Представить убийцу и грабителя мальчиком у Жерара не получалось, так что с удивившей самого себя холодностью он ответил старику, что преступления его воспитанника слишком велики, чтобы сохранить ему жизнь. Несчастный вновь залился слезами.
— Ваше сиятельство, — молил старик, — я понимаю, как мой мальчик виноват, и я не прошу за его жизнь… Но смилуйтесь над его душой! Позвольте ему исповедоваться перед смертью, причастится и получить отпущение грехов. И позвольте мне забрать тело и похоронить, когда казнь свершится.
Полковник почувствовал, как в руки ему суют какую-то бумагу. Ощутил, как к горлу подступил ком. Перед глазами неожиданно появилось укоризненное лицо жены.
— Но… такое может позволить только губернатор, — попытался возразить он.
— Умоляю вас, добрый господин, попросите его высочество…
— Я не имею никакого влияния на принца! — почти в отчаянии заявил молодой человек.
— Но хотя бы отвезите ему мое прошение…
Жерар спрятал смятую бумагу и вскочил в седло. Кто знает, если ему удастся выполнить просьбу старика, возможно, он сможет расстаться с Соланж как и подобает расставаться добрым супругам?
Когда полковник де Саше предстал перед губернатором, его высочеству захотелось сказать, что в Лош молодого человека вызывала ее высочество, так что граф де Саше может отправляться по своим делам и не отвлекать его всяким вздором. Только смущенный вид графа и какая-то бумага в его руках неожиданно остановили язвительность принца, подсказали Жоржу-Мишелю, что его сосед вознамерился о чем-то просить. Столкнувшись со столь неожиданным явлением, губернатор Турени решил проявить великодушие. Однако прочитав бумагу, Жорж-Мишель расхохотался.
— И ради этого прошения, — вопросил принц, — вы мчались из Тура, не щадили коня и самого себя? Что за чушь!..
— Но, ваше высочество, — проговорил полковник, — во имя милосердия…
— Послушайте, граф, — с легкой досадой остановил молодого человека Жорж-Мишель, — совсем недавно в этом самом кабинете вы требовали отправить мерзавца на колесо, а, между прочим, колесование — это королевская привилегия. Мне пришлось писать королю с просьбой разрешить покончить с негодяем именно тем способом, который выбрали вы. Теперь же, когда мои люди во весь опор мчатся в Париж, чтобы выполнить вашу прихоть, вы говорите мне о милосердии? Знаете, если бы на вашем месте был кто-нибудь другой, я бы решил, что его купили… Нет, граф, я, конечно, понимаю, — торопливо добавил его высочество, заметив ошеломленный взгляд полковника, — как нелегко отказать плачущим красоткам. Но подружка этого негодяя должна быть счастлива, что ее саму не отправили на виселицу…
— Это была не женщина, а старик, воспитатель того… человека, — после краткой заминки пояснил Жерар.
Принц Релинген понял, что герои Гомера упорно не желают покидать лошкий замок. Уж если великий Ахиллес не смог устоять перед слезами Приама, не удивительно, что молодой кузен попал в ту же ловушку. И все же убийца и разбойник не походил на павшего героя, и полковник должен был это уяснить.
— Если бы этот воспитатель лучше выполнял свои обязанности, — холодно заметил принц, — его воспитанник не угодил бы на колесо. Что мешало мерзавцу отдать свою шпагу королю и заслужить славу на поле брани? Он мог выбрать дорогу чести, которую выбрали вы, но он предпочел иное…
— А вы полагаете, ваше высочество, что между разбойником и пехотным лейтенантом такая большая разница? — вскинул голову Жерар. — Когда шесть лет назад я сбежал от вас, я попал в армию, но с тем же успехом я мог стать разбойником. Конечно, у меня был патент, но что это меняло? Моих людей даже уговаривать бы не пришлось… Да и чем я отличался от разбойника, когда выполнял приказы командующего? Нет, ваше высочество, при других обстоятельствах, он мог оказаться на моем месте, а я на его… Или вы думаете, имя Александра де Бретей способно уберечь от колеса?
Жорж-Мишель как зачарованный смотрел на человека, которого успел похоронить и оплакать, и который сейчас стоял перед ним живой и невредимый.
— Это невозможно… — прошептал он.
— Ну, почему же? — возразил полковник, неправильно истолковав слова принца. — В нашей прекрасной Франции возможно все, к тому же он тоже дворянин. Чем я лучше его? И потом, ваше высочество, ведь этот старик просит такую малость… Разве христианин не должен быть милосерден? Ведь вам это ничего не стоит…
Когда Александр де Бретей заговорил о милосердии, Жорж-Мишель понял, что больше не может сдерживаться. Ни слова не говоря, его высочество поднялся из кресла, шагнул к двери и выскочил из кабинета. Пробежал несколько шагов и повалился на первый попавшийся сундук.
Дурной опекун, никуда не годный губернатор, слепой художник — неплохой итог тридцати лет жизни, — с отчаянием думал принц. — И он еще смел мечтать о Нидерландах!.. Не узнать Александра, единственного человека, которого он поминал в своих молитвах. Изводить его мелочными придирками. Мечтать о какой-то глупой мести. Жорж-Мишель с силой потер лицо, неожиданно сообразив, что единственный в Лоше не подозревал о полном имени графа де Саше. Теперь ему было понятно заступничество Аньес, восторженность Ликура, неприязнь Шатнуа. А потом Жорж-Мишель сообразил, что обязан поторопиться, иначе рискует второй раз лишиться воспитанника и, возможно, на этот раз уже навсегда.
Принц Релинген вытер слезы и вернулся в кабинет.
Вид графа де Саше подсказал его высочеству, что он не зря торопился. Молодой человек был уже в плаще и шляпе и как раз собирался надеть перчатки.
— Что за непоседливость, граф, — шутливо произнес Жорж-Мишель, изо всех сил стараясь скрыть смятение. — Вечно вы куда-то торопитесь. Я только хотел сказать, что ради такой безделицы вам не стоило утруждать себя, вы могли отправить с прошением любого слугу. Но в одном вы правы — спасти душу грешника долг каждого христианина, так что пусть этот несчастный исповедуется и причащается. Я даже согласен, чтобы его похоронили, вот — смотрите…
Его высочество торопливо подписал прошение и позвал слугу. Ничего не понимающий Жерар выронил перчатки.
— И, кстати, граф, вас хотела видеть ее высочество, — уже почти обычным тоном сообщил принц Релинген. — А завтра, когда вы отдохнете, мы поговорим.
Совершенно сбитый с толку, Жерар последовал за слугой. Но когда ее высочества заговорила, сколько неподобающе было поведение Соланж, и стала просить простить провинившуюся, полковник в потрясении опустился на ближайший табурет. Аньес Релинген с волнением смотрела на молодого родственника.
— Это все монастырское воспитание, — попыталась объяснить она. — Да и я тоже виновата. Вы простите нас — меня и ее?
Жерар де Саше со смятением понял, что продолжает сидеть перед стоящей принцессой, осознал, что ее высочество просит у него прощения и поспешил встать.
— Я… понимаю, ваше высочество… — бессвязно проговорил он.
— Так вы простите Соланж? — просительно повторила Аньес Релинген.
— От всего сердца, — вырвалось у Жерара, и его слова прозвучали так живо и непосредственно, что принцесса с облегчением вздохнула.
От ее высочества граф де Саше вышел одновременно радостный и растерянный. Соланж простила его, принцесса проявила неожиданное снисхождение. Мир встал на ноги, перевернулся, а потом встал на ноги опять. Молодой человек не знал, какого святого благодарить за свою удачу, но через пару мгновений понял, что с миром все же что-то не так.
Стоило графу выйти от ее высочества, как его окружили не менее десятка слуг принца, и Жерар сам не понял, каким образом оказался за столом, а потом в одной из лучших спален лошского замка. Слуги суетились, старались предугадать его желания, услужить так, словно он был любимым младшим братом господина. Когда же один из лакеев спросил, какую воду предпочитает его сиятельство по утрам, Жерар заподозрил, что сошел с ума. В том, что безумен принц Релинген, он не сомневался.
ГЛАВА 13Nomen est omen[5]
При желании принц Релинген мог быть самим обаянием, и граф де Саше очень быстро это ощутил. Под напором доброжелательности его высочества понятная осторожность и недоверчивость полковника не смогли продержаться сколько-нибудь долго, и молодой человек с удивлением осознал, что его давняя мечта стать другом принца Релинген сбылась. Исчезло пренебрежительное равнодушие, отличавшее его высочество до сих пор, и столь же пренебрежительная снисходительность. Принц Релинген держался с ним так, как и должен держаться друг — как с равным. Ну, возможно, и не совсем с равным, признавал молодой человек. Шевалье Жорж общался с ним, как любящий старший брат общается с обожаемым младшим братом. Граф де Саше полагал, что десятилетняя разница в возрасте дает принцу Релинген это право. И, конечно, как и всякий старший брат, его высочество не скупился на добрые советы.
Правда, один из советов, который уже давно собирался дать другу принц Релинген, был не совсем бескорыстным. Каждый раз, когда лакей докладывал о появлении Жерара де Саше, Жорж-Мишель вздрагивал, вспоминая о собственной глупости, а также о тех последствиях, к которым эта глупость привела. Шесть лет назад он обязан был проверить всех владельцев лейтенантских патентов, как бы они себя не именовали, а по возвращении из Италии задуматься, как его кузина и воспитанница его жены могла выйти замуж за совершенно случайного человека. В общем, имя «Жерар де Саше» вызывало у его высочества сильнейшую неприязнь. Об этом принц Релинген и хотел говорить с другом и родственником. В конце концов, уверял себя Жорж-Мишель, молодой человек прислушивался к его советам и даже согласился завести подходящую для охоты лошадь.
И вот, в очередной раз завершив партию в шахматы и даже сведя ее к ничьей, принц Релинген решился на серьезный разговор.
— Скажите, друг мой, чем вам не угодило имя Александр?
Молодой человек вздрогнул.
— Нет-нет, не обижайтесь, я прекрасно понимаю, что для пехотного лейтенанта имя Жерар де Саше подходит, как перчатка к руке, но сейчас оставьте это имя там же, где и патент лейтенанта — в прошлом. Имя Жерар вам не идет… Скромность приличествует юным девицам, но никак не герою Турени. Да и кто из ваших близких называет вас Жераром? Даже вы сами — разве вам не приятнее именовать себя тем именем, каким называли вас родители и именуют друзья?