Известность к Марии Скворцовой пришла поздно, но у зрителей сложилось впечатление, будто за плечами актрисы многие десятилетия работы в кино и по меньшей мере сотня ролей в хороших фильмах.
На самом деле в первой большой роли – матери Любы в «Калине красной» – Василий Шукшин снял Скворцову лишь в самом начале 1970-х. До этого Мария Савельевна много лет проработала в театре, где играла преимущественно главные роли. В кино она пришла в шестьдесят лет – на эпизоды. Судьба распорядилась так, что именно кино принесло ей и долгожданный успех, и радость творчества, и любовь зрителей. Фамилию ее никто так и не запомнил, но узнавание до сих пор остается мгновенным: «Ой, это же “Калина красная”! Как эта актриса мне нравится!»
Мария Скворцова прожила без малого девяносто лет. Последние годы она не работала, и дело было не в возрасте или ухудшении здоровья. Мария Савельевна, всегда принципиальная и честная, не приняла новое кино, отвергла свободу самовыражения некоторых представителей кинорежиссуры, этот сгусток пошлости и цинизма. Актриса решила как отрезала. Как когда-то решительно порвала с театром. И о своих поступках никогда не жалела.
Интервью с Марией Скворцовой было записано в 1994 году и оказалось единственным в биографии актрисы.
Марии Савельевне повезло еще и в том, что большинство фильмов, в которых она снималась, часто транслировало телевидение. На моей памяти не было года, чтобы не показывали сериал «Вечный зов». Там Скворцова сыграла одну из первых киноролей – мать Молчуна. Рядом с огромным детиной в исполнении Михаила Кокшенова маленькая старушка вызывала умиление и запоминалась, их дуэт не затерялся в сотне главных и эпизодических персонажей.
Начиная с 1973 года Мария Скворцова снималась беспрерывно, с ее участием ежегодно выходило два-три фильма. В экранизации повести «Белый Бим Черное Ухо» она сыграла Степановну – соседку Ивана Ивановича, хозяина Бима. Нужно было создать образ, в доброту и искренность которого поверили бы зрители: актриса должна была стать антиподом своей соседки, злобной гонительницы собаки, с блеском сыгранной Валентиной Владимировой.
В «Экипаже» у Скворцовой была крохотная роль тещи летчика Ненарокова Евдокии Петровны. Задача была интересная: показать страдания матери, которая всей душой на стороне зятя, но не решается произнести это вслух. В фильме, который называют первым советским фильмом-катастрофой, семейная драма одного из главных героев занимает значительное место и держит в напряжении не хуже сцены в самолете.
Были заметные, иногда даже большие роли в картинах «Фронт без флангов» (бабка Анастасия), «Приезжая» (Анисья Борисовна), «Кот в мешке» (баба Лена), «Целуются зори» (Настасья), «Прости-прощай» (Варвара), «Дамское танго» (Власьевна), «И жизнь, и слезы, и любовь» (Анна), «Одиноким предоставляется общежитие» (вахтерша тетя Зина), «Дети солнца» (Антоновна), «Стеклянный лабиринт» (бабушка Лукашова), «По 206-й…» (бабка Секлетинья)… Были сюжеты в «Фитиле» и «Ералаше».
В начале 1990-х Мария Скворцова еще была на виду. Я без труда нашел ее телефон и напросился на интервью. Мария Савельевна продиктовала адрес и разъяснила, как доехать. Помню, меня очень удивило несовпадение образа актрисы с местом ее проживания. От станции метро «Ботанический сад» пришлось долго ехать на автобусе до Юрловского проезда – тогда почти окраина Москвы, огромный дом, новостройка. В моем представлении все «кинобабушки» должны были жить в центре, в уютных невысоких переулках. «Это квартира внучки, она с семьей за границей, я пока живу тут, сторожу», – иронично пояснила актриса.
– Мария Савельевна, должно быть, к вам часто подходят на улице, узнают. Что говорят в таких случаях? О чем спрашивают?
– Как ни странно, узнают. Спрашивают: «Ой, вы живете здесь, в Отрадном? Вы наша любимая актриса!» Я говорю: «Что вы! Что я сделала? Какие-то маленькие рольки…» – «Всё равно мы вас любим! Вы так естественно играете!» Кто-то хочет пройтись со мной, кто-то в магазине пропускает без очереди. Я, конечно, стараюсь не вылезать, так они сами подталкивают: «Ну, давайте, давайте. Наша актриса, и в очереди будет стоять?!»
Даже ребята – и те после «Гостьи из будущего» кричат, что узнали. Уж на что там малюсенький эпизод…
– Зато какой замечательный!
– Когда моя правнучка в четыре годика смотрела этот фильм, она так переживала! Я там убегала от Вячеслава Невинного. Он такой огромный, разъяренный, а я в ужасе пытаюсь от него скрыться, бегу, кричу. Так внучка аж соскочила с дивана: «Бабушка, спасайся! Спасайся, бабуля!»
– В кино сегодня часто снимаетесь?
– Нет, хватит. Годы… Выхожу только во двор, на лавочке посидеть. А потом, что играть? Последний мой фильм – экранизация «Трех сестер» Чехова, называется «Если бы знать». Я играла няньку. Когда согласилась сниматься, и не предполагала, какой ужас меня ожидает. От Чехова там не осталось ничего! Зато герои стали гомосексуалистами и проститутками. А моя нянька превратилась в сводницу. Ну как это называется?! Так что я решила, что больше сниматься не буду.
– В таком случае, что вы сейчас чаще всего вспоминаете, о чем думаете?
– Думаю о том, как выжить. Пенсию мне положили хорошую, но сегодня это ничто, с ценами никак не могу примириться. Вокруг ведь страшно что творится! Ошарашивает всё! Те чиновники, которых партия поднимала изо всех сил на их высокие места, первыми ее и бросили, покидали демонстративно партбилеты, но сами-то разве изменились? Те же люди, та же идеология. Помню, как к нам в театр на Урал прислали директором женщину, которая ничего в искусстве не понимала и раньше заведовала баней. Но зато у нее был партбилет.
Меня просто тянули в партию: «Вы у нас такая прямая, вы должны всё исправлять!» Ага, исправила. Сама чуть не попала однажды. Слишком много вопросов задавала, пыталась выяснить, почему так плохо поступали с крестьянами. У них молоко покупали по одиннадцать копеек, а нам продавали по другой цене. Весь хлеб вывозили на грузовиках с красными флагами под радостные песни, а крестьянам оставляли только второй сорт, из-под веялки. Ставили палочки – трудодни, которые не оплачивались. Я сама из крестьян, поэтому и переживала за них всегда.
– А как вы попали в театр?
– Я очень рано уехала в Москву к братьям. Совсем девочкой была. Окончила школу, потом попала к Серафиме Бирман, которая при Всесоюзном радиокомитете организовала студию.
Вообще-то, я не знала, куда мне идти с таким ростом. Думала, кто меня возьмет? Но я, хотя и маленькая была, пела и плясала хорошо. Меня девочкой брали даже в церковь, подпевать тоненьким голоском. Цели стать актрисой у меня не было – в студию Бирман меня привела подруга. Ее не приняли, а меня взяли.
Серафима Германовна была учительницей ох какой строгой! На ее уроке чуть в сторону посмотришь – сразу: «Что такое? Потом будете собой заниматься!» Вот она учила нас правде в искусстве, достоверности и естественности. И эта ее правда передавалась нам. Поэтому, наверное, мне часто напоминают даже самые незначительные эпизоды, как, например, в «Чичерине» или «Экипаже». Говорят, очень достоверно сыграно. Часто зовут в «Ералаш». Недавно снялась в забавном сюжете «Совесть»: бегала за мальчишкой, стреляла из автомата, разворачивала настоящую пушку. После этого уговаривали сыграть металлистку, нацепить на себя все эти железки, заклепки…
– Сколько лет вы учились у Бирман?
– Четыре года. Потом всем курсом поехали в Великие Луки, играли в местном театре. А тут война… Мы эвакуировались в Ирбит, а в сорок третьем нас послали на фронт от Уральского военного округа. Выступали в частях дальней авиации. Считали самолеты: сколько улетает, сколько возвращается.
Из группы в группу артистов перебрасывали на американском «Дугласе», но однажды нас решили посадить на поезд. Пришли на перрон, бригадир побежал за распоряжениями. Вернулся и говорит: «Сейчас санитарный поезд придет, в него и сядем». Эшелон почему-то промчался мимо. А наутро, когда мы всё-таки доехали до нужного места, узнали, что его разбомбили. Несмотря на красный крест. Видим: на ветках простыни, шинели разбросаны… А ведь в нем могли ехать и мы…
– И как вас принимали на фронте?
– Летчики – прекрасные зрители. Первым отделением нашей программы была «Дочь русского актера», где я играла главную роль. Второе отделение – концерт. Я пела лирические песни, а мой муж, Семен Михайлович Скворцов, читал юмористические рассказы. Его тоже очень хорошо принимали. Сколько было отзывов из частей! Вернулись на Урал, и снова работа: утром шли репетиции, в четыре часа – концерт в госпитале (а госпиталей на Урале было много), вечером – спектакль и обязательно ночной концерт. И так каждый день. Всю войну.
– После войны вы сразу вернулись в Москву?
– Да. Но это было не так-то просто. Я получила известие, что у меня умирает мама. Стала просить, чтобы меня отпустили в Москву. Уговорила с трудом. Приехала, а ей стало лучше. Тогда я подумала: «А вдруг я уеду, а она умрет? Я не смогу ее даже похоронить…» И осталась. Попросилась в областной ТЮЗ, который находился в Царицыне. В то время такой был закон: за прогул или неявку на работу – тюрьма. Спасло меня только то, что у нашего директора был друг замминистра, и мне оформили перевод в этот самый ТЮЗ.
Так что я два раза спасалась от тюрьмы – то слишком много вопросов задавала, то из театра уехала. Это всё было небезопасно. У нас актер один был, Митрофанов. Чем-то ему эта фамилия не нравилась, и он решил стать Двиничем. Его и посадили: уж больно подозрительным показался поступок советского артиста. Стукачей полно было. За пустяки да попросту ни за что люди в лагерях мыкались.
– Какие роли вы играли в детском театре?
– Сначала мальчиков-девочек, пионеров-героев, козлят-зайчат, Красную Шапочку, Золушку. Были роли в «Доходном месте», «Слуге двух господ», «Молодой гвардии», «Отцах и детях». Играла что-то про совхозы и колхозы. Играла Простакову и даже Ниловну… Кстати, постановщик фильма «Мать» Марк Донской после спектакля сказал, что у меня внутренняя сила есть… несмотря на рост.