражной ленте «Мария, Мирабела».
Конечно, нельзя не вспомнить замечательный мультфильм «Ежик в тумане». Это вообще отдельная тема. Каким должен быть этот ежик? За ежика сказать очень трудно, мы же не слышим, как он разговаривает в природе. Когда Юрий Норштейн пригласил меня на фильм, я знала, что работа у него никак не ладилась. И жанр был сложный – перекладка, а не просто рисунок. Мы попробовали несколько голосов. И, поскольку наш герой весь в себе, мы нашли некий полуголос – не такой активный, как обычно в мультфильмах ежики говорят. А когда мы начали искать интонацию в сцене, где ежик испугался филина, то окончательно измучились. Надо было сказать слово «псих» так, чтобы это прозвучало не грубо и в то же время было понятно, что ежик испугался. Это была очень интересная работа.
О дубляже
Лет пятнадцать-двадцать я активно занималась дубляжем. Работала по две смены в день. С одной стороны, я намучилась, потому что это очень серьезная работа. Надо не только донести то, что сыграла другая актриса, но и попасть в «губную», как мы выражались, то есть чтобы закадровый голос и движение губ были синхронны. С другой – мне безумно нравилось дублировать именно героинь, потому что в кино я их так ни разу и не сыграла. Зато с каким материалом мне приходилось работать: «Война и мир», «Земляничная поляна», «Спартак», «Граф Монте-Кристо», «Собор Парижской Богоматери», «Вестсайдская история», «Укротители велосипедов», «Операция “Святой Януарий”» – да разве всё вспомнишь!
Однажды мне довелось озвучить даже мужскую роль: Егор Баронович Тусузов был уже совсем стареньким, и его не стали лишний раз теребить, а зная мою склонность к подражанию, позвонили мне.
Хороший укладчик всегда укладывает точно по «губным» гласным и согласным, чтобы слово прозвучало по-русски. Вот так было с Одри Хепбёрн, когда я озвучивала Наташу Ростову. Нам прислали картину с итальянским переозвучанием, поэтому пришлось очень трудно. И текст был не совсем Толстого. Наши редакторы попытались хоть немного вернуть его к первоисточнику, укладчики подогнали его под актеров, а я внимательно следила за игрой Хепбёрн. К тому времени я уже научилась работать без звука вообще. Я его выключала и смотрела только на губы, и по ним могла говорить текст и играть под индивидуальность актрисы. Я перед каждой сменой читала главы из «Войны и мира» и заметила, что Одри Хепбёрн тоже читала книгу. В сцене встречи Наташи со стариком Болконским у Толстого написано, что Наташа вошла и от волнения проглотила слюну. Хепбёрн сделала то же самое.
Однажды к нам на студию пришла какая-то американская актриса, которая сделала себе имя на дубляже. Вообще на Западе практически нет артистов, занимающихся всем сразу: одни снимаются в кино, другие работают на телевидении, третьи играют в театре, а четвертые озвучивают. Отношение достойное ко всем! Эта актриса приходила на запись, ей подносили чашечку кофе, она работала часа три, причем в полном комфорте, и уходила домой. Деньги за свою работу она получала вполне приличные. Побывав на нашей записи, она ужаснулась условиям: никаких чашек кофе, даже никаких мягких кресел или удобных светильников, конечно же, мы не видели. В беседе с ней я призналась, что работаю по десять-двенадцать часов в день. «Так вы, наверное, очень богатая дама? Если бы я смогла позволить себе такое, я уже давно стала бы самой состоятельной актрисой!» Я не стала ее разочаровывать…
О профессии вообще
Сейчас много актеров сидит без работы. Я не верю, что они плохие. Я знаю немало случаев, когда актер блестяще оканчивал ВГИК и не снимался. Он угасал. Он зажимался. А бывало, что средний студент постепенно рос и становился мастером. Плохих актеров не бывает. Посмотрите, как блистают актеры в театре у Марка Захарова! Он помогает им, находит в каждом какую-то изюминку и дает ей развитие. А какими режиссерами были Товстоногов, Эфрос!
Если ты не работаешь, конечно, постепенно теряешь органику. Надо постоянно смотреть на себя со стороны, чтобы был самоконтроль. Слава богу, я никогда без работы не сидела. Даже из театра ушла на пенсию только после инфаркта, а то бы, может, еще поиграла. Зато в кино предложений с каждым годом всё больше и больше. Так что за счет работы и живу…
Мария Сергеевна мудро относилась к своей судьбе. С того самого момента, когда сыграла одну из лучших своих ролей, звездного мальчика, она прекрасно осознавала, что переход от травести может быть только один – к старухам. Также она понимала и другое: надо в полной мере использовать период дублирования, чтобы не потерять форму. Еще мэтра Кулешова удивило несовпадение внешности юной Муси Виноградовой и ее голоса – голоса настоящей героини. Актриса продолжала озвучивать зарубежных красоток даже тогда, когда сама играла бабушек: голос оставался молодым и красивым.
Когда пришло время менять амплуа, Мария Сергеевна была к этому готова. За плечами был багаж, накопленный за три десятка лет работы. В то время, когда многие вчерашние звезды кино и театра, ее ровесницы, уходили в тень, Муся играла всё, что хотела: и эксцентрику, и драму, и трагедию. Порой снималась без разбору, стала одержимой работой. С каждым звонком со студии она оживала, забывая всё на свете.
Она подолгу подбирала грим, искала мельчайшие детали, огромное внимание уделяла пластике. В своей профессии Мария Виноградова была настоящим мастером. Она с удовольствием занималась с девочками, которые приходили к ней с просьбой подготовить их к поступлению в театральный вуз. Самозабвенно рассказывала им о тонкостях актерского искусства, что-то изображала, подмечала, а затем натаскивала их как чуткий и любящий учитель. Мария Сергеевна вполне могла бы стать блестящим педагогом, если бы решилась на это. Она получала колоссальное удовольствие от таких занятий, от общения с молодежью и черпала в этом силы. И при этом была нетерпима к любой халтуре. Ее раздражали фальшь и непонимание поставленной задачи. Она болела за работу и могла прервать актера, начать что-то растолковывать. Во-первых, потому что ценила свой труд, а во-вторых, потому что могла сделать правильные замечания. Но ведь актер – человек самовлюбленный. Ему не нравятся замечания, даже если они правильные. А Муся, чаще во вред себе, пыталась что-то доказать, найти справедливость и за всё болела душой. Ей бы не стоило этого делать – с ее здоровьем, с ее нервной системой. Но иначе она не могла.
Мужем Марии Сергеевны был замечательный актер Сергей Голованов. Они встретились в Германии, вместе работали у Николая Плотникова, затем – в Театре-студии киноактера. Поженились восемь лет спустя после знакомства. Поначалу им негде было жить, снимали комнатку в доме напротив «Ударника». Денег катастрофически не хватало, а Мария Сергеевна предпочитала ездить на «Мосфильм» в такси. Когда Сергей Петрович попытался запретить жене так сорить деньгами, она стала хитрить – ловила машину за углом. Супруг догадался и однажды отправился за ней следом. Как только Мария Сергеевна вышла на дорогу и подняла руку, он закричал: «Муся, а я всё вижу!»
Сергей Голованов был старше жены на двенадцать лет. Он окончил Гжельское керамическое училище, но со временем увлекся театром и стал играть в любительских труппах, постепенно сближаясь с театром профессиональным. Работал с Андреем Гончаровым, Валентином Плучеком, Николаем Плотниковым. В 1941 году ушел на фронт, и через год его командировали во фронтовой театр.
Сергей Петрович мечтал играть во МХАТе; академичность, солидность, врожденный аристократизм тянули его именно к этой сцене. В конце концов Голованов оказался в Театре-студии киноактера, где работал много и интересно. Правда, типаж Сергея Голованова использовался в основном в отрицательных ролях – он играл немецких офицеров, генералов, иностранцев, бюрократов. В кино было то же самое. Среди фильмов с его участием – «Они были первыми», «Девушка с гитарой», «Сильнее урагана», «Ко мне, Мухтар!», «Черный бизнес», «Их знали только в лицо». Прославился же Сергей Голованов в роли шпиона Горелова в некогда популярной фантастической картине «Тайна двух океанов». А в «Звездном мальчике» снимался вместе с Мусей, играл отца главного героя.
С одной стороны, Сергей Петрович был легким и веселым человеком. «Как я вас терплю? Я же ангел», – говорил он домочадцам. С другой – мог вспылить по любому поводу и серьезно обидеться даже на друзей, причем навсегда. Очень любил розыгрыши, многие из которых до сих пор вспоминают его коллеги. Однажды на гастролях в Ленинграде Сергей Голованов и Станислав Чекан вошли в троллейбус и стали громко вести беседу, нарочно коверкая слова. Наконец один из пассажиров не выдержал и вмешался в разговор с замечаниями, затем присоединились остальные: «Как можно так издеваться над русским языком?» Чекан указал на Голованова: «А вот мой доˊцент говорит, что эти слова надо произносить именно так!» – «Какой доˊцент? Доцеˊнт!» В конце концов артисты тихо вышли из троллейбуса, в котором не на шутку разгорелись дискуссии.
Больше всего друзья любили такой мальчишеский трюк: двое степенных мужчин заходили в вагон метро, садились, доставали газеты и читали и вдруг, как по команде, начинали неистово их мять, теребить, шуршать на весь вагон и так же неожиданно успокаивались, продолжая читать как ни в чем не бывало. Зато все пассажиры смотрели уже только на них, ничего не понимая и ожидая какого-нибудь продолжения.
С возрастом Сергей Петрович оставил театр, из-за чего сильно переживал. Он, в отличие от многих штатных актеров, постоянно работал на сцене. Как в Германии, так и в Москве он сыграл значительные роли в спектаклях «Миссурийский вальс» (Джонни Джинарди), «Достигаев и другие» (Достигаев), «Васса Железнова» (Прохор), «Живой труп» (Каренин), «Иван Васильевич» (Шпак), «Варвары» (Монахов), «Полынь» (дед Авдей).
Когда Ольга, дочь Марии Сергеевны и Сергея Петровича, пошла в актрисы, они страшно переживали, осознавая, с чем она может столкнуться. Других профессий они не знали, но здесь им были известны все подводные камни… И всё же, приходя на Олины спектакли, Мария Сергеевна всегда радовалась, даже если что-то было не так. Замечания если и делала, то с большой осторожностью. Она любила дочь без памяти и бесконечно баловала даже в достаточно зрелом возрасте. В итоге Ольга Голованова пошла по стопам мамы и стала ведущей актрисой дубляжа. Не так давно, в 2017-м, она озвучила галчонка Хватайку в новом сериале о Простоквашино на «Союзмультфильме». Такая получилась связь времен.
Мария Сергеевна очень любила театр. С удовольствием ходила в «Сатирикон», «Ленком», посещала совсем неизвестные молодежные коллективы. Побывав на спектакле, она преображалась, словно заряжалась энергией режиссера и актеров. Муся и сама с удовольствием поработала бы еще на сцене, если бы не два инфаркта. И всё равно она не осознавала, что уже настал момент, когда надо бы серьезно заняться только здоровьем, оставив работу и домашние дела, лечь на обследование, съездить в санаторий. Переубедить Марию Сергеевну было невозможно.
Какие могут быть санатории, если ей предложили нечто совсем новое – отправиться на гастроли в Америку?! Там с актерами Театра имени Гоголя Муся собиралась репетировать какую-то пьесу о Чернобыле. Поначалу долго сомневалась, браться за это или нет. Теребила дочь и зятя, обижалась на неопределенность их ответов, хотя ответить ей было весьма трудно: ни один вариант ее всё равно не устраивал. Так было всегда. Но на этот раз Мария Сергеевна уже всё для себя решила: надо ехать. «В Америке я еще не была». Дочь спросила: «А если бы тебе предложили работу в Африке, ты бы тоже согласилась?» Что могла ответить Муся Виноградова? «Конечно, да».
В санаторий она всё же съездила. Здоровье ухудшалось, а впереди предстоял нелегкий труд. Ее тут же взяли в оборот, и актриса дала в санатории несколько концертов подряд с танцами и песнями. Приехала еще более уставшей.
Америки Муся так и не увидела…
В смерть Марии Сергеевны многие отказывались верить. У тех, кто встречался с ней за два дня до этого на «Мосфильме», новость в голове не укладывалась: «Как?! Муха?! Не может быть!» Она могла три дня пролежать в постели, а на четвертый упорхнуть на творческую встречу или на съемки, и никто, глядя на нее, не мог подумать, что еще вчера ей было очень плохо. Жизнь у нее кипела. Потому и весть о смерти была столь неправдоподобной.
Дом № 5 по улице Черняховского – особый. Его строили в середине пятидесятых два театра – киноактера и имени Маяковского. В трех подъездах разместились легенды: Бондарчук и Скобцева, Рыбников и Ларионова, Гайдай и Гребешкова, Шагалова и Шумский, Юматов и Крепкогорская, Шпрингфельд и Хабарова, отец и дочь Пельтцеры, Булгакова, Соколова, Глузский, Кубацкий, Рыжов! Это была одна большая семья, даже если кто-то с кем-то не разговаривал. Во всяком случае, так было раньше, сегодня из актеров там почти никого не осталось. В начале девяностых на этот дом одна беда обрушивалась за другой. Артисты стали умирать: Эммануил Геллер, Сергей Голованов, Георгий Георгиу, Татьяна Пельтцер, Леонид Гайдай, Евгений Шутов… Начались кражи, грабители избили Надежду Румянцеву. Горячей водой, прорвавшейся из старой трубы, затопило целый подъезд, погибли ценные домашние архивы, не говоря уже о том, что старикам нечем было заплатить за ремонт. Тогда же случилась страшная трагедия еще в одной квартире – Георгий Юматов по роковому стечению обстоятельств застрелил дворника. Но ничто так не потрясло жильцов злополучного дома, да и, пожалуй, всех поклонников кино, как автокатастрофа, в которую попали Майя Булгакова и Любовь Соколова. Две народные артистки оказались в машине, которая на огромной скорости влетела в столб. Любовь Сергеевна вышла из больницы после продолжительного курса лечения, а Майя Григорьевна так и не пришла в сознание… Всё это переживалось в каждой семье дома № 5 с болью в сердце. Муся Виноградова переживала втройне. Она не умела оставаться равнодушной – всю жизнь прожила страстями. После той аварии Муся каждый день бегала к Соколовой, делала массаж, растирала, ухаживала, даже кормила. Хотя сама порой с трудом поднималась с кровати. Тогда же заменила подругу на озвучивании фильма «Бульварный роман» – и эту подмену никто из зрителей не заметил.
Когда в июле 1995-го Муся умерла, Михаил Глузский сказал: «Из нашего дома ушел домовой. А без домового – что за дом?»
Мария Сергеевна Виноградова с ее энергией, жизнелюбием и преданностью профессии не могла не состояться. Пусть роли пришли не сразу, пусть на пленке молодым зафиксирован лишь ее голос, пусть не все достойные режиссеры охвачены, но она всё-таки добилась успеха. Неповторимая большая актриса маленького роста.