[687]. В переиздании 1415 г. упоминавшегося выше учебника французского языка Manières de langage профессиональные занятия некромантией также приписывались уже не французам, а их противникам[688].
Вместе с тем Пьеру Мамори должно было быть прекрасно известно, что столь нелюбимые им англичане полагали именно его соотечественников людьми, склонными к использованию колдовства[689]. Во всяком случае, главную надежду Карла VII — Жанну д'Арк — они без сомнений причисляли к ведьмам, а ее помощь королевским войскам списывали на действие магии. Так, анонимный автор ранней версии «Лондонской хроники», созданной около 1432 г., уделил всего несколько слов французской национальной героине — и лишь для того, чтобы назвать ее «лживой ведьмой», которую ее соплеменники почитали как провидицу и даже как «почтенную богиню»[690]. Неизвестный автор нормандской хроники, датирующейся 1439 г., сообщал, что противники видели в девушке колдунью, чьи победы были добыты при помощи заговоров, танцев и иных магических практик[691].
Этот образ сохранялся в английских источниках и позднее. В частности, в самом первом антиведовском памфлете «Краткий трактат, демонстрирующий отвратительную скверну магических наук», опубликованном в Лондоне в 1561 г., его автор Фрэнсис Кокс уверял своих читателей в том, что «некая девица, называемая Божьей Девой, знаток подобных [магических] наук…. своим искусством добилась того, чтобы французы чудесным образом побеждали в военных операциях»[692], хотя на самом деле то были «происки дьявола и [настоящее] колдовство», которое Господь допустил лишь для наставления этих грешников[693]. В «Хронике английских королей» Ричарда Бейкера, впервые увидевшей свет в 1635 г., выдержавшей 12 изданий с 1643 по 1733 г. и ставшей для соотечественников автора главным источником знаний по средневековой истории, Жанна д'Арк вновь была названа «ведьмой и обманщицей [французского] короля и его подданных, которая после многочисленных обещаний раскрыть свое тайное искусство… была сожжена в Руане»[694] (Илл. 15).
Туже особенность в отношении англичан к французам и их Деве подмечали и сторонние наблюдатели. Так, об использовании Жанной колдовских, с точки зрения ее противников, амулетов писал Уолтер Боуэр, продолжатель «Шотландских хроник» Джона Фордана[695]. По мнению уже упоминавшегося выше Мартина Ле Франка, девушка была осуждена не за военные преступления и не за впадение в ересь, а за занятия некромантией[696]. А анонимный автор «Книги предательств Франции», созданной после 1464 г. и носившей ярко выраженную пробургундскую направленность, видел в Жанне обычную ведьму с «дьяволом в животе»[697]. Даже если Пьер Мамори не знал этих текстов, он совершенно точно был наслышан о процессе, возбужденном против Орлеанской Девы в 1431 г., в ходе которого подозрениям в ее приверженности колдовству было уделено исключительное внимание[698]. Таким образом, можно предположить, что свою демонологическую концепцию наш автор выстраивал «от противного», выдвигая против англичан те же самые обвинения, которые они высказывали в адрес французов.
Так или иначе, но в том, что касается собственно демонологической литературы эпохи позднего Средневековья и раннего Нового времени, трактат Пьера Мамори остался совершенно уникальным явлением. Хотя он и имел определенный успех у читателей[699], ни один другой французский автор XV–XVI вв., посвятивший себя описанию сложных отношений, складывающихся между человеком и дьяволом, не придавал им столь ярко выраженного национального характера. Мы не найдем подобных рассуждений в сочинении Жана Винсента «Книга, [направленная] против магических искусств» — следующем по времени французском демонологическом трактате, который был закончен около 1475 г. и автор которого не просто читал Flagellum maleficorum, но и неоднократно на него ссылался[700]. Отсутствовали они и в «Диалоге об опровержении магических искусств» Симфорьена Шампье, изданном в 1500 г. в том же Лионе, где впервые был опубликован «Бич колдунов»[701].
Однако, с точки зрения политической культуры, сочинение Пьера Мамори вполне укладывалось в начавшую формироваться во Франции уже во второй половине XV в. традицию наделять бывших военных противников всеми возможными отрицательными чертами, вплоть до их ассоциации с поклонниками Сатаны, т. е. с вероотступниками и колдунами. В частности, в упоминавшейся выше «Мистерии об осаде Орлеана», созданной на рубеже XV–XVI вв., рассказывалось о разграблении английскими солдатами аббатства Нотр-Дам-де-Клери под Орлеаном, что для автора стало поводом именовать их «сарацинами», т. е. неверными, пренебрегающими истинной христианской религией[702].
Подобные взгляды продолжили активно развиваться во Франции и в раннее Новое время — в связи с переходом большинства англичан в протестантизм[703]. Так, в 1599 г. Бероальд де Вервиль писал, что в ходе Столетней войны на стороне французов действовали ангелы, тогда как их противникам оказывали помощь исключительно демоны[704]. Для Жана Ордаля в 1612 г. противостояние двух наций являлось конфликтом истинных католиков и язычников[705]. Николя Вернуль в 1631 г. уподоблял англичан не просто врагам истинной веры, но «массагетам», против которых следует начать новый крестовый поход[706]. Ту же мысль развивал и Антуан Дюбретон, называя Францию «подлинно христианским королевством» (Royaume vrayment Chretien), а Англию — «варварской» страной (la barbarie des ennemis), которая, победи она в Столетней войне, могла бы подчинить себе также Испанию, Италию, Германию и прочие народы[707]. Наконец, Франсуа д'Обиньяк в 1647 г. писал, что для англичан все французские солдаты, сражавшиеся с ними, представлялись «колдунами» (les Magiciens), хотя в действительности дело обстояло ровным счетом наоборот: французам как истинным католикам, как избранному народу всегда помогал сам Господь, тогда как их противники, отринувшие веру отцов, превратились в слуг Сатаны[708].
Трудно сказать, в какой степени негативная оценка нового вероисповедания англичан во французских сочинениях XVI–XVII вв. опиралась на рассуждения Пьера Мамори. Мы не можем с уверенностью судить о том, читали ли упомянутые выше авторы его «Бич колдунов». Одно, тем не менее, остается совершенно ясным: взгляды ученого демонолога из Пуатье отразили ту остроту противостояния двух наций в Столетней войне, каким оно ощущалось многими его современниками во второй половине XV в. И обвинение в том, что именно англичане занесли на французскую землю увлечение колдовскими практиками, стало одной из лучших иллюстраций этого долгого конфликта.
Глава 7.Жан Боден в поисках мира, порядка и гармонии
Борьба с ведьмами и колдунами, к которой в той или иной форме призывали европейские демонологи XV в., обращаясь к светским и церковным правителям, по умолчанию предполагала одно важнейшее условие — близкое знакомство с теми, кто являлся адептами дьявола. Пьер Мамори, уверенный в том, что занесенное из-за границы в результате Столетней войны колдовство практически погубило Французское королевство, уделял этому вопросу особое внимание. В своем Flagellum maleficorum он предлагал читателям ознакомиться с подробнейшим списком различных магических практик, способных причинить вред как отдельным людям, так и всему христианскому сообществу в целом.
Всего в трактате профессора из Пуатье оказались описаны 30 видов колдовства, которые автор объединил в девять групп, согласно принципу воздействия на человека: посредством взгляда (fascinatio), заклинания (incantatio), письменного заговора (breviaria), амулетов (ligatura), ядов (veneficium), жертвоприношений демонам (cultum demonis), начертания знаков и символов (caractoria), изображений человека (imaginaria) и иллюзий (prestigium)[709]. Непосредственным источником вдохновения для Пьера Мамори, как он сам чистосердечно признавался, служил труд Жираля Ота (1285–1349), французского теолога и генерального министра ордена францисканцев в 1329–1342 гг., - его комментарии на «Сентенции» Петра Ломбардского (ум. 1160)[710].
Из этого же сочинения Пьер Мамори позаимствовал и перечень гадательных практик (divinatio), разделив их — вслед за своим предшественником — на две большие категории: на предсказания, сделанные с помощью демонов, и на ворожбу по знакам и символам (куда оказались включены и ауспиции, и геомантия, и астрология, и хиромантия, и многое другое). Столь сложная классификация колдовства отчасти, безусловно, восходила к «Этимологиям» Исидора Севильского, в восьмой книге которых давалось описание примерно двадцати магических «искусств», однако Жираль От, а вслед за ним и Пьер Мамори, существенно расширили этот список