слом прядения и ткачества искуснее, чем англы и саксы, поэтому их приглашали селиться в Ингерлонде.
– Но если поля отданы под пастбище коровам и овцам, как же эти люди добывают хлеб, основу человеческой жизни? – полюбопытствовал я.
– Они покупают необработанную шерсть у лордов и землевладельцев. Господа огородили землю под пастбища и привезли сюда этих ремесленников.
– Погоди, – прервал я его. – А что же случилось с крестьянами, которые жили здесь прежде, с англами и саксами?
– Одно из трех, – ответил он. Мы поднимались вверх по крутому склону, дорожка заросла колючими кустами с ярко-зелеными листьями. Если эти листья растереть между пальцами, их можно употреблять в пищу как свежую зелень, они довольно вкусны, и мы с удовольствием лакомились ими по пути. Боярышник, вот как называется это растение. – Во-первых, сто лет назад большую часть населения истребила чума. У господ возникли проблемы слишком мало осталось работников, чтобы возделывать землю. Пришлось увеличить им плату. Далее, многие из выживших вступили в брак с фламандцами, и два народа слились воедино. В-третьих, те, кого огораживание лишило земли и кто не сумел через брак войти в семью прядильщиц и ткачей, сделались разбойниками и ушли, как здесь говорят, в Зеленый Лес. Они кормятся дичью, принадлежащей лордам, охотятся на зайцев и кроликов, а во время войны нанимаются солдатами к кому-нибудь из вельмож. Странно, что нам еще ни разу не повстречались разбойники. Во многих отношениях они осуществляют на практике то, что я проповедую.
Меня, однако, больше интересовала работа прядильщиц и ткачей.
– Они покупают шерсть, – ответил на мой вопрос Питер, – прядут ее, затем ткут и отправляют на рынок купцам. Между ценой необработанной шерсти и ценой готовой ткани есть определенная разница, и вот на эту прибыль они и покупают все, что им нужно, даже пшеницу.
Мы достигли гребня холма, откуда открывался вид на широкую плодородную долину, приютившую то ли маленький городок, то ли большое селение. Я на миг даже позабыл, о чем спрашивал.
– Берфорд, – произнес Питер. Спускаясь со склона, мы заметили небольшую яму, из которой двое мужчин добывали иссиня-серую рассыпчатую глину и сгружали ее на тележку.
– Сукновальная глина, – пояснил Питер. – Для производства ткани необходимо, чтобы поблизости была полноводная река и эта глина. Еще нужны пастбище для овец и опытные ремесленники. Сукновальная глина используется для того, чтобы счистить с шерсти грязь и жир, благодаря которым овечья шкура была теплой и непромокаемой.
– Да уж, без непромокаемой шкуры здесь не обойдешься, – согласился я, поскольку дождь моросил вовсю. – А зачем им понадобился гигантский чертополох? Ведь он годится разве что в пищу ослу.
Я имел в виду небольшой участок земли возле той ямы, где добывали сукновальную глину. Он был расчищен и засеян высокими колючими растениями.
– Это не чертополох, это ворсянка. Когда цветы отцветут, завяжется жесткая коробочка с короткой изогнутой щетиной. Ткачи пользуются ею, чтобы расчесать ворс, а затем они его сбривают и остается тонкая, как шелк, ткань – ее высоко ценят богачи.
– Это похоже на какой-то заговор человека и…
– Бога?
– …природы. Они вместе создали эту местность, где есть все, что нужно для ткацких мануфактур.
– Не забывай об истории. Чума тоже сыграла свою роль.
Берфорд весьма процветающее селение, причем богатство пришло сюда недавно. От Оксфордской дороги отходит главная улица села, застроенная новыми роскошными домами из кирпича с деревянными брусьями. Мы перешли небольшую речку, на берегу которой стояла занятная церквушка – занятная постольку, поскольку за триста лет она подверглась существенным переделкам и усовершенствованиям. На приземистую квадратную башню взгромоздили новенький изящный шпиль, неф и боковые приделы были надстроены новыми галереями, дополнительные колонны поддерживали новый свод, но при этом большая часть основания и примыкающие к церкви часовни остались без изменений.
Я указал Питеру на эти несоответствия.
– Мне кажется, было бы разумнее начать все сначала, – заметил я. – Они могли бы создать гармоничное здание в едином стиле и с точными пропорциями, а вместо этого получилась какая-то смесь. Более того, это и обошлось дороже.
Вместо ответа Питер ухватил меня за локоть – он всегда так поступал, когда хотел сообщить мне что-то особенно важное для него, задушевное, или хотел каким-то образом переубедить меня, – и повел меня в неф. Там стояла небольшая статуя, довольно грубое изображение женщины верхом на коне. Затем Питер стал обходить кругом старые колонны, и показывать мне капители, на которых был представлен в столь же грубом исполнении акт совокупления и тому подобное. Наконец, вернувшись во двор церкви, Питер подвел итоги увиденному.
– Это святилище, а не церковь, – сказал он. – Этот храм принадлежал не богу, а богине, белой госпоже – повсюду в нашей стране она разъезжала в пору летнего солнцестояния верхом на белом коне, златовласая, обнаженная, если не считать венка из цветов. Это знаки ее культа, их можно найти повсюду, если знать, где искать. В Бэнбери ее изображают с кольцами на пальцах и с колокольчиками на ногах, в Ковентри ее знают под именем Годивы. Церковники пытаются затушевать ее культ, строя свои церкви вокруг прежних храмов, но полностью стереть его они не в силах.
– Почему же этот храм, превратившийся в церковь, посвящен мужчине, пророку Иоанну Предтече? – возразил я. – Почему не Марии, матери пророка Иисуса, ведь вы считаете его богом, а стало быть, и его мать – богиня?
Питер посмотрел на меня спокойным, ничего не выражающим взглядом.
– Ты, верно, не знаешь, что праздник святого Иоанна, день его смерти, приходится на двадцать пятое июня, летнее солнцестояние, – ответил он. – Более того, Иоанн был обезглавлен, потому что такой награды потребовала себе за танец прелестная обнаженная девушка. Он был принесен ей в жертву. Погоди, через несколько недель наступит летнее солнцестояние, мы увидим костры, которые озарят всю страну, и тогда ты мне поверишь.
В этот вечер брат Питер читал проповедь, как обычно, сообразуясь с составом небольшой группы слушателей, на которых мы наткнулись у моста через реку. Большую часть его аудитории составляли цветущие розовощекие женщины в нарядной одежде – не в столь пышной, напоказ, какую любит знать, а в опрятных юбках и блузах белого, черного, коричневого или серого цвета, все как одна в накрахмаленных до хруста чепцах – порой эти головные уборы вздымались вверх словно паруса. Я отметил также довольно крупные ожерелья и серьги из золота.
Питер говорил о добродетели прилежного труда, о том, что благополучие есть не только результат прилежания, но и знак Божьего благоволения, более чем благоволения Бог избрал их своими служанками. Он добавил также, что человек не может быть спасен и причислен к избранным благодаря добрым делам или благодаря свершению таинств, этой погремушки для простых и ребячливых умов нет, он должен быть «выбран» Богом, потому он и называется избранным. А как человеку узнать, что он избран? Прежде всего об этом свидетельствует особая внутренняя уверенность, но есть и внешние приметы, например достаток, которого человек достигает благодаря приобретенным немалой ценой навыкам и усердной работе. И вновь Питер приводил и доводы, и примеры из посланий святого Павла в переводе Уиклифа. Похоже, этот Павел и впрямь был философом, судя по тому, как он разбирает вопросы веры, избранности и пользы или бесполезности добрых дел.
Слушательницам это пришлось по душе. Они улыбались, разглаживали фартуки, немногочисленные мужчины выпячивали грудь, откашливались и многозначительно поглядывали друг на друга.
– Так на что нам сдались священники с их латынью, – воскликнул Питер (приближался кульминационный момент его речи), – когда у нас есть для руководства Святое Писание, изложенное на чистом и внятном для всех английском наречии? На что нам церкви, когда нам обещано: где двое или трое соберутся во имя Его, там и Он будет посреди них? На что нам исповедь и отпущение грехов, когда мы можем прислушаться к голосу собственной совести?
В завершение Питер привел притчу о талантах[40] (как он сказал, из Евангелия от святого Матфея, глава двадцать пятая), тоже в переводе Уиклифа. Речь в ней шла о хозяине, похвалившем тех слуг, которые сумели пустить в рост вверенные им большие суммы денег, и осудившем того, кто зарыл монеты в землю и вернул их ему без прибыли.
Одному из слушателей, тощему высокому старику ткачу в дорогом бархатном костюме, с золотой цепью на груди, так понравилась эта речь, что он пригласил нас поужинать и переночевать у него. Этот человек был настолько богат, что в доме у него имелась даже отдельная комната для гостей. Его жилище напомнило мне лондонский дом олдермена Доутри, хотя, конечно, оно было скромнее. Тем не менее старый ткач и его семейство крупная светловолосая жена с большим носом и обширным бюстом, три дочери и двое зятьев – приняли нас прямо-таки по-королевски.
Поздним вечером, когда служанка проводила нас наверх и оставила на ночь свечу из чистого пчелиного воска, я напомнил Питеру:
– Как белая госпожа? Белая госпожа на белом коне?
– О, – ответил он, – я безумно люблю ее – но разве она приведет нас к столу с жареной уткой, плум-пудингом и сливками? Она обитает с немногими оставшимися пастухами и пахарями, она в Зеленом Лесу и с цыганами.
Питер захрапел, а я, улегшись по другую сторону разделявшего нас валика, задумался вот над чем: эти люди преуспевают, они зарабатывают много денег, и притом они весьма бережливы, они живут неплохо, но не транжирят свое богатство, не выставляют его напоказ. Не похожи они и на скупцов, которым доставляет удовольствие просто копить золото. Как они распоряжаются своими талантами, образовавшимся излишком денег?
Вельможа, получив от своих крестьян оброк, излишек продуктов продает за деньги ремесленникам и купцам, у которых нет своей земли. Все эти деньги он истратит на то, что ценит превыше всего, а для вельможи главное потешить свое самолюбие и утереть нос другим. Он купит строительный материал и оплатит работу строителей, чтобы возвести еще более великолепные дворцы и замки, он приобретет тонкие материи и резную мебель, задаст пир, достойный Гаргантюа