Эта забота буквально разрывала Кольке сердце. Возле школы при виде беззаботно щебечущих школьников с ранцами его передернуло. Вспомнил о шепотках за спиной, тыкающих в его сторону пальцах. Немец – вот что его ждет в школе! С урчащим животом и поганым настроением в школу совсем не тянуло. Колька в отчаянии стукнул портфелем по металлической ограде и привычно развернулся обратно, по асфальтовой ленте в сторону родной заброшки. Вдоль трамвайных путей, дальше пройти пустырь, миновать заброшенный парк, и вот его «версальский дворец», что приютил Кольку с Санькой да их друзей-бродяжек.
Оказавшись среди привычных руин, Колька первым делом стянул с шеи галстук и сунул его в портфель. Потом пошарил в тайнике, чем бы хоть немного утолить голод, мучивший его уже целые сутки. Но пространство под сломанным перевернутым шкафом было пустым.
– Брюхо крутит с голодухи? – захихикал знакомый голос. В углу из-под самодельного навеса высунулась вихрастая голова Анчутки. – Слопали еще на прошлой неделе последнюю консерву. Ух! Холодища! Анрюха побег сейчас к хлебному, хочет стянуть булку, пока грузчик лотки тягает. Горячий хлеб с молоком – самое с утра вкусняцкое, в деревне мамка часто нам стряпала лепешки с парным молоком. Чай тоже ничего, хоть и горько без рафинада. Воды накипячу, озяб чего-то.
Целыми днями Анчутка с Пельменем таскались по улицам столицы, выискивая, где можно стянуть продукты, выпросить копеечку у сердобольной гражданки или сдернуть с веревки сохнущее белье.
Колька даже не задумывался, что у приятелей нет дома, родителей, а будущее ограничено одним днем. Привык к ним, ходил вместе с ребятами на вылазки, рассматривая такие прогулки как необычные приключения. Но ведь не всегда же жили они бездомными воришками, среди руин, которые так напоминали разрушенную войной детскую судьбу.
– Яш, а тебе в деревне нравилось жить? – спросил у приятеля печальный Колька.
– Конечно, там простор. И воздух! Вдохнешь – и как меду глотнул. А тута… тьфу, вонища, шум, все деловые, как председатель наш.
– А зачем ты тогда в город уехал?
– Так голодно жилось. Есть было нечего, сначала мать померла от голода, потом дед и братишки, я к тетке перебрался. Она хоть и распухла вся от водянки, но долго по дому ползала, по чугункам еду искала. Когда и тетка померла, я чуть-чуть у соседки пожил, Андрюшкиной матери. Только их там своих пять ртов голодных. Вот в город и подались на товарняке. Пельменя с собой прихватил: вдвоем сподручнее.
– А почему вы картошку там, капусту не выращивали?
– Да как не выращивали, все было – свекла, горох, капуста, морква. Корова была. У меня мамка хозяйственная, всю жизнь внаклонку над грядками. В колхоз сначала урожай и корову забрали. Потом немцы всех кур порубили. Как немцы ушли, председатель тоже по домам пошел зерно искать. Потом засуха была. Вот мы в город и подались, здесь еды поболе. Думали, работу найдем, чтобы деньгами помогать Андрюшкиной матери. У него малые братья и сестры в деревне остались.
У Кольки все сдавило внутри от жалости к приятелю – один живет в ненавистном городе, бросил родной дом…
Тем временем через неровный проем в катакомбы протиснулась широкоплечая фигура в огромной тельняшке, свисающей почти до колен. Пельмень с ликованием показал грязный подол, в котором лежали два свежих калача.
– Во! Еле ноги унес! И водитель за мной бежал, и дворник! А я калачи к пузу примотал – и чесать дворами!
Они принялись пить горьковатый чай, который уже успел вскипеть на костре, щедро откусывая от мягких золотистых колец. Случайное лакомство закончилось слишком быстро.
– Уф, ну и красота, каждый день бы так. – Андрей с сожалением рассматривал ароматные крошки на чумазой ладони. А Яшка вдруг зашелся в глубоком грудном кашле.
Колька с набитым ртом посоветовал:
– Постучи его по спине, подавился от жадности.
Пельмень замотал головой, а когда Анчутка скрылся под навесом, объяснил тихо:
– Занедужил Яшка, кашляет и кашляет, как собака на дворе.
– Теплым молоком с маслом его отпоить надо, сахару ложечку можно для сладости, – дал совет мальчишка.
– Или редьку с медом натереть. Тоже хорошо от хвори, – согласился приятель.
Оба смолкли, понимая, что не каждый день беспризорникам удается найти кусок хлеба, о каком уж тут молоке или меде может идти речь.
– А ты чё, со школы опять сбег? – поинтересовался Пельмень.
Колька в ответ лишь кивнул: рассказывать об унизительном прозвище не поворачивался язык. Даже думать про школу не хотелось. Хотя он твердо решил завязать со старой жизнью, но на деле получалось пока плохо. Вот и уроки снова прогуливает, отсиживаясь в заброшке, вместо того чтобы корпеть над учебниками и готовиться к экстерну за седьмой класс.
– Колька, – вышел из задумчивости Пельмень. – Пойдем со мной до рынка, а?
– Чего тебе там?
– Да форму продать хочу, лекарства надо купить. Зачахотится же Яшка, у меня так тятька помер. Высох весь и кашлял кровью, доктор сказал, надо лекарства уколами и питание усиленное, а у матери нас пятеро. Какое там питание! Продадим форму, купим куру, и потом в аптеку. Сварю ему бульон.
– А как вы потом работать будете без костюма? – удивился Колька.
– Так Яшка уже три дня как лежит, походит маленько и лежит. Потом раздобудем, сейчас лекарства и курицу надо, – стоял на своем Андрей.
Он прекрасно понимал, что школьная форма, которую раздобыли они с Анчуткой из украденного на вокзале чемодана, была важной частью их регулярного заработка. Когда мальчишки появлялись в застиранных тельняшках или драных ватниках, в разбитых ботинках, с торчащими вихрами, прохожие опасливо прижимали сумки и кошельки, чтобы оборвыши-беспризорники не увели ценности. В школьной же форме сразу сливались с толпой и больше не ловили на себе тревожные и подозрительные взгляды.
В таком виде друзья раз за разом разыгрывали один и тот же спектакль: высматривали солидную дамочку с лакированным ридикюлем, Пельмень ловко выхватывал сумочку и мчался со всех ног до ближайшей подворотни. Анчутка в школьной форме бежал вслед за ним, изображая смелого пионера-спасителя. Через пять минут школьник возвращался с якобы отбитым у хулигана трофеем. Жертва, разумеется, своего героя благодарила, выдавала ему денежную награду, которую налетчики с удовольствием меняли на продукты.
Такая игра в «держи вора» веселила обоих. Каждый раз они соревновались в беге, а потом хохотали у костра с кипящим котелком, изображая женские крики и панику. Но с болезнью Анчутки исчез их ежедневный доход, вот уже который раз Пельменю приходилось добывать еду воровством.
Колька вдруг решительно засобирался, сунул портфель в тайник под шкаф:
– Не надо форму продавать, я найду продукты и лекарства. Андрей, я оставлю здесь вещи свои, присмотрите.
Пельмень хмуро кивнул, он с осторожностью переливал кипяток в эмалированную кружку, чтобы напоить захворавшего друга.
И Пожарский бросился бежать. Через заваленный проход, по безлюдной утренней улице, дальше через трамвайные рельсы до шумной площади трех вокзалов, где можно выловить Давилку. Вместе со звенящими юркими трамваями торопились и Колькины мысли: «Попрошу в долг, купим продуктов и лекарства, а потом отдам ему. Ради Светки, Саньки. Ради Анчутки. Для друзей можно идти на преступление. В конце концов, даже д’Артаньян с тремя мушкетерами ради благородных целей дрались, обманывали, добывая подвески». Не хотелось ему признаваться самому себе, что не получилось сказать «нет», отказаться от легкой воровской добычи, пришлось идти на сделку с Черепом. И никак не отпускает его старая жизнь, тянется длинным смрадным следом за спиной.
Среди пестрых рядов менял, фарцы и колхозников из ближайших деревень бродил Давилка в своем неизменном пиджаке. Прилавки вокруг него были завалены соленьями, мясом, сушеными грибами и ягодами вперемешку с яйцами, крынками молока и сметаны.
Площадь у трех вокзалов, где собирались торгаши, спекулянты, попрошайки и жулье всех мастей, стало с недавнего времени его любимым местом «охоты». Здесь Михан чувствовал себя как рыба в воде. Весь день до последнего торговца он слонялся между прилавков, глазел на побирушек, которые изо всех сил старались привлечь внимание шумного рыночного люда. Одни только «самовары» чего стоили. Фронтовики, что потеряли на войне руки и ноги, теперь сидели целыми днями, опершись о заборчик у входа в рынок, и вызывали жалость как странные жуткие игрушки. Бабки при виде изуродованных тел крестились и жалостливо кидали им копейку, мужики хохотали от похабных частушек, которые калеки выкрикивали после поднесенного шкалика. За день улов из медяков и угощения собирался щедрый. Вечером хмурый цыган грузил осоловелых «самоваров» в большую тележку и увозил в съемную сырую комнатушку до следующего утра.
Сюда же, на привокзальный рынок, колхозники везли свои немудреные запасы, которые можно было обменять на деньги, а еще лучше – на добротную обувь и одежду. Среди толпы бродили скупщики краденого, воровские менялы. Приметив хорошо одетого человека, распахивали полы пальто, сверкая металлом трофейных часов, портсигаров, фляжек, зажигалок. Купить и продать в этом людском скопище можно было все что угодно: и фронтовые ордена, и заговоренные церковные свечки.
Череп шутил, что Давилка ходит туда скупать человеческие души для усиления воровской удачи. Тот же и правда не пропускал дня, чтобы не нанести визит в этот смрадный, кипящий страстями адский людской котел. Между прилавков, куч мусора и сваленных мешков заводил он новые знакомства, азартно торговался и болтал о жизни с завсегдатаями, вычисляя крупных барыг. Чтобы потом пустить им вслед соглядатаев и вычислить квартиру, где хранится наспекулированное добро.
Но сегодня Давилку не будоражила привычная торговая суета черного рынка. Он нервно щупал в кармане холодную бляшку трофейных немецких часов и терзался тяжелыми сомнениями: «Если наведет Малыга милицию? Вот ведь Череп сидит как паук в норе, а я отдувайся. Навыдумает планов, а Михан делай, нашел себе слугу. А без мальчишки в хату нет дороги: замки слишком мудреные, ножичком не подцепить. Если такие фильдеперсовые запоры, то и в хате пощипать найдется чего. Нужен форточник, нужен до зарезу».