Он не хотел ехать в Преторию, и согласился на это лишь из уважения к первому человеку Америки. Кливленд был непопулярен во многих кругах, но Корт восхищался честностью и прямотой этого человека. Вероятно, на него повлиял и тот факт, что у Кливленда был незаконный сын. Когда его политические противники пронюхали об этом во время предвыборной кампании 1894 года, помощники спросили Кливленда, как им нейтрализовать эту информацию. Кливленд ответил просто: «Скажите правду». Таким человеком мог бы стать и Корт, не попади он под влияние Мэтью Брайта.
— В Африке есть человек, которому нужна помощь, — сказал Корт Тиффани. — Американец, у него тоже есть дети. Ты же не хочешь, чтобы он остался без помощи, если я не поеду туда?
— Мне все равно, — честно призналась Тиффани.
Корт понимающе улыбнулся.
— Ты еще слишком мала, чтобы это понять. Ну, будь храброй девочкой. Ты прекрасно проведешь время, пока меня не будет. Вы с няней погостите у тети Сары в Бостоне, и твой кузен Рандольф будет там. Тебе ведь нравится кузен Рандольф?
— Не очень. Я не хочу ехать в Бостон, я хочу поехать с тобой.
— Дорогая, ты не можешь поехать со мной, — со вздохом сказал Корт. Он боялся расстаться с дочерью, но опасность, угрожавшая иностранцам в Трансваале, пугала его не меньше, иначе он взял бы Тиффани с собой.
— Я не хочу в Бостон! — закричала Тиффани, топая ногой. — Не хочу! Не хочу!
— Ну, хорошо, хорошо. — Корт обнял ее и прижал к себе; он не выносил вида ее слез. — Ты можешь проехать со мной часть пути — до Англии, или даже до Кейптауна. Но я не могу взять тебя в Преторию, пойми это.
— Ладно. — Добившись своей цели, Тиффани сразу успокоилась. Она сможет поспорить из-за поездки в эту самую Преторию потом. Глядя на озабоченное лицо отца, она видела, что он раскаивается, что расстроил ее. — Расскажи мне о маме, — попросила она с самой очаровательной своей улыбкой.
— Ты уже слышала эту историю тысячу раз, — воскликнул Корт. — Больше рассказывать нечего.
— Тогда расскажи мне ее еще раз, — настаивала Тиффани.
Корт вздохнул и сел рядом. Его история была чистым вымыслом, и беда была в том, что Тиффани помнила все подробности лучше, чем он.
— Твоя мама родилась в Англии, — начал Корт, — в благородной, знатной семье, одной из самых известных в стране. Они жили во дворце в провинции. Дворец был окружен рвом, через который был переброшен мост, а сам дворец был богато обставлен и украшен.
— Как у принцессы, — подсказывала Тиффани.
— Почти как у принцессы, — осторожно соглашался Корт. — Но потом произошла трагедия. В семье случилась ужасная ссора, и твоя мама со своими родителями должна была бежать в чужую дальнюю страну, где им пришлось жить значительно хуже, потому что они обеднели.
— Куда они поехали?
— В Африку, в город, который называется Кейптаун.
— И мама ходила босиком и в лохмотьях?
— Не совсем, но платья у нее были старые и поношенные. Потом случилась еще одна ужасная трагедия, когда внезапно умерли ее мама и папа, оставив твою маму совсем одну без гроша в кармане.
— От чего они умерли? — спросила Тиффани, отлично зная ответ.
— От оспы, — Корт с улыбкой вспоминал теперь тот первый раз, когда Тиффани задала этот вопрос, и как он отчаянно искал ответ.
— И тогда ты нашел ее?
— Да. Я жил в Кимберли на алмазных копях и приехал в Кейптаун по делам. Однажды солнечным утром я ехал по Аддерли-Стрит и увидел прекрасную девушку, стоящую на углу улицы.
— Расскажи, какая она была. — Тиффани перевела взгляд на портрет, стоявший на пианино.
Корт проследил за ее взглядом, и его смущение усилилось. Недоверие, с которым Тиффани восприняла известие, что у него нет ни одного изображения ее матери, заставило Корта предпринять по всем галереям Нью-Йорка поиски портрета, который походил бы на выдуманный им образ.
— Она была невысокая и стройная, с длинными темными волосами. Когда я подошел ближе, то увидел, что у нее огромные фиалковые глаза и длинные черные ресницы.
— Как у меня?
— Совсем как у тебя, — подтвердил Корт. — На ней было голубое платье, и она была очень грустная.
— Потому что она не могла найти работу, и у нее не было денег, чтобы купить еду, — воскликнула Тиффани, — но ты посадил ее на лошадь и увез ее и подарил ей шелка, меха и бриллианты.
— Что-то вроде этого.
— Я думаю, это самая романтичная история, какую я когда-нибудь слышала, — серьезно сказала Тиффани. — Когда мы поедем в Англию, мы сможем, навестить маминых родственников.
— О, нет! — поспешно возразил Корт. — Я не представляю, где они живут.
— Ты можешь узнать, папа.
— Я даже не знаю их фамилии, — отчаянно импровизировал Корт. — Твоя мама не захотела мне сказать.
— Значит, ты знаешь только ее имя. Это было очень красивое имя, правда!
— Да, — медленно произнес Корт. — Очень красивое.
— Какое же?
— Ты же знаешь, какое… — начал Корт. Он отвел взгляд. — Алида, — тихо сказал он.
— Алида, — повторила Тиффани. Она взяла портрет и прижала его к груди. — Если не возражаешь, папа, я возьму маму с собой в постель, и мы возьмем ее портрет в Англию и Африку. Может быть, кто-нибудь помнит ее.
Когда за девочкой закрылась дверь, Корт закрыл лицо руками. Своим рассказом он хотел снять ее боль и надеялся, что Тиффани скоро перерастет свое детское любопытство, в противном случае ему придется отвечать на еще более сложные вопросы, когда она станет старше.
Глава вторая
Корт прибыл в Кейптаун в конце марта, и удивительно, что одним из первых, кого он встретил, оказался человек, которого он приехал спасать: человек, который, как все считали, находился в тюрьме Претории. Джон Хейс Хаммонд.
Выяснилось, что Хаммонд заболел дизентерией, и Барни Барнато использовал все свое влияние, чтобы его выпустили на поруки. Это было большим успехом, заверил Хаммонд Корта: ведь он был одним из четырех главных обвиняемых по делу о Комитете реформ.
Более того, Хаммонда, казалось, нисколько не беспокоила собственная судьба. Он с юмором рассказывал, как Нелли Джоэл, жена племянника Барни, Солли, обычно приезжала в тюрьму, спрятав под шляпкой сигары, а под платьем пару уток, тогда как Натали Хаммонд контрабандой проносила длинные болонские сосиски, обмотав их вокруг талии.
Корт был в растерянности. Приехав в такую даль, чтобы спасти своего соотечественника, он нашел Хаммонда загорающим в Кейптауне и с юмором рассказывающим о буйном веселье в тюрьме Претории.
Суд должен был состояться 27 апреля, но Хаммонд был уверен, что пленники скорее отделаются штрафом, чем получат срок. Поэтому Корт был в весьма радужном настроении, когда показывал Тиффани достопримечательности Кейптауна — самыми важными были место, где он встретил «Алиду», и дом, где родилась Тиффани — а потом они отправились в Преторию. Не желая, чтобы ее оставляли в Кейптауне, Тиффани вновь начала капризничать, и Корт уступил, поверив заверениям Хаммонда, что в Трансваале стало спокойно.
По сравнению с Нью-Йорком Претория была очень маленькой и сонной. Даже ее младший брат, Йоханнесбург, перерос столицу по части населения и масштабам бизнеса и строительства. Приехавшему из большого города Корту показалось, что Претория состоит из Черч-сквер со зданием правительства в центре и широкой длинной Черч-стрит, на которой находился особняк президента.
Сначала он предполагал посетить Пауля Крюгера, чтобы ходатайствовать за Хаммонда, но его убедили, что в этом нет необходимости. Все заговорщики были в прекрасном настроении, а солидные суммы штрафа, которые, как предполагалось, им предстояло заплатить, не составляли проблем для таких состоятельных людей. Только в ночь перед судом Корта начали мучить дурные предчувствия, когда Барни Барнато сказал ему, что заговорщиков усилено убеждали признать свою вину. Вероятно, была заключена сделка, и обвиняемым гарантировали, что если они признаются в своем преступлении, то будет вынесен более мягкий приговор. Внешне все это выглядело хорошо, признали Корт и Барни, за исключением того, что обвиняли в государственной измене, а за нее полагалась смерть.
— Выпей, — предложил Барни свое излюбленное средство успокоения.
— Нет, — ответил Корт. — Не хочу.
В первый день суда Корт ничего не понимал, потому что судопроизводство велось на голландском языке; он не мог спокойно сидеть на месте и постоянно оглядывал зал. Его беспокоил Хаммонд, который выглядел больным и нуждался в помощи врача; беспокоил судья, который, как говорили, уже потребовал для обвиняемых смертного приговора; беспокоило настроение ожидания сенсации среди зевак и особенно среди представителей прессы. Один из газетных репортеров показался Корту знакомым, но он был слишком возбужден и захвачен происходящим, чтобы размышлять об этом человеке. Слушание закончилось, и было объявлено, что приговор вынесут на следующий день.
— Давай выпьем! — опять предложил Барни.
— Нет, — отмахнулся Корт.
На следующее утро судья как-то подчеркнуто обыденно вышел в зал и, весело болтая со своими помощниками, занял свое место. Потом он предложил женщинам покинуть помещение. Сначала он вынес приговор первой группе обвиняемых: два года тюрьмы, штраф в размере 2 тысяч фунтов стерлингов и немедленная высылка из Трансвааля. В наступившей затем тишине судья надел черную шапочку и посмотрел на четырех зачинщиков. Даже человек с самыми ограниченными познаниями в языке смог понять фразу: «Hangen bij den nek». Хаммонд и трое его друзей были приговорены к смерти.
В зале возникли шум и неразбериха. Корт сидел неподвижно, но он заметил, что Барни направился к помосту, где сидел судья, и начал выкрикивать оскорбления. В полной растерянности Корт вышел на улицу и некоторое время стоял там, пока Барни и его друзья не увлекли его в Претория-Клуб.
— Мы непременно вытащим их, — пообещал Барни. — Выпьешь?
— Да, — ответил Корт. — Выпью, обязательно.
После стольких лет воздержания первый стакан показался ему каким-то безвкусным, второй был уже лучше, а третий — настоящий некта