Геродот пишет: «Между тем множество корабельных обломков, подхваченных западным ветром, принесло к берегам Аттики, к так называемому мысу Колиада. Так исполнились прорицания о морском сражении, которое приписывали Бакиду и Мусею, а также пророчество, некогда изреченное афинянином Лисистратом, о принесенных сюда волнами корабельных обломках. „Колиадские жены ячмень будут жарить на веслах“, — предрек он».
Когда Ксеркс понял окончательно, что он присутствует не при победе, а при поражении, он поднялся со своего золотого кресла.
— Отправить немедленно гонца в Персию с известием о случившемся! — велел он. — Пусть там вместе с нами скорбят о великой утрате и обрушившихся на нашу голову несчастиях! Я же воздвигну плотину с материка на Саламин и все же завоюю этот проклятый остров!
Когда гневный пыл царя царей несколько спал и он сам понял всю нереальность своего плана завоевания Саламина, Ксеркс обратился к своему первому министру Мардонию:
— Нам предстоит оставить Афины!
— Я хочу остаться здесь и прорваться несмотря ни на что в Пелопоннес! — заявил министр.
— Хорошо! — кивнул Ксеркс. — Я оставляю тебе триста тысяч лучших воинов, с остальными же возвращаюсь домой!
Грекам Мардоний послал следующее послание: «Вы победили вашими морскими корытами людей сухопутных, не умеющих работать веслами, но теперь перед нами широкая и ровная земля Фессалии, да и Беотийская равнина хороша для состязания между добрыми всадниками и гоплитами.»
На следующий день основные силы персов начали отход к Геллеспонту. Остатки флота были к этому времени кое-как собраны, и теперь каждый из оставшихся в живых морских военачальников стремился показать царю, что он предан ему и готов сделать все возможное для безопасного перехода Ксеркса по мосту. Однако команды были настолько деморализованы после Саламина, что теперь они панически боялись всего. Когда персидские корабли достигли мыса Зостера, подле которого море усеяно множеством небольших утесов, то испуганные египтяне и финикийцы приняли их в сумерках за греческие триеры. Тотчас, невзирая ни на какие сигналы, корабли отвернули от скал и начали разбегаться в разные стороны. Собирать беглецов пришлось в течение нескольких дней. Ксеркс, наблюдая эту горестную картину с берега, к удивлению многих, даже не возмущался:
— Это следовало ожидать! Ведь у Саламина погибли храбрейшие, а уцелели трусливейшие!
Греки несколько дней после Саламина приводились в порядок и напряженно ждали, что предпримут персы.
Осматривая на берегу моря остовы выброшенных на отмели неприятельских кораблей и трупы персов с золотыми ожерельями на шеях и браслетами на запястьях, афинский наварх сказал сопровождавшему его:
— Возьми себе все это золото! Ты не Фемистокл, тебе можно!
По-прежнему стоя в боевых порядках, греческие триеры были готовы в любой момент продолжить сражение за Саламин. Узнав же об отходе Ксеркса, Фемистокл отдал команду о его немедленном преследовании. Греческий флот пустился в погоню. Однако у острова Андрос персы были потеряны в густом тумане.
Фемистокл разгадал намерения Ксеркса. Здесь же у Андроса он настойчиво призывал совет навархов произвести бросок к Геллеспонту, чтобы, опередив Ксеркса, разрушить мост, а заодно и добить деморализованный персидский флот. Но его разумная инициатива, как всегда, вызвала возражения. Более иных горячился воспрявший дух ом после Саламина Еврибиад.
— Если мы разрушим мост, то Ксерксу некуда будет уходить, и он опять вернется в Грецию, а потому идти к Геллеспонту никак нельзя и надо дать персам золотую дорогу! Нам же надлежит напасть на персидские берега, — вещал он.
— Ксеркс уходит, чтобы вернуться вновь! — пытался образумить говорившего Фемистокл.
Но опасность со стороны персидского флота для Еврибиада миновала, а с ней отпала необходимость прислушиваться и к разумным речам афинского наварха. Фемистокл остался в меньшинстве, и союзный флот так никуда и не двинулся. Совсем скоро грекам придется об этом горько пожалеть.
Вне всяких сомнений, что уничтожь тогда греческие триеры геллеспонтский мост и добей остатки персидского флота, положение Ксеркса сразу же стало бы критическим. Ему немедленно пришлось бы отводить еще оставшиеся в Аттике войска Мардония и общими силами прорываться на родину. Ни о каком продолжении войны, конечно же, уже не могло идти речи. Но Ксеркс был отпущен, и война продлилась еще долгих тридцать лет…
Геродот приводит в своих трудах слова Фемистокла, которые тот сказал, видя, что его предложение о походе к Геллеспонту провалилось: «Я сам часто видел, как побежденные устремлялись на победителей, когда те доводили их до крайности. Не станем же преследовать бегущего врага, раз уж нам неожиданно посчастливилось избавиться от него. Ведь не мы совершили это, а боги и герои, которые не захотели, чтобы один человек стал властелином Азии и Европы. Ксеркс нечестивец, который не пощадил ни святилищ богов, ни человеческих жилищ, даже море бичевали по его приказу и наложили на него оковы. Для нас будет лучше, если мы останемся дома и подумаем о себе и своих домочадцах. Пусть каждый восстановит свой дом и старательно возделывает свое поле. А весной мы отплывем к Геллеспонту и в Ионию».
В этой речи Фемистокла много непонятного и даже загадочного. Почему флотоводец столь быстро отказался от своего же более чем разумного предложения? Почему он не согласился с предложением Еврибиада, может не самым лучшим, но все же вполне приемлемым в тех условиях, о нанесении удара непосредственно по персидским владениям? Геродот и некоторые иные усматривают в этом подготовку Фемистоклом для своей последующей службы у Ксеркса. Что именно произошло тогда на совете навархов, в точности неизвестно… Быть может, уже тогда Фемистоклу стало известно, что, несмотря на всю свою популярность как истинного победителя Саламина, врагов среди влиятельных соплеменников у него не только не уменьшилось, а наоборот, более чем прибавилось. В желающих примерить на себя лавровый венок героя Саламина отбоя не было.
Может, именно поэтому Фемистокл вновь отправляет своего верного слугу Сикинна с секретной миссией, на этот раз уже прямо к Ксерксу. Триера с лично преданными Фемистоклу людьми незаметно покинула стоящий на якорях флот. Царю царей Сикинн передал слова своего хозяина:
— Послал меня Фемистокл, сын Неокла, военачальник афинян, самый доблестный и мудрый человек среди союзников, сообщить тебе, что он, желая оказать тебе услугу, отговорил эллинов преследовать твои корабли и разрушить мост на Геллеспонте. Ныне ты можешь совершенно спокойно возвратиться домой.
Передав это, посланники отправились обратно. И снова вопрос: почему Фемистоклу было так важно выглядеть перед персидским царем как его тайный друг и осведомитель? Что это, какая-то очередная военная хитрость, суть которой так и не разгадана до сих пор, или желание обеспечить себе приют на будущее в случае своего политического краха в Афинах? Вопросы, ответы на которые, мы, наверное, уже никогда не получим.
Неизвестно, как отреагировал на это сообщение и Ксеркс. Скорее всего, тогда ему было глубоко безразлично, кто именно из греков не допустил уничтожения спасительного моста. Главное, что мост был цел и невредим! Самого Фемистокла он оценит, но несколько позднее, когда узнает о его предупреждении накануне Саламина и о роли в разгроме своего флота.
Оставив отходящее войско на военачальника Гидарна, Ксеркс отправился к Геллеспонту на корабле. Едва отойдя от берега, он попал в жестокий шторм. Ветер и волны все усиливались, а корабль был переполнен свитой.
— Что нам делать? — спросил царь кормщика.
— У нас слишком много людей и мы можем опрокинуться! — ответил тот.
— Может, выкинуть за борт гребцов-финикийцев, а на их место посадить моих вельмож? — подумав, подозвал к себе кормщика Ксеркс.
— Это не улучшит, а ухудшит наше положение! — отвечал тот. — Ваши приближенные совершенно не умеют слаженно грести, а этому искусству за несколько минут не научишь!
Ксеркс повернулся к своим испуганным подданным:
— Персы! Теперь вы можете доказать свою любовь к царю! От вас зависит мое спасение!
Исполняя волю монарха, вся свита бросилась в волны, и корабль был спасен. Было ли на самом деле все именно так, сказать сегодня трудно. Но так, по крайней мере, гласит легенда. Впрочем, вполне возможно, что свитских просто-напросто выбросили за борт, вовсе не спрашивая при этом их желания. Когда же все опасности остались позади, и Ксеркс сошел на берег, первое, что он сделал — пожаловал кормчему золотой венец за собственное спасение и тут же распорядился отрубить ему голову за то, что тот погубил столь много жизней знатных персидских вельмож.
Обратный путь персидской армии был тоже не прост. Ряд греческих городов, которые при наступлении Ксеркса, были вынуждены подчиниться ему, теперь после Саламина уже отказывались подчиняться персам и нападали на их отряды. Большое поражение понесли отступающие под приморским городом Потидеи, которые в течение трех месяцев выдерживали осаду персидских отрядов, а затем, воспользовавшись сильным отливом, а затем и приливом, перебили всех осаждавших.
Персидский флот постепенно перебрался к азиатским берегам, оказав по пути некоторую помощь в переправке войск. С наступлением следующей весны морские силы Ксеркса стали понемногу стягиваться к острову Самос. Теперь флот состоял лишь из самых надежных и проверенных: из персов и мидян. Во главе флота царем был поставлены Мардонт и Арамит, помощником же их назначен племянник Артанита Ифамитр. Вновь идти к берегам Эллады персы не решались, а стоя у Ионии, ждали, когда Мардоний ворвется в Пелопоннес.
Меж тем Фемистокл занимался тем, что карал слабодушные острова, примкнувшие к персидским агрессорам. Карательную акцию он начал с того, что потребовал денег за измену с жителей маленького Андроса.
— Мы прибыли к вам с двумя великими богинями — Убеждением и Принуждением — и заставим вас заплатить за свое гнусное предательство! — объявил Фемистокл.