– Это вы! Как долго я вас искал! В госпитале все время, пока лежал, спрашивал ваше имя. Но никто не знал. Как тут разобраться, в бою, кто кого вынес? А я вас запомнил, запомнил! Вы меня вытащили на себе под пулями. Навсегда запомнил!
Елена Трофимовна внимательно всматривалась в широкое лицо мужчины и никак не могла узнать его. Да и разве упомнишь в таком-то аду! Нет, кое-кого она, конечно, запоминала – по голосам, по стону, когда ей, хрупкой медсестре, приходилось тащить раненого с поля боя. И вдруг словно молния сверкнула перед глазами.
– Митя?! Ты?
Довольный, что его наконец-то узнали, мужик расхохотался, ловко перешагнул деревянным протезом через ведра с овощами и крепко стиснул свою спасительницу в объятиях.
– Узнала, узнала. Митя я, правильно, Митя. Подо Ржевом, помнишь? Живой я остался, живой, сестричка!
Люди вокруг плакали и вздыхали, наблюдая за их встречей. А он, задыхаясь от радости, все сильнее сжимал ее тоненькие плечи и только приговаривал:
– Спасибо тебе, сестричка, спасибо… Живой я, живой…
Долго, со слезами на глазах, стояли они друг против друга. А когда ликование от первых минут встречи утихло, Митя вручил ей ведро картошки и два кулька с семенами:
– Держи, посадишь дома, на подоконнике, свои помидорки будут. Сорт специальный, махонькие и сладкие. Будешь есть и меня вспоминать. Я ведь теперь каждый день смотрю на жену, на ребятишек и про тебя думаю. Вынесла ведь, живой я!..
Не обманул Митя. Теперь каждое утро одинокой женщины начиналось с осмотра своих питомцев – не проклюнулся ли новый листочек.
Вот и сегодня: отстоянной водой из щербатой кружки она осторожно, по капле, начала поить зеленые росточки. Краем глаза наблюдала за суетой во дворе. Возле новенького «Москвича» суетились соседи. Судорогин-старший важно сидел за рулем и с удовольствием рассматривал блестящие кнопки и рычажки, не обращая внимания на женскую возню. Его сын, Альберт, напротив, метался от подъезда к машине, помогал бабушкам укладывать сумки с провизией, бегал в квартиру за забытой корзиной с вареными яйцами.
Если вчера время для него тянулось как капля меда с ложки, то сейчас сборы происходили слишком стремительно. Вот уже захлопнулся багажник, мама заняла свое место на переднем сиденье, рядом с отцом. Бабушки шикнули на Альберта, чтобы он садился между ними, а не у окна, где его точно продует. А он все медлил, выжидал, словно хотел оттянуть что-то страшное и неотвратимое.
Голос матери взвился над двором:
– Альберт, немедленно в машину! Сию же секунду! Нам еще ехать целый час! Отец не железный, чтобы терпеть твои копания!
Он нырнул в свежий, с иголочки, салон, втиснулся в узкое пространство между бабушками и замер в тоскливом предвкушении завтрашнего вечера. Машина фыркнула, спугнула стайку воробьев и покатила со двора.
– Вон Елена из семнадцатой как смотрит, во все глаза. Завидует, никто ее так замуж после войны и не позвал, – зашептала одна бабушка.
– Знамо дело – фронтовичка. Знаем мы, чем они там на фронте с чужими мужьями занимались, – поджала губы вторая бабушка.
– Мама! – выкрикнула с переднего сиденья мать Альберта. – С вами ребенок рядом сидит.
Но Альберт не реагировал на крики родни, он с замиранием сердца смотрел в зеркало заднего вида, как все дальше и дальше удалялся их дом.
Через две улицы от дома Судорогиных на своей светлой кухоньке хлопотала с утра Антонина. Дочь спала, раскинувшись на старой тахте, сын вытянулся на узенькой кровати, скинув на пол одеяло.
Тоня прокралась на цыпочках в залитую солнцем комнату, бесшумно задернула занавеску, чтобы яркое солнце не разбудило детей. Сама вернулась обратно на кухню, заглянула под полотенце – опара уже поднялась.
Вчера сердобольная врачиха, видя, с каким старанием трет худенькая санитарка полы и стены, сунула ей в руки кулек с мукой и дрожжами, что получила в благодарность от выздоровевшей пациентки. И сегодня утром Антонина любовалась, как вызревает тесто, поднимаясь ароматной шапкой над кастрюлей. С удовольствием принялась она отщипывать кусочки и плавными движениями превращать их в ладные круглые булочки. Теперь сверху каждого пышного колобка по несколько крупинок сахара со стенок старой коробки, где хранился рафинад для Игоря, и можно отправлять булочки в печь. Пока дождешься румяной золотистой корочки, можно передохнуть на табуретке. Ее еще в четвертом классе своими руками сделал вдохновленный уроками труда Колька. Целый месяц в коридоре летела стружка, стучал молоток. И вот на Восьмое марта матери были подарены два ровных небольших табурета со свежим лаковым покрытием.
Сколько раз порывалась Антонина отнести их на рынок и обменять на продукты, но каждый раз останавливала себя: слишком дороги были ей эти простенькие сиденья. Хороший у нее все-таки вырос сын, стал опорой. Всю войну трудился на заводе, приносил домой рабочий паек. Даже когда приключилась некрасивая история с исчезнувшим у Светки пайком, Антонина сильно переживала, не могла даже слова сыну сказать или пристыдить. Не верилось матери, что ее щедрый и заботливый Коля мог позариться на чужое. Да и Колька же переживает, ходит сам не свой, не поднимая глаз, скупо выдавливая каждое слово. Не знала Тоня, как подступиться к вдруг повзрослевшему, ставшему чужим и холодным сыну. Поэтому с надеждой укладывала ладные булочки на противень, соскребала старательно кристаллики сахара с коробки. Надеялась, вот сейчас проснется Колюшка, увидит любимое лакомство и прижмется к ней, обнимет, как еще малышом обвивал ее ручонками изо всех сил в благодарность за вкусный завтрак. Потом можно вместе с детьми навестить мужа в больнице, поднять ему настроение. Пускай даже Коля и украл, нахулиганил, на любого может слабость найти. Дети уже несколько лет досыта не ели, тут и взрослый не удержится, голод – страшная штука, может и на воровство толкнуть. Так ведь и осознал сыночек все, исправился, не преступник же он.
От ужасного слова у Тони екнуло сердце, она торопливо махнула полотенцем, словно отгоняя подальше пугающую мысль.
Запах свежей выпечки поплыл по квартире, защекотал ноздри, вырвал из сонного плена Кольку и Наташку. Девочка, соскочив со скрипучей тахты, бросилась на кухню:
– Булочки! На завтрак! Ура!
– Тише, тише, – замахала на нее руками Антонина. – Колю разбудишь, дай ему отоспаться.
Но Колька, взъерошенный, в одних трусах, уже показался в коридоре, протопал крепкими ногами в ванную. Наташка же не утерпела и как была неумытая, со спутанными кудельками волос, утянула свежую булку и принялась жадно откусывать сладкую верхушку.
Но у старшего брата аппетит пропал совсем. Он изнывал от неприятного чувства ожидания страшного вечера внутри. Мать вопросительно заглядывала ему в глаза, но никак не могла разгадать причину плохого настроения сына. Из-за школы расстроился? Что придется ему снова сидеть с ребятишками над учебниками, хотя мог бы уже в этом году окончить восьмой и пойти работать?
Антонина со вздохом присела на табуретку. Как же ей выкрутиться из трудной ситуации? Осторожно предложила:
– Я поговорю с соседкой, Анной Филипповной, может быть, она иногда согласится с Наташей сидеть, пока я на работе. В школу сходим с тобой, пускай разрешат экстерном сдать экзамены. По учебникам разберешься, ты у нас умненький.
Но Колька вдруг подскочил с места:
– Не надо, ничего не надо! – и бросился к двери. Не успела Антонина опомниться, как он уже натягивал куртку и разбитые башмаки.
– Я сегодня у Альберта переночую, он с математикой обещал помочь.
– Ты куда? Мне вечером на работу! Кто с Наташей будет сидеть?
Колька выскочил прочь из квартиры, не дождавшись ответа. Тоня с тревогой прислонилась к дверному косяку: что же происходит с сыном?
Но печалиться было некогда, Наташка хныкала из-за вредных пуговок на платье. Пора было ехать к мужу в больницу, потом варить Наташке обед. Долгий хлопотный день наваливался, грозя закружить ее в длинном водовороте забот.
Санька со Светкой всю субботу провели с тряпками в руках. Яркое весеннее солнце высветило во время утреннего чаепития Анны Филипповны разводы и отпечатки детских ладошек на стеклах. Поэтому вместо прогулки Санька сначала строгал брусок мыла в теплую воду, потом долго возюкал грубой тряпкой сначала по одному окну, потом по второму. Сперва в общей комнате, а потом на кухне.
Светка таскалась следом и по приказу Саньки подливала в таз теплой воды, выливала в раковину мутную, с мыльными разводами. А в перерыве между этим с любопытством изучала разноцветные пузыри на поверхности воды.
– Теперь рви газеты и комкай, натирать будем, – скомандовал Санька. И с завистью посмотрел на Кольку, который, вылетев из подъезда, бросился бежать.
«Вот у кого ни забот, ни хлопот! А мне тут еще работы на полдня», – завистливо подумал Санька. Со злостью скомкал старую газету и яростно принялся натирать окно до прозрачного скрипа.
Светка при виде Кольки в окне расстроилась. Неужели он побежал на встречу с той красивой девочкой, которой она нечаянно выболтала секрет? Теперь у нее ни секрета, ни заботливого Кольки!
Анна Филипповна тоже заметила соседского парнишку и даже сплюнула в сердцах:
– Тюрьма по нему плачет, вырос бандит! Продукты ворует и других склоняет. Саньку вон сбил с панталыку.
От кипящего недовольства она оглянулась вокруг и нашла повод для нового возмущения. Двери! Дверь в квартиру была изрисована мелом, заляпана кляксами и загажена до невозможности отметинами детских ботинок.
– Санька, ты видел, что вы с дверями сделали? Это куда годится?! Есть, пить они горазды! Сел тетке на шею и сидит, да еще «довесок» добавил. Ножки свесили! Всю дверь вон испинали, неряхи! После окна воду меняйте, двери будете отмывать! Ты мне повздыхай еще, вздыхает он! – От кислой мины племянника Анна разлилась еще сильнее, вулкан внутри нее бурлил и требовал извержения. – Никакой благодарности, сидят на всем готовом! И еще носы воротят. Три давай лучше, три! Как марать – он первый, а как отмывать – нет никого! Без вас квартира сияла. А сейчас взглянуть страшно! Как связались с этим Пожарским, так совсем стыд потеряли. Ему дорога прямая в тюрьму, и вы с ним там же окажетесь!