Борис СапожниковКороли ночной Вероны
Qui proficit in litteris, sed deficit in moribus, plus deficit, quam proficit[1].
Предисловие
… И создал Господь слуг себе верных и нарек их ангелами. И были средь них Хранители, Вершители и Воители… Первые хранили людей от искуса, вторые — вершили судьбу их после смерти, ad haedis segregare oves[2], третьи же — делом боролись с Hostis generis humani[3], чье имя нельзя произносить всуе, дабы не призвать его на свою голову… Но один из Воителей, Алексиэль, достойно сражавшийся с Hostis generis humani посчитал, что воинская слава делает его более великим нежели Господь, и восстал он супротив Господа и пошли за ним многие и многие из младших ангелов-воителей. И была война… и пал гордый Воителей… Но в милости Своей неизбывной не стал лишать Воителя Алексиэля жизни и тела, коими Сам наделил… Он поместил сущность (иначе душу) его в тело человеческое…
…Проклятье, порожденное неуемным честолюбием мятежного Воителя падет на того, чье тело слепой Случай изберет, как вместилище для Алексиэля… Он умирает молодым и не своей смертью… Он становиться изгоем среди людей, презираемым и отвергаемым ими…
Пролог
Никто точно не знает за что именно и когда нас, студентов Веронского университета, прозвали «Короли ночной Вероны», но как бы то ни было, он был прав. Вот уже много лет с нами опасаются встречи самые отпетые представители преступного мира Вероны. Еще бы, кто осмелиться связываться с ордами вооруженных шпагами, рапирами или, на худой конец, длинными кинжалами, разгуливающих вечерами по улицам, горланя свое неизбывное «Короли ночной Вероны, нам не писаны законы…»? Нет уж, кого-кого, а идиотов среди нашего криминала не водилось — не выживают, бедные.
Так и бродили мы, веселясь и не думая о делах мирских и скорбных, которые ждут нас за тяжелыми створками университетских ворот. Лишь один паренек лет пятнадцати по имени Паоло Капри казался лишним в нашей развеселой кампании. Он был странноватым и нелюдимым, мало общался с нами и не спешил вступать в Студенческое братство — негласная, но одобряемая ректоратом университета, организация, поддерживающая отстающих (причем во всем, от сессий до пирушек по поводу их удачной сдачи). Паоло предложили вступить, он как-то вяло согласился и более в иерархии Братства не двигался, так и оставаясь простым неофитом[5], хотя обычно к тому времени студент уже становился полноправным буршем, сдавая наш нехитрый экзамен. Я вот, к примеру, скажу без лишней гордыни, на третий год обучения в университете уже числился заправским вагантом из-за умения владеть шпагой и рапирой, которому меня учил не кто иной, как сам Данте Фьеско граф Риальто, прозванный «Шпага Баала», и подлинной любви к разгульной студенческой жизни. Но не только в инертности Паоло было дело — его все презирали, а кое-кто открыто ненавидел, в том числе и наш лорд-прелат-декан Джаккомо Чиано, хотя раньше никто не мог заподозрить его в пристрастном отношении к кому-либо из братьев-студентов. Казалось, один только я ничего не имею против несчастного Паоло и единственный кто не придумал бы ему какое-нибудь обидное прозвище. В этом, к слову, в свое время состязались практически все неофиты и большая часть буршей, на кону даже стояла внушительная сумма, кажется, сотни в полторы.
В общем, я был единственным другом Паоло Капри и именно из-за него ввязался в то самое дело, о котором хочу вам рассказать. А началось все как раз, когда я вернулся с летних каникул, которые провел в холодном Страндаре.
Глава 1
Верона, конечно, не порт, но и стоит не так далеко от побережья Внутреннего моря, хотя я добирался до него, все равно, Океаном Слез, слишком уж неспокойно было на континенте в наше время. Я немного опоздал к началу занятий, пропустив лекции по классической риторике, по поводу чего совершенно не расстроился и решил — раз уж пропустил начало, то можно пропустить и середину, и засел в нашем любимом трактирчике «Чернильница», заказав вина и предаваясь воспоминаниям о недавней (хотя и не столь уж и недавней) дуэли (хотя и не столь уж и дуэли) с Галиаццо Маро. Там-то меня и поймал наш лорд-прелат-декан, также не жаловавший риторику вообще и классическую в частности.
— Вернулся, наконец, — усмехнулся он. — Что в мире делается? — Чиано, никогда не покидавший Салентины и, вообще, не ездивший никуда дальше Феррары, был удивительно жаден до мировых новостей.
— Лихорадит, — честно ответил я, — в Страндаре, где я был, идет сплошная война. Только приугаснет и тут же вспыхивает с новой силой.
— Тогда за каким Баалом тебя туда понесло?! — воскликнул Джаккомо — еще одна противоречивая черта нашего предводителя: он был едва ли не самым набожным из всех студентов, но чаще других богохульствовал и поминал Баала, хотя никому другому в его присутствии этого не позволял.
— Никогда не бывал на севере, знаешь ли, — неопределенно пожал я плечами, — все хотел узнать, каков из себя снег, когда он падает с неба, а не просто лежит на земле, как у нас в горах. У нас, кстати, что слышно?
— Все тихо, — пожал совершенно не удовлетворенный моим ответом Джаккомо, — по большей части все еще по домам или в дороге сюда. Единственно вот, собираемся прогуляться на Воровскую петлю. Паоло вчера там ножом пырнули. Он, конечно, усилий не стоит, но, с другой стороны, все-таки один из нас, а Братство обид не прощает.
Так-так-так, это уже небывало дело, чтобы ребятки из Воровской петли — известного на всю Верону места сбора криминального элемента нашего славного города и окрестностей — напали на кого-нибудь из Братства, да еще и ножом ткнули. Хотя с другой стороны, я догадывался, о каком именно Паоло говорит наш лорд-прелат-декан.
— Чем он так не угодил ворам? — поинтересовался я.
— А Баал его знает, — равнодушно пожал плечами Джаккомо, — я не выяснял, мне до этого дела нет.
— Где сейчас Паоло? — Делать мне, все равно, было нечего и я решил отправиться и выяснить, из-за чего же воры решились напасть на кого-то из Братства.
— Кажется, где-то у медиков, — пожал плечами Чиано, — и вообще, зачем он тебе, Габриэль? Ведь ничего ж из себя не представляет человечишка.
— Зря ты так о нем, — покачал я головой, — он просто несчастный мальчишка.
Джаккомо лишь еще раз пожал плечами, как бы говоря, делай что хочешь, я тебе не ректор и не декан, но зря ты с этим сопляком возишься. Я кивнул ему и, допив вино, направился прочь из «Чернильницы», зашагав к бело-зеленой громаде медицинского факультета, над воротами которой красовался красивый витраж, изображающий святого Каберника — покровителя всех лекарей. Паоло, действительно, был там, лежал в госпитале того же святого с перебинтованным животом — на повязках жутковато бурели характерные пятна. Однако Паоло был в сознании и мрачно глазел в потолок, рядом с ним на небольшом стульчике примостилась его младшая сестрица Изабелла — красивая и, в общем, милая девушка, которая иногда могла быть просто невыносимой. Как например теперь. Она что-то с умильно серьезным личиком выговаривала Паоло и от одного слова к другому — лицо его мрачнело все сильнее и сильнее.
— Спасение явилось тебе в моем лице! — немного наигранно воскликнул я, подходя к ним и приставляя еще один стул к постели Паоло.
— Лучше бы ты появился когда на Паоло напали эти бандиты! — резко бросила мне несколько незаслуженный упрек Изабелла.
— Вот и мне интересно, — в лучших традициях энеанской — она же классическая — риторики перевел я разговор в другое русло, — что случилось. Почему на тебя напали эти бандиты? Как бы то ни было, но ты — один из нас, из Братства Веронских студентов, каким надо быть идиотом, чтобы напасть на тебя, да еще и ножом ударить?! Все ведь знают, что мы будем мстить.
— Так получилось, — только и буркнул Паоло и я понял, что большего я от него не добьюсь.
— Мне он тоже отказался рассказывать, — бросила Изабелла, — как я его не уговаривала.
Я потрепал ее по плечу и подмигнул, мол, знаем мы нашего Паоло — бывает он упрямым, как сотня ослов. Изабелла отстранилась и глянула на меня, будто дырку прожечь пыталась.
Решив не мешать семейной сцене, я двинулся прочь из госпиталя. Может быть, Паоло и мог бы сказать правду мне, но только не в присутствии сестры, в чувствах к которой, похоже, не мог разобраться и сам, куда уж мне. Делать снова было совершенно нечего, возвращаться в «Чернильницу» не хотелось совершенно и я из имеющихся вариантов выбрал последний — вновь обживать свою комнату в университетском общежитии. Комната оказалась в полном порядке, точно такая же, как и когда я уходя запирал ее. Первым делом я с разбегу плюхнулся на кровать и как-то незаметно уснул, хотя солнце только перевалило за полдень.
Звенит сталь. За шпаги взялись все в роду Эччеверриа, мужчины, женщины, даже нам, совсем еще детям, дали длинные кинжалы, казавшиеся жутко смертоносным оружием, почти как шпаги дяди и старших кузенов.
— Марго, Лоренцо, — говорит дядя, — позаботьтесь о детях. Где «черный» ход вы знаете. Вперед!
— Торопитесь! — подталкивает нас в спину самый старший из его сыновей Горацио. — С Гаррамонами Галиаццо Маро!
Я тогда еще не знал кто такой этот Галиаццо Маро, но это имя меня почему-то напугало, я крепче сжал рукоятку кинжала. И тут двери, подпертые для устойчивости мебелью, распахнулись, на пороге комнаты стоял Марко, залитый кровью с головы до пят. Я не сразу догадался, что он мертв и кто-то играет его телом, словно бааловой марионеткой. Этим «кем-то» был Галиаццо Маро, вполне заслуженно прозванный Кровавым шутом. Он отбросил тело Марко и шагнул вперед, поигрывая шпагой. Я не запомнил его лицо, лишь ослепительную, белозубую, улыбку убийцы, заставившую сердце рухнуть в пятки.