А потом его чем-то ударили по затылку, и он потерял сознание.
Глава 9Цитадель
Там, где он оказался, было очень холодно. Влажный, будто насквозь пропитанный водой, ветер касался лица, ерошил волосы, и Генри понял, даже не открывая глаз: это просто ветер. Никакого шепота, никакой темноты, обычный сквозняк.
Лицо и затылок пульсировали от боли, все тело затекло. Генри хотел было потянуться, но не смог: что-то крепко держало его за запястья. Он приоткрыл глаза, чтобы проверить, и тут же сощурился от света. «Значит, Цитадель далеко от дворца и площади», – подумал он. Мысли были неспешные, будто пробивались сквозь толстый слой пепла.
Он был в огороженном железными прутьями закутке посреди каменного зала с низким потолком. Свет сочился на пол сквозь маленькие, высоко расположенные окна – в такие можно заглянуть, только если на цыпочки встанешь. Каждый солнечный луч ложился на пол аккуратным косым столбом, выхватывая из полутьмы небольшой участок пола. И почти на каждом таком участке, запрокинув голову к свету, сидел человек. Из-за частокола прутьев вокруг Генри плохо видел их лица. Весь зал был разделен решетками на клетушки – штук двадцать, по десять с каждой стороны коридора, но заняты были только восемь. В каждой стояло немного мебели, совершенно одинаковой.
Генри лежал на боку, вжимаясь щекой в каменный пол, запястья были крепко стянуты чем-то вроде обитого железом ремня, от которого тянулась цепь, продетая в кольцо на стене. Генри приподнял руки к лицу, чтобы получше разглядеть ремень. Крепкий. «Посадят в клетку, как зверя», – предсказал отец. Ну, вот и оно.
От его движения цепь звякнула об пол, и все люди обернулись.
– О, новенький уже с нами, – жизнерадостно сказал один. – Мы прямо извелись ждать. Все хотим узнать, чего тебе руки сковали. Тут отродясь такого не бывало! Ты небось настолько ловкий ворюга, что мог бы и камеру сам себе открыть одним пальцем!
Теперь Генри мог всех разглядеть – они прижимались лицами к просветам между прутьями. У того, кто с ним заговорил, были удивительно белые и крепкие зубы, которые сейчас блестели в широкой улыбке.
– Да ладно, чего молчишь, не зажимай историю! Говорят, снаружи дела какие-то непонятные творятся, а мы тут живем вообще без новостей! – подхватил второй, рослый и плечистый, с крупной верхней губой, которая делала его похожим на лося.
– Дохлый он какой-то, – разочарованно протянул третий. – Только зря время тратили, ждали, когда очнется.
– А у тебя, Сэм, времени вообще ни на что не хватает, – осклабился зубастый. – Упекли на какие-то два года, как тут все успеть!
Все покатились со смеху, но Генри даже не оторвал головы от пола. Он так хотел общаться с людьми, и вот куда это его привело. Все, хватит, больше он силы на это тратить не будет.
– Эй, новенький! Серьезно, чего такой унылый? Расскажи хоть, за что посадили!
– Да ладно, вы на одежку его посмотрите. Небось из богатых был, пока не упрятали. Где ему говорить с такими, как мы! – проворчал Лось, разочарованно оттолкнувшись от прутьев. – Ладно, ребята, ну его, пусть попривыкнет. Давайте опять в «Угадай предмет».
– Второй день в ту же игру режемся! – возразил кто-то. – Давайте лучше в «Угадай песню», с прошлой недели не играли. Я начну: «Та-дам-па-дам»!
– Слишком просто! – загалдели отовсюду. – Это же «В поход собрался наш герой»! Нет уж, давай с двух нот, четыре – для слабаков!
Генри закрыл глаза. Больше всего ему хотелось заснуть и ни о чем не думать, но ничего не вышло, так что следующие пару часов он слушал гвалт заключенных, который тут же оборвался, едва открылась тяжелая деревянная дверь.
– Привет, Злыдень! Что у нас сегодня на обед?
– Надеюсь, сырные пирожки!
– Ха! Как будто ты помнишь, какие они на вкус!
– Да я скорее жену забуду, чем их!
Все опять засмеялись, но их перебил надтреснутый мрачный голос:
– Сколько вам повторять, у меня имя есть! Для вас я господин Стоун!
– Ясно, Злыдень! – гаркнул зубастый.
Генри уже узнавал его голос не глядя.
– Позорите меня перед новым заключенным, авторитет мой заранее гробите. Я вам это еще припомню! – заворчал господин Стоун и наконец подошел к Генри.
Это был человек с невероятно узкими, будто завернутыми внутрь плечами, и лицом, очень подходящим к прозвищу. В руках он держал поднос, уставленный щербатыми глиняными мисками, одну из которых протолкнул между прутьями в камеру Генри.
– Давай, приступай, – угрюмо бросил он. – Персиков у нас нет, а это чтобы съел. Если сдохнешь, скажут, я уморил, а мне это надо? Я потомственный надзиратель, свое дело знаю.
– Злыдень, я не ослышался? Ты сказал «персики»? – весело перебил зубастый. – Ну может, хоть один завалялся?
– Ага, ворюга, конечно, – буркнул Злыдень, распихивая остальные миски по камерам. – Может, тебе еще отбивную телячью?
– Ладно уж, так и быть, неси, – великодушно ответил зубастый.
В ответ он получил еще одну порцию ворчания, потом дверь захлопнулась, и воцарилась тишина, нарушаемая только бодрым стуком ложек о миски.
– Эй, новенький, – позвал Лось. – Ты, может, такое и не ешь, а только не дело, чтоб еда пропадала. Мне сойдет, я вечно голодный. Запусти мне миску по полу, я поймаю.
Лось через прутья протянул руку в его сторону, но Генри даже не пошевелился. Зачем делать кому-то что-то хорошее, если все заканчивается вот так? Лось снова попросил, и Генри, путаясь в железной цепи, перевернулся на другой бок, чтобы на него не смотреть.
Больше с ним никто не заговаривал.
К ночи боль, усталость и голод переступили порог, за которым заканчивается безразличие и начинается ярость. Генри даже сумел подняться, доплестись до узкой койки и натянуть на себя тонкое одеяло. Больше всего он боялся, что цепь не дотянется до кровати, но, видимо, те, кто посадил его сюда, были не такими уж живодерами, – длины цепи хватало, чтобы он мог свободно перемещаться по своему закутку. Если, конечно, захочет.
Генри вытянулся на кровати и опять попытался заснуть в безумной надежде, что, проснувшись, окажется где-нибудь в другом месте. Безопасном. Не таком страшном. В доме Тиса, например.
Стоп. Дом Тиса. Генри распахнул глаза. Дом ведь теперь принадлежит ему, и он может туда попасть в любой момент! Генри сосредоточился, изо всех сил представил дом среди облаков, и…
И ничего не произошло. Он попытался еще раз, по очереди воображая то прихожую, то спальню с алыми стенами, то гостиную с пестрыми креслами. Ничего. И он понял: судя по мощным стенам, эту тюрьму построили давным-давно, во времена, когда волшебство было еще сильно. А значит, она наверняка защищена от попыток сбежать с помощью волшебства. Генри не стал об этом слишком долго горевать – ничего, выберется по-другому. Мысль о том, чтобы дожидаться утра в этом месте, казалась ему просто безумной, он очнулся и не мог больше оставаться здесь ни секунды. Генри повел локтями, проверяя, насколько крепко затянут ремень на запястьях. Следующие пять минут он пытался вывернуть руки из железной хватки, но ничего не вышло, только цепь противно звякала об пол, кто-то сонно крикнул: «Да утихомирься ты, нашел время бренчать!» – и затих. Тогда Генри попытался вырвать из стены кольцо, загремев еще громче, так что на него спросонья накричали еще трое, но скоро понял: нет, это тоже бесполезно. Ну ладно, тогда остается еще один способ. Тот, что выручал его всегда. Если удастся стащить хоть одну перчатку…
Он так увлекся, что не сразу заметил того, кто сидел теперь прямо за решеткой его камеры. Генри замер. Он сразу понял, кто это, посидел, пытаясь унять бешено колотящееся сердце, и только потом поднял голову.
Барс глядел на Генри сквозь прутья, обернув хвост вокруг лап. Шерсть его сияла, отражая лунный свет, и Генри чуть не заплакал от облегчения. Барс его вытащит отсюда. Он увидел, как ему плохо, и пришел. И тут Барс заговорил, как обычно не открывая рта. Голос исходил откуда-то из глубин его звериного тела.
– Сивард отдал тебе остаток своих сил, – произнес он. Его широкая неподвижная морда чуть склонилась набок. – Их было не так много.
– Что? – растерялся Генри. Он ждал совсем не этого – желательно открытой двери и упавшей цепи.
– Теперь ты можешь спокойно прожить остаток жизни. Голос твоего дара умолк и не мучает тебя. Но это не навсегда. Думаю, Сивард и сам не знал этого, но я знаю, – сказал Барс, и взгляд его круглых глаз стал печальным. – Благодаря Сиварду ты можешь без последствий воспользоваться даром только три раза. Потом все вернется к тому, чем было, и ты снова почувствуешь на себе власть огня.
– Я использовал дар, чтобы снять с Джетта метку Освальда. И еще раз – чтобы сжечь прилавки, – медленно произнес Генри. Он все понял. – И если я уничтожу эту цепь… Это будет уже третий раз, а потом…
Его передернуло. Голос в голове, постоянный жар, ожог у любого, кто коснется его голой кожи, – все это вернется.
– Ты можешь открыть дверь? – без голоса спросил Генри.
– Я могу все. А ты – нет. Ты человек, Генри. И поверь, ты не первый избранный в истории этой земли. – От глухого, хрипловатого голоса у Генри мурашки по спине поползли. – Для разных целей в разные времена я выбирал разных людей. И знаешь, что сгубило добрую половину из них?
– Враги? – еле слышно спросил Генри. Его начало трясти.
– Нет. Уверенность в том, что они теперь выше других. Как только человек решает, что раз и навсегда прав, он проигрывает.
Генри сжал зубы. Из всей этой речи он понял только одно.
– Ты не собираешься освобождать меня, верно? – выдавил он. – Ты просто пришел сказать, что я могу либо выбраться отсюда с помощью дара, но снова превратиться в чудовище, либо навсегда остаться здесь, но нормальным?
Барс неспешно кивнул, и Генри захлестнуло таким гневом, что руки задрожали.
– Тогда проваливай отсюда. Это ты меня во все это втянул, и что теперь, доволен? Проваливай! – Он крикнул это так громко, что, кажется, перебудил всех заключенных, но ему было все равно.